Дети Достоевского

6(92) от 7 февраля 2008 // Владимир Пастухов

«Бедные люди капризны – это уж так от природы устроено...» (Федор Достоевский) Вот уже несколько лет все в России твердят только о народе и его благе. Эдак и вправду народ уверует, что Бог создал весь этот мир лишь для того, чтобы ему, народу, было хорошо...

ИЗБАЛОВАННЫЙ народ хуже, чем избалованный ребенок. Его некому наказать.

Это звучит кощунственно. Русский народ, столько перетерпевший и перестрадавший, и вдруг – избалованный? Но нет тут никакого противоречия, потому что терпеливым народ стал по необходимости, от великой нужды. Испокон веков так повелось, что, хоть обкричись, ничего не изменится. Неоткуда взяться. Скудна природа, трудна история, не из чего было выбирать. Или так, или никак. Так лучше хоть так. Отсюда и пошло великое русское смирение. За что благодарность нашим предкам, иначе бы нас самих не было.

Но дал нам Господь искушение великое – нефть и газ. И стала Россия богатеть. Богатство это, однако, обернулось смертельно опасной угрозой для русского народа. Потому что оказалось, что нет в нашей культуре иммунитета против богатства. Мы – цивилизация бедных людей. Мы сильны, пока мы бедны. Мы едины, пока мы все бедны. Мы терпеливы, пока нам не из чего выбирать. Когда же появилась возможность выбора, выяснилось, что народ наш очень переборчив. И непременно хочет всего самого лучшего и прямо сейчас.

В стремлении этом нет ничего плохого, когда оно подкреплено желанием работать. Но именно этого желания пока наблюдается меньше всего. Сухие цифры статистики говорят о том, что в прошлом году доходы населения росли в два раза быстрее, чем производительность труда. По производительности труда Россия отстает сегодня от Америки в восемь раз.

Зато в потреблении русские готовы хоть сегодня догнать и перегнать Америку с Европой. При этом видят себе русские люди жизнь европейцев исключительно в самом радужном свете: мол, текут там молочные реки в кисельных берегах. И социальная система, как скатерть-самобранка, выдает по первому запросу чего только не пожелаешь.

Картина эта очень далека от реальности. Есть там и молочные реки, и кисельные берега, но за очень большие деньги, которых у подавляющего большинства населения и в помине нет. Так за большие деньги и у нас все есть. А те, кто живет по средствам, получают «по стандартам». И стандарты эти очень скромные, если не сказать жесткие или жестокие.

Писатель Сергей Довлатов умер на улице в Нью-Йорке от сердечного приступа, потому что в кармане у него не было страховки и его не взяли в больницу. И это в порядке вещей. «Скорая» там вообще приезжает либо за деньги, либо когда ты почти умер. Все остальные попадают в больницу «самотеком». Про Англию и говорить не хочется, потому что сотрясающие время от времени британскую систему здравоохранения скандалы с потерявшимися в коридоре пациентами больше напоминают анекдот. В Италии, чтобы попасть к специалисту, надо в восемь утра сходить в социальную службу за талончиком, а потом с этим талончиком простоять в клинике в очереди несколько часов, и запишут тебя в январе в лучшем случае на февраль. А в Германии запишут и на март. Можно, конечно, быстрее. Но только если начнешь умирать. Этого тебе сделать не дадут: схватят, доставят, пролечат и потом опять в очередь поставят...

Правда, там есть другое. Пока врач в Лондоне выписывал мне направление на обследования, установленная на его компьютере программа автоматически записывала меня на прием в лаборатории, разбросанные по всему городу. Когда он закончил писать, компьютер уже «выплюнул» расписание моих встреч. И все они состоялись строго в назначенное время. За два дня я сделал столько же исследований, сколько в Москве за месяц.

