Лушаньское совещание 1959 г. «Дело» Пэн Дэхуая 4 страница

Следует сказать, что начиная с 1959 г., политический имидж Лю Шаоци постепенно начал меняться. Если до отставки Мао все называли его просто «товарищ Лю», то позже к нему стали обращаться «Председатель Лю», и у многих это вызывало зависть. Этот титул ко многому обязывал; предполагалось, что его обладатель имеет очень большую власть. Понимая это, Лю Шаоци стал постепенно расширять контроль над страной, особенно в вопросах внутренней политики, и иногда принимал решения, не советуясь с Мао, за что и поплатился в «культурную революцию».

В такой критической ситуации Мао Цзэдун ушел, как он выражался, на «вторую линию», предоставив возможность выходить из тяжелейшего кризиса («вытаскивать телегу из грязи») таким деятелям, как Лю Шаоци, Дэн Сяопин, Чжоу Эньлай, Пэн Чжэнь, Чэнь Юнь. Получилось, что в это время в КНР имелась «первая линия», возглавляемая Лю Шаоци, Чжоу Эньлаем, Дэн Сяопином, Чэнь Юнем и другими, которая занималась практической работой, прежде всего в сфере экономики, пытаясь вытянуть КНР из кризиса, и «вторая линия» во главе с Мао Цзэдуном, там же был и наш «герой» Кан Шэн, сосредоточивший всю свою деятельность на «идеологической» и «теоретической» работе и контроле за внешней политикой КНР. Мао Цзэдун сохранял образ теоретика, в первую очередь как лидера, которому теперь (после смерти Сталина и насаждения «ревизионизма» в СССР Хрущевым) принадлежало главное слово в вопросах, связанных с международным коммунистическим и рабочим движением, с построением социализма и коммунизма, с национально-освободительными движениями в странах «третьего мира».

Итак, в 1959 г. Мао Цзэдун «умышленно» отошел на «вторую линию» руководства. Вот как он сам объяснял это событие 24 октября 1966 г. на рабочем совещании ЦК КПК:

«Почему возникла потребность разделить на первую и вторую линию? Во-первых — плохое здоровье, во-вторых — урок СССР [Маленков оказался незрелым, перед смертью Сталин никому не передал власть. На каждом совещании они произносили в честь друг друга тосты, льстили друг другу]...Я думал до своей смерти создать им авторитет, но не думал, что все пойдет в противоположном направлении».

Именно в августе 1958 г. во время расширенного совещания в Бэйдайхэ, которое должно было официально принять курс на «большой скачок» и «народные коммуны», НОА начала массированные артиллерийские обстрелы острова Цзиньмэнь, находящегося всего в 10 км от материка и удерживаемого гоминьдановскими войсками (регулярные круглосуточные продолжались три месяца). Как признавались историки КНР, обстрел этого острова был «не столько военной, сколько политической и пропагандисткой акцией». Только 23 августа 1958 г. в течение 85 минут из 459 артиллерийских орудий по Цзиньмэню было выпущено коло 30 тыс. снарядов.

Уже в первый день работы совещания в Бэйдайхэ Мао Цзэдун заявил, что хотя «Китай и ведет пропаганду против международной напряженности и выступает за ее смягчение», однако на деле «напряженность более выгодна Китаю и менее выгодна Западу». «Для Запада напряженность выгодна потому, что она дает возможность расширять производство оружия, — заявил он, — а нам она выгодна потому, что способна привести в движение все активные факторы… Мы сможем побольше произвести чугуна и стали, а также продовольствия».

Результатом такой политики был крупный международный кризис, чреватый столкновениями между союзниками «двух Китаев».

Весной 1959 г. вооруженное восстание под лозунгами независимости началось в Тибете. В результате его подавления были убиты несколько десятков тысяч человек, а около 80 тыс. (включая духовного руководителя Тибета Далай-ламу) бежали за пределы КНР.

Осенью 1959 г. Китай развязал пограничный конфликт с Индией, поддерживающей дружеские отношения с СССР и другими социалистическими странами, поставив их в весьма затруднительную ситуацию.

Стоящие на «первой линии» в КНР стали разрабатывать и проводить курс на «урегулирование» народного хозяйства страны.

Кан Шэн в этот период первоначально старался «не высовываться», сидел тихо, понимая, что и на нем есть вина за действия руководства страны, приведшие КНР к глубокому кризису, а население к голоду.

В это время он стал укреплять свои отношения с женой Мао Цзэдуна Цзян Цин. Как мы знаем, он неплохо знал ее еще в 30—40 гг.

«Я впервые встретил Кан Шэна в 1958 году, — вспоминал личный врач Мао Цзэдуна. (После 1949 года он отошел от политики. Во время коммунистического переворота Кан находился в госпитале и не выходил оттуда до начала «большого скачка». Тут-то и пришло его время — Кан стал одним из самых голосистых его проводников.

Мои друзья-врачи, лечившие его в Пекинской клинике, говорили, что он шизофреник, и я не знаю, почему он был выписан. Мой контакт с ним был минимален — и напряжен. Я видел, что он иногда посещал Мао, но их встречи обычно были сугубо конфиденциальными. Кан Шэн никогда не участвовал в легком трепе подобно другим лидерам, которые время от времени посещали Председателя»³⁴⁶.

С начала 60-х годов Кан Шэн и Цзян Цин восстановили свои старые дружеские отношения. В 50-е годы (с 1955 по 1962 г.) Цзян Цин, по ее собственным рассказам, была больна. Врачи посоветовали ей ради «восстановления ее здоровья и укрепления слуха и зрения» принимать участие в культурной жизни страны, что она и стала делать. Это и был ее реальный выход на политическую сцену.

К этому времени стали заметны изменения, происходившие в области драматургии, литературы и искусства Китая. Причем неискушенному наблюдателю казалось, что толчок этому дал сам Мао Цзэдун. Так, в 1959 г. в период работы 7-го пленума ЦК КПК 8-го созыва в Шанхае (2—5 апреля) Мао неоднократно призывал учиться духу Хай Жуя, «увещать со всей прямотой», «не бояться высказывать противоположные мнения». Хай Жуй — политический деятель Минской династии, живший в ХVI веке. Мао рекомендовал поближе познакомиться с биографией Хай Жуя.

Как считал личный врач Мао Цзэдуна, последнего Хай Жуй привлекал тремя достоинствами. Он всегда говорил правду и был искренне предан императору. Даже если бы он стал жертвой несправедливости со стороны императора, то и тогда ни в чем не стал бы того обвинять. Слава императора и счастье народа были для Хай Жуя дороже жизни. И если дела в стране начинали идти плохо, Хай Жуй обвинял в этом не императора, а его лживых и бестолковых министров. Мао Цзэдун был сложной и противоречивой личностью. «Как и все китайские императоры, — отмечал врач Ли Чжисуй, — он искренне верил в свою непогрешимость и мудрость. Все свои политические ошибки Мао объяснял тем, что якобы получал от своих помощников недостоверную информацию о происходящем в стране»³⁴⁷.

После совещания член ЦК КПК и кандидат в члены Секретариата ЦК КПК Ху Цяому в Пекине нашел специалиста по истории династии Мин, заместителя мэра столицы У Ханя и рассказал последнему о содержании выступления Мао Цзэдуна и его призывах. Ху Цяому специально просил У Ханя написать статью для «Жэньминь жибао» о Хай Жуе. И У Хань выполнил его просьбу. Уже 16 июня 1959 г. в партийной газете под псевдонимом Мо Мяньчжи появилась его статья «Хай Жуй ругает императора».