Их очереди не унизительны. Там все, кто одинаково платит, равны... Там не душат друг друга, не распихивают локтями, не образуют очередь из тех, кто вне очереди. Там ждут цивилизованно, возьмут бумажку с номером и сидят в кресле в ожидании своего часа. Тут дело не в богатстве, а в культуре.

Европейцы, хоть и ворчат, в общем и целом довольны своей жизнью и своей социальной системой. А кто недоволен, тот стремится заработать и повысить «стандарт обслуживания». И стимул для этого есть, потому что, например, частная медицина находится на недосягаемой высоте. Только плати.

У нас все наоборот. Как сказал мне однажды академик Юренев: «Мы живем в удивительной стране. У нас бесплатно могут спасти жизнь и за деньги отправить на тот свет». Поэтому все несчастны – и те, кто платит, и те, кто не платит. Нет никаких стимулов к работе. Народ смотрит на государство и ждет, когда же оно наконец обустроит его жизнь. При этом мы хотим, чтобы уровень бесплатной медицины или бесплатного образования был у нас таким же, как уровень платного частного здравоохранения и образования на Западе. А собственно, почему?

Трудимся мы из рук вон плохо. У нас работу, которую делает один европеец, выполняет человек десять. Маленькая конторка в Италии на ста квадратных метрах умудряется торговать всем, что у нас размещается на нескольких гектарах строительного рынка. И со всем этим управляется одна пожилая дама, а не сотни гастарбайтеров.

Наши зарплаты невысоки, это правда. Но качество труда и того ниже. Причем независимо от уровня квалификации. Наши чернорабочие работают хуже китайцев, но их зарплата выше, чем у китайцев. Наши менеджеры неопытны и ленивы, но их зарплаты (особенно в новых госкорпорациях) могут только сниться европейцам. Несоответствие уровня квалификации и уровня доходов управленцев в Москве стало притчей во языцех.

Зато нас одолел социальный зуд. Поворот в сторону активной социальной политики был необходимым и естественным шагом после лихих девяностых, когда государство вообще махнуло рукой на свои социальные обязательства. Но, как это часто бывает в России, мы здорово перегнули в этом деле палку. Новая социальная политика вылилась в опасный популизм, рождающий вредные и необоснованные, я бы даже сказал – незаслуженные, ожидания.

Простое закачивание денег в социальную сферу без изменения самих основ социальной политики, без формирования стимулов к более эффективному труду только развращает народ. Кажется, нет ничего плохого в том, чтобы мы наконец стали жить лучше. Но если это «лучше» не подкреплено трудом, то оно очень скоро кончится.

Достоевский знал русский народ как никто другой. Люди, выросшие в нищете, никогда не жившие толком, ничего не имевшие вдосталь, капризны. Они хотят, чтобы было красиво. Им неважно, сколько это стоит и откуда оно берется. Но весь мир экономит, в том числе на таблетках. И поэтому лекарства европейским и американским «льготникам» давно расфасовываются поштучно в пакетики из больших коробок, закупаемых государством по оптовым ценам. Так дешевле на треть. Но мы не можем себе этого позволить. Наши льготники обижаются, они не хотят брать лекарства в пакетиках, они хотят, чтобы им выдали привычную упаковку, и тотчас же. В Америке, между прочим, льготные лекарства идут пациенту по почте две недели. Хочешь быстрее – опять-таки плати.

Представляю, сколько слов о социальной несправедливости мне предстоит выслушать теперь. Но справедливость состоит не в том, чтобы все были равны, а в том, чтобы неравенство было обоснованным и сбалансированным. Истинная справедливость – это гармония неравенства. Справедливость – в милосердии к бедным, но не в потакании их капризам.

Мудрость социальной политики государства состоит не в том, чтобы дать народу то, чего он хочет, а в том, чтобы приучить народ хотеть того, чего он заслуживает. И эту задачу решить намного сложнее, чем подбросить денег на социальные расходы. Деньги разойдутся, проблемы останутся.