«В феодальную эпоху, — писал Хай Жуй, — император считался неприкосновенным, даже имя императора запрещалось произносить, если же нарушали «императорское табу», виновника калечили: отрубали руку или ногу… Бранить императора было делом неслыханным. Естественно, если такое случалось, все приходили в восторг. В театре столичной драмы есть пьеса о том, как императрица Хэ (супруга основателя Сунской династии Чжао Куаниня, Х век. — В. У.) бранится во дворце, пьеса очень популярна, я думаю, именно по этой причине»³⁴⁸.

У Хань довольно смело (он очень рисковал, так как из дальнейших событий мы увидим, что в те годы КНР оказывается недалеко ушла от императорского Китая) взялся за тему о том, как с риском для жизни бранили императора. В центре заметки — образ Хай Жуя, который в 1566 году подал минскому императору Цзяцину доклад, где, не стесняясь в выражениях, обличал его правление. Чиновника Хай Жуя ничто не защищало от императорского гнева, и У Хань выбрал именно этот редкий исторический случай.

В этой публикации приводились обширные выдержки из обличений Хай Жуя. Истый конфуцианец, он доказывал Сыну Неба, что тот нарушил основы отношений между людьми в обществе, как их понимало конфуцианство: пренебрегая сыновьями, он нарушил долг отца: пренебрегая женой, нарушил долг супруга; наконец, нарушил отношения государя и подданных, не заботясь о них. «Ныне налоги и повинности тяжелее, чем было в обычае, и так повсеместно; Ваше Величество разоряет достояние народа на почитание Будды, так что с каждым днем жизнь становится хуже и хуже, до того дошло, что в людских домах уже нет ничего, за последние десять лет все разозлились до крайности. Ваш девиз правления: «Прекрасный покой» — переделал по-своему: «Все разорены дочиста» (Здесь игра слов — другие иероглифы с тем же звучанием. — В. У.). Народ Поднебесной недоволен уже давно, при дворе и в провинциях чиновники и простолюдины поняли все. Помыслами Вы погрузились в мистику, в мечтах о бессмертии и вечной молодости помутился Ваш ум. Себя одного считаете правым, отвергаете критику. Ваших ошибок слишком много…». Далее У Хань изложил судьбу смелого чиновника. Разгневанный император приказал схватить Хай Жуя и казнить. Но евнух Хуан Цзинь успел шепнуть: «Этот человек знает, что ему не жить, простился с женой и детьми, назначил душеприказчика, распустил челядь, сам никуда не убежит. Он по натуре прям, его доброе имя широко известно, он честный чиновник, который не заимствовал ни казны, ни зернышка, ни ниточки». Цзяцин услышал, что Хай Жуй не боится смерти, и обомлел. Он вертел в руках доклад, читал и вздыхал и не мог решиться. В тот же день Хай Жуй ушел из дворца домой живым, и два месяца его не трогали. Затем его бросили в тюрьму и приговорили к смертной казни, однако Сын Неба не утвердил приговор, но об этом не знает Хай Жуй. Через год, перед смертью, в тяжелой болезни последними словами умирающего императора были: «Все, что говорил Хай Жуй, — все правда…»

Однажды узнику в камеру приносят роскошное угощение, он считает, что казнь уже близка и это его последняя в жизни трапеза.

Только после того как смирившийся со своей судьбой узник прикончил все принесенные деликатесы, надзиратель тюрьмы поздравил его и сообщил о неожиданной смерти императора. Хай Жуй, безмерно преданный своему господину, вдруг с ужасом осознает, что причиной столь пышной трапезы явилась не предстоящая ему казнь, а смерть Сына Неба. В результате его желудок извергает все съеденное.

После кончины Цзяцина Хай Жуй был освобожден новым императором и получил назначение в провинцию.

Статья У Ханя заканчивалась весьма симптоматично: «Хай Жуй бранил императора, и повсюду были люди, сочувствовавшие ему и поддерживающие его; его слава росла»³⁴⁹.

После сурового осуждения Пэн Дэхуая на Лушаньском пленуме осенью 1959 г. У Хань понимал (а может быть, ему подсказал кто-то из друзей?), что за свою опубликованную в «Жэньминь жибао» статью он может поплатиться, и ему не сносить головы, и он, чтобы отвести грозу, публично отмежевывается от осужденного министра обороны. «Сегодня есть люди, которые называют себя Хай Жуем, возводят себя в «оппозицию», однако они ничего общего с Хай Жуем не имеют… Одно они считают преждевременным, слишком быстрым, — писал он 17 сентября 1959 г., — а другое слишком поспешным, скоропалительным; одно слишком прямолинейным, а другое слишком перекошенным; в одном видят недостаток, в другом — порок; на солнце выискивают темные пятна, из десяти пальцев выбирают один с пороком и не замечают остальных; обдают холодным душем народные массы, гасят энтузиазм…»³⁵⁰ Причем, если иметь в виду, что многие в КНР не знали подробностей осуждения Пэн Дэхуая, так как основной документ Лушаньского пленума не был официально опубликован в то время и распространялся только по закрытым партийным каналам, то это многословное отмежевание У Ханя, скорее всего, имело целью хотя бы в негативной форме изложить в печати суть выступления и письма Пэн Дэхуая в Лушане. Однако несмотря на грозящую ему опасность, У Хань продолжает тему Хай Жуя. Появляются статьи «Поговорим о Хай Жуе» и «Рассказы о Хай Жуе». Эти статьи не были историческим исследованием в строгом смысле слова, а скорее откликом «на злобу дня». В них автор заметно идеализировал своего героя, представив его как «спасителя угнетенных, униженных и оскорбленных», боровшегося «с силами черной реакции в интересах народа». Хай Жуй понадобился У Ханю лишь в назидательных целях — учиться у «благородного чиновника» «честности позиции» и «духу борьбы».

Однажды к У Ханю пришел известный в стране актер Пекинской оперы Ма Ляньлян побеседовать относительно исторического образа Хай Жуя, он его готовился сыграть на театральной сцене. После продолжительной дружеской беседы гость просил У Ханя написать сценарий пьесы о Хай Жуе. У Хань согласился. Вскоре был написан сценарий, но так как автор не был сценаристом, а был профессиональным историком и очень щепетильно относился к своему творению, он просил театральную труппу прочесть внимательно сценарий и дать ему критические замечания. Сценарий труппе не очень понравился, они высказали множество дельных замечаний по улучшению пьесы, и У Хань сел за переработку своего сценария. Он работал над сценарием около двух лет.

21 сентября 1959 г. (то есть после Лушаньского совещания и пленума ЦК КПК, где подвергся критике министр обороны КНР Пэн Дэхуай) появляется еще одна статья У Ханя («Историческое место Хай Жуя». У Хань так объяснял цель своей публикации: «Утверждать и пропагандировать то, что Хай Жуй всю жизнь выступал против чуждых элементов и плохих поступков, утверждать и пропагандировать то, что у него всю жизнь слова не расходились с делами… то есть утверждать и пропагандировать все те качества, которым ныне мы должны учиться и которые достойны поощрения… Сейчас нужны свои Хай Жуи, выступающие против ханжества старого века и сегодняшнего бюрократизма». Казалось, социальный заказ Мао Цзэдуна был выполнен, написана серия хороших статей о честном чиновнике, борющимся за справедливость.

Автор продолжал работать и над сценарием пьесы о Хай Жуе. Только седьмой вариант его удовлетворил, и он в ноябре 1960 г. вчерне закончил новую редакцию пьесы. Один из близких приятелей У Ханя, прочитав сценарий, предложил назвать пьесу «Разжалование Хай Жуя». Закончив работу над сценарием, У Хань был горд сознанием того, что он исполнил свой долг ученого перед обществом и партией. «Сметь думать, сметь говорить, сметь действовать, — писал он, — это новый стиль… Пьеса, которую я создал, тоже исходит из принципа «осмеливаться»… История развития человеческого общества — это история людей, которые смеют думать, смеют говорить, смеют действовать»³⁵¹.

В январе 1961 г. в столичном литературном журнале «Бэйцзин вэньи» был опубликован сценарий его пьесы. Затем сценарий был издан отдельной книжкой. В предисловии к ней У Хань вызывающе писал: «Хай Жуй был уволен в отставку, но он не покорился, не пал духом. Народ тогда поддерживал и воспевал его, потому что он совершал добрые дела. Следует положительно оценить место Хай Жуя в истории, а некоторые его моральные качества достойны того, чтобы мы сегодня брали с него пример».

В этом же году пьеса была поставлена на сцене. В столице Хай Жуя играл Ма Ляньлян. Пьеса получила хорошие отзывы у публики и в прессе.

Основной сюжет пьесы сводился к истории сановника Хай Жуя, осмелившегося выступить против «тирана» Сюй Цзе и заставившегося чиновников вернуть землю крестьянам. Благодаря принципиальности Хай Жуя казнят совершившего преступления сына Сюй Цзе, а Сюй Цзе в отместку подкупает знать в столице и добивается смещения и разжалования Хай Жуя с губернаторской должности императором Цзяцинем. «Разжалование» Хай Жуя У Хань считает несправедливым. Материалы жизни и деятельности Хай Жуя давали автору возможность подчеркнуть важность национальных традиций, их роль в истории страны, необходимость использования самых лучших из них для обогащения собственного опыта в условиях современности. Хай Жуй с подмостков сцены говорит императору: «Раньше еще ты делал кое-что хорошее, а что ты делаешь теперь? Исправь ошибки, дай народу жить в счастье. Ты совершил слишком много ошибок, а считаешь, что во всем прав и поэтому отвергаешь критику».

Однажды вечером Мао Цзэдун после просмотра этой пьесы решил встретиться с исполнителем главной роли. Когда Ма Ляньлян прибыл в Чжуннаньхай и вошел в гостиную, где его ждал Председатель Мао, последний встал и пошел навстречу гостю, протягивая руку для пожатия. Они проговорили некоторое время о пьесе и Хай Жуе, затем вошел служащий и произнес: «Председатель, прошу кушать». Мао Цзэдун повел Ма Ляньляна в свою столовую, где они продолжили беседу за столом, сдабривая ее выпивкой и закуской. Мао поздравил гостя с успешной игрой и заявил: «Хай Жуй — хороший человек, что бывает слишком редко… И пьеса написана хорошо. Мы должны всемерно поощрять тех, кто учится у Хай Жуя». — «Без заботы и указаний Председателя как я мог бы сыграть роль Хай Жуя, а У Хань написать пьесу о Хай Жуе», — ответил актер. В тот же день актер не выдержал и забежал домой к У Ханю передать положительные слова Мао о пьесе³⁵².

Вскоре эту пьесу просмотрела и супруга Мао Цзян Цин. К этому времени она стала, по ее собственным словам, «часовым» Мао Цзэдуна. «Что касается культурно-просветительской деятельности, то здесь я была, так сказать, «бродячим патрульным», то есть выписывала ряд изданий и газет, просматривала их содержание и то, что считала сравнительно важными вещами, включая позитивные и негативные материалы, передавала Председателю для ознакомления и изучения, — вспоминала Цзян Цин, выступая 12 апреля 1967 г. на расширенном заседании Военного совета ЦК КПК. — Такую примерно работу я выполняла на протяжении ряда лет».

Пьесой она была явно недовольна, говорила, что ее содержание очень плохое, что это далеко «не ароматная трава», по выражению Мао. Свое мнение она высказала как-то Мао Цзэдуну, но тот не придал должного значения этому и сказал, что в связи с тем, что у нее много свободного времени, пусть она больше читает книг. Тогда Цзян Цин решила обратиться к своему старому другу Кан Шэну, учитывая его «богатый опыт». В целом, согласившись с мнением Цзян Цин, он заявил, что сейчас еще не пришло время, надо немного подождать. Вся страна голодает, все думают о еде, и кому сейчас есть дело до какого-то вопроса о «разжаловании» чиновника. Цзян Цин вынуждена была согласиться, что действительно следует выждать.

С марта 1961 г. по октябрь 1962 г. в столичной вечерней газете «Бэйцзин ваньбао» под рубрикой «Вечерние беседы в Яньшане» одна за другой стали появляться острые публицистические заметки второго секретаря Пекинского горкома КПК, бывшего редактора «Жэньминь жибао», известного журналиста и историка Дэн То, в которых он привлекал внимание читателей к опасным тенденциям, получившим распространение в стране.

Справка. Дэн То (1912—1966), фуцзянец, журналист, ученый, историк. В 1930 г. вступил КПК. Во время антияпонской войны был в отрядах партизан. Литературно одаренный человек, начал работать в коммунистической печати освобожденных от японских захватчиков районах. Был заместителем заведующего отделом пропаганды регионального бюро ЦК КПК, секретарем парткома и главным редактором «Шэньганьнинской газеты», (Пограничный район Шэньси—Ганьсу—Нинся), заведующим отделом Синьхуа данного района. После освобождения Пекина в 1949 г. стал заведующим исследовательским кабинетом политики Пекинского горкома КПК, заведующим отделом пропаганды. С 1950 г. (главный редактор партийной газеты «Жэньминь жибао», директор издательства данной газеты, являлся членом отделения общественных наук Китайской академии наук, членом ученого совета института истории, секретарем секретариата пекинского горкома КПК, кандидатом в секретари регионального бюро ЦК КПК Северного Китая. Возглавлял Всекитайский союз журналистов, во главе китайских делегаций выезжал в СССР и другие страны Восточной Европы.

Всего было опубликовано за это время под данной рубрикой 153 заметки. В иносказательной форме, однако, совершенно недвусмысленно, он высмеивал установки того времени, ведущие к примитивизации образования, отстаивал значение профессиональных знаний во всех областях («Привет, цзацзя» (цзацзя — люди обширных, энциклопедических знаний. — В. У.), разоблачал расточительство в подходе к использованию рабочей силы («Учение о бережном отношении к рабочей силе»), необоснованные репрессии на основе «искусственно раздутых и сфабрикованных дел» («Дело Чэнь Цзяна и Ван Гэна»). Вскрывая подспудно насаждавшийся в стране антисоветизм, он призывал учиться у страны, которая «сильнее нашей», сохранять сплоченность с ней, «радоваться, когда друг сильнее тебя» («Законы дружбы и гостеприимства»). Приведя цитату из «Книги установлении» (одна из книг конфуцианского Пятикнижия, излагающая обрядность и правила поведения в обществе, создавалась разными авторами с IV по I в. до н. э. (В. У.) «нельзя задевать других поступками, манерами или словами», Дэн То писал: «Ведь практически оскорбление действием, манерами или словами — это худшее зло с точки зрения законов дружбы и гостеприимства. Все ошибки в этом деле неизбежно связаны с поступками, манерами и высказываниями; если однажды по отношению к другу или гостю будет совершен неверный, ошибочный поступок, или проявлено высокомерное чванство, либо дан на вопрос неискренний, фальшивый ответ, следует сразу же, как только будет обнаружена подобная оплошность, без промедления самим обратиться к гостю с искренним заявлением о признании ошибки и принести ему извинения»³⁵³.

Дэн То подчеркивал, что «кто высоко мнит о себе и после первых успехов отпихивает от себя учителя, тот ничему не научится» («От 3 до 10000»).

В последнем фельетоне Дэн То писал, что «чем меньше у человека знаний, тем больше он зазнается; чем больше у него знаний, тем он скромнее и осторожнее»

Дэн То шел вслед за великим китайским писателем Лу Синем и описывал судьбы тех, кто при Лу Сине был детьми, тех, которых тот хотел спасти от вкуса человечины. Фельетон назывался «Можно ли поедать знания?».

«Люди, которым угрожает опасность быть съеденными, должны сплотиться и заставить людоедов собственной жизнью заплатить за жизнь съеденных», — писал Дэн То. Здесь, в самом мрачном и страшном своем произведении, он обратился с прямым призывом к сплочению жертв, которым в ближайшем будущем угрожает людоедство в политике. Это было прямое обращение к лучшим силам в рядах КПК, включая и партийное руководство, перед лицом смертельной опасности, надвигавшейся на них. Но этот призыв, как показали дальнейшие события, был «гласом вопиюшего в пустыне». «А надвигался ливень в горах, как писали древние, и беседка уже во всю продувалась ветром».

С аналогичных позиций с октября 1961 г. в ежемесячнике Пекинского горкома КПК «Цяньсянь» под рубрикой «Записки из Села Трех» вместе с Дэн То стали выступать У Хань и бывший заведующий отделом единого фронта столичного горкома партии Ляо Моша (под общим псевдонимом У Наньсин). Под этой рубрикой к июлю 1964 г. было опубликовано 67 статей, среди них перу У Ханя принадлежала 21. В публикациях острой критике и сатирическому осмеянию подверглись «теоретические» постулаты Мао Цзэдуна типа «Ветер с Востока одолевает ветер с Запада», которые характеризовались как «великое пустословие», как неверность обязательствам, предательство в дружбе, клеймилась насаждавшаяся враждебность.

Вот что, к примеру, писал Дэн То в своем рассказе «Великое пустозвонство»:

«…В последнее время сын моего соседа в подражание стилю великого поэта увлекся «великим пустозвонством». Формально все им написанное совершенно современно, и каждый раз, когда ребенок изготовит стихотворение, он декламирует его с гордостью необыкновенной. Недавно он написал «Оду диким травам», представляющую собой сплошное пустозвонство. Цитирую:

Небо — наш отец,

Земля — наша мать,

Солнце — наша няня,

Ветер с Востока — наш покровитель,

Ветер с Запада — наш враг.

Мы сами — пучок травы,

Многие радуются нам,

Многие ненавидят нас,

Как всегда, мы не грустим,

Мы продолжаем расти.

Было ли когда на свете такое слабое стихотворение?! Я должен высказать самую серьезную тревогу за судьбу ребенка, который изо дня в день занимается подобной стряпней».

Далее Дэн То с осуждением делал вывод: «Когда же вместо содержания — пустота, то делу не поможет даже употребление самых великих слов и фраз; скорее наоборот, чем чаще повторять, тем хуже. Поэтому я хочу посоветовать любителям великого пустозвонства: лучше бы вы, друзья, побольше читали, побольше думали и поменьше говорили, а когда захочется говорить, то немедля шли на покой и не тратили бы напрасно своего и чужого времени и сил!»³⁵⁴

В одной из статей, опубликованных в этом же журнале на историческую тему, У Хань обратился к судьбе «разжалованного по ложному доносу» Юй Цяня, делая акцент на том, что даже в условиях императорского Китая он был в итоге «реабилитирован», назначен «главой военной палаты», а его «политические противники потерпели поражение».

В статье «Поговорим о скромности» У Хань подверг критике «самодовольство» некоторых партийных работников, заявляя, что оно вредит работе. Он призывал «постоянно выявлять имеющиеся ошибки и недостатки, учиться на них и овладевать новыми знаниями и навыками».

Последняя статья из рубрики «Записки из Села Трех» была озаглавлена «Несмотря на встречающиеся трудности, идти вперед», само заглавие свидетельствовало о трудностях встречаемых авторами рубрики и желанием несмотря на них «идти вперед».

В 1962 г. У Хань выступил на страницах печати с новой серией статей («Поговорим о морали» и другие), в которых подвергался сомнению тезис о высоком уровне сознательности китайского крестьянства и его социального идеала (именно об этом в те годы твердили Мао Цзэдун и Лю Шаоци, начав полемику с КПСС), высказывалось несогласие с насаждавшейся в целях раздувания культа личности Мао трактовкой понятия «преданность» и «долг». Преданность правителю У Хань противопоставлял преданность социалистическому обществу и народу. Его суждения о понятии долга недвусмысленно бичевали атмосферу наушничества и всеобщей подозрительности, нагнетавшуюся в стране. У Хань был большой знаток истории и его возмущали появляющиеся в последнее время новые примитивные учебники по истории Китая, где фигурирует все меньше исторических личностей, что одни историки говорят об императорах и крупных сановниках только плохое, а «другие вообще не осмеливаются писать, боясь, что, если много пишешь, совершишь ошибку».

Пожалуй, одним из первых региональных руководителей, кто высказал открыто свой новый взгляд на отношение к интеллигенции был первый секретарь провинции Гуандун Тао Чжу. Еще во время обсуждения «Проекта временных положений о работе в высших учебных заведениях, находящихся в непосредственном подчинении министерства образования» («60 пунктов по вопросам высшего образования») на совещании работников высшего образования и китайской академии наук провинции Гуандун 28 сентября 1961 г. Тао Чжу призвал реабилитировать тех из числа интеллигенции, кого в последние годы ошибочно критиковали, принести им свои извинения, честно признать ошибки. Он призывал не «оставлять хвостов», снимать с них необоснованно навешанные ранее ярлыки. Тао Чжу лично от имени регионального бюро ЦК КПК по Центрально-Южному Китаю и парткома провинции Гуандун принес всем свои извинения за ошибочную критику и борьбу против интеллигенции в последние три года, что было неслыханным делом в то время. Одновременно он предложил в дальнейшем стараться не применять термин «буржуазная интеллигенция», который очень ранит людей. На аналогичном совещании с представителями интеллигенции Гуандуна, проведенном через 12 дней, Тао Чжу вновь заявил, что нельзя, как раньше, называть интеллигенцию буржуазной, «сейчас она государственная, национальная, строящая социализм интеллигенция». Он вновь предложил в районах Центрально-Южного Китая в дальнейшем не употреблять термин «буржуазная интеллигенция». Информацию об этом кадровые работники этого региона могли почерпнуть в журнале «Сюаньцзяо дунтай» в № 1 за ноябрь 1961 г. Там, в частности, говорилось: «В октябре с. г. бюро ЦК КПК по Центрально-Южному Китаю собрало совещание представителей интеллигенции районов Центрально-Южного Китая. Перед этим в последней декаде сентября и первой декаде ноября партком провинции Гуандун созвал несколько совещаний высшей интеллигенции. …Все были очень довольны тем, что с этого времени, как заявил тов. Тао Чжу не совещаниях, их больше не будут называть буржуазной интеллигенцией, что партия, наконец, сняла с них этот ярлык».

16 февраля 1962 г. в Гуанчжоу было проведено под руководством Не Жунчжэня «Всекитайское совещание по научно-технической работе» с приглашением 310 участников. Как вспоминал Не Жунчжэнь, еще до совещания он решил побеседовать по душам с некоторыми из собравшихся на нем. Те сразу же подняли вопрос: почему до сего дня их, а также их детей, называют буржуазной интеллигенцией и когда же в конце концов будет разрешен этот вопрос. Не Жунчжэнь решил связаться с Чжоу Эньлаем и выяснить его мнение. Премьер заявил, что «интеллигенция — это народная интеллигенция», подчеркнув, что раньше на совещаниях Госсовета шли споры по определению ее классовой принадлежности. «Я сказал, — заявил он, — что революция произошла уже давно, что все, кого мы вырастили, — это интеллигенция, разве они все воспитаны буржуазией? — Только этого нельзя понять!» Его поддержала заместитель начальника канцелярии Госсовета Сю Мин, подчеркнув, что КНР «создала столько учебных заведений и что же, они все воспитывали буржуазию? Это не поддается логике». Тогда и было решено, пишет Не Жунчжэнь, что необходимо срочно разрешить данный вопрос.