💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Джордж Гордон Байрон 15 страница

Но не рискну ребенком! " - " Это можно! -

Ответил бритт немного веселее. -

Здесь жизни не жалеть совсем не сложно;

Но ты карьерой жертвуешь своею! "

" Пусть! - возразил Жуан неосторожно. -

За девочку в ответе был бы я:

Она ничья, а следственно - моя! "

" Да, - молвил Джонсон, - девочка прелестна,

Но мы не можем времени терять;

Приходится теперь, сознайся честно,

Меж славою и чувством выбирать,

Меж гордостью и жалостью. Нелестно

В подобный час от армии отстать!

Мне без тебя уйти чертовски трудно,

Но опоздать на приступ - безрассудно".

Британец друга искренне любил.

Сочувствуя упорству Дон-Жуана,

Он нескольких из роты отрядил

И отдал им ребенка под охрану,

Притом еще расстрелом пригрозил,

Коль с нею что случится. Утром рано

Доставить в штаб они ее должны

И будут хорошо награждены.

Он обещал им пятьдесят целковых

И полное участие в разделе

Полученной добычи. Это слово

Солдаты хорошо уразумели,

И вот мой Дон-Жуан помчался снова

Туда, где пушки яростно гремели.

Не все ль равно, добыча иль почет, -

Всегда героев выгода влечет.

Вот - суть побед и суть людских сердец

(По крайней мере девяти десятых).

Что думал бог - разумный их творец, -

Не нам судить, и мы не виноваты.

Но возвращаюсь к теме наконец.

Итак, в редуте, пламенем объятом,

Держался старый хан, неукротим,

И сыновья держались вместе с ним.

Пять сыновей (заслуга полигамии,

Отчизне поставляющей солдат

Десятками!) - такими сыновьями я

Гордиться вместе с ханом был бы рад.

Невольно вспоминаю о Приаме я!

Не верил старый хан, что город взят;

Седой, отважный, верный, стойкий воин,

Он, право, уваженья был достоин.

Никто к нему приблизиться не мог,

Но смерть героя трогает героя:

Он полу зверь, но он же полубог;

Преобладает все-таки второе.

Увидя, что противник изнемог,

Враги его жалели: ведь порою

Дикарь способен к жалости - весной

И дуб шумит приветливо листвой.

На предложенья сдаться старый хан

Косил сплеча с отвагой непреклонной

Вокруг себя десятки христиан,

Как шведский Карл, в Бендерах окруженный,

Не слыша пуль, не замечая ран.

Но русские в борьбе ожесточенной

В конце концов разгорячились так,

Что в них источник жалости иссяк.

Хотя Жуан и Джонсон применили

Все лучшие " восточные сравненья,

Когда его изысканно просили

Не доводить солдат до исступленья, -

На них бросался он в слепом бессилье,

Как богословы в буре словопренья

На скептиков, и, тратя праздный пыл,

Своих друзей, как дети нянек, бил!

Он даже их поранить умудрился.

Тут протрезвились Джонсон и Жуан:

Жуан вздохнул, а Джонсон рассердился:

Мол, черт возьми упорство мусульман!

Теперь уже никто не заступился

За храброго противника, но хан

И сыновья его под страшным градом

Еще мгновенье простояли рядом.

Сперва погиб, сраженный наповал,

Второй из сыновей, неустрашимый,

Под саблями неверных третий пал,

А пятый (самый смелый и любимый)

Заколот был штыками. Защищал

Отца четвертый сын неутомимо,

Хоть хан его стыдился - ибо он

Был от гречанки-пленницы рожден.

Неверных презирающий жестоко,

Неукротимый турок, старший сын,

Был настоящий мученик пророка

И чернооких гурий паладин.

В сады аллаха, к роскоши Востока,

Был райский шелк пленительных перин,

Как всякая красавица, лукавы,

Они его манили солнцем славы.

Зачем в раю им нужен юный хан, -

Красавицы, наверно, лучше знают;

Наверно, седовласым женихам

И гурии юнцов предпочитают.

В объятьях дев не место старикам, -

И вот поля сражений устилают

Десятки тысяч юных мертвецов,

Красивейших и бравых молодцов.

Известно мне, что гурии охотно

Супругов похищают молодых,

Когда медовый месяц мимолетный

Цветами счастья украшает их,

Когда мечты о жизни беззаботной

И холостой не привлекают их...

Оспаривают фен, без сомненья,

У смертных это краткое цветенье.

О четырех подругах юный хан

Забыл, на гурий устремляя очи:

Отвагою и страстью обуян,

Он помышлял о первой райской ночи.

Так подвиги младых магометан

Безумье окрыляет. Между прочим

Он знал, что рай один назначен всем,

А ведь небес-то шесть, а может - семь.

Он так спокойно верил, умирая

Что, ощутив клинок в своей груди,

Он прошептал: " Алла! " - и кущи рая

Прекрасные увидел впереди

К нему, герою, руки простирая,

Бесплотные воскликнули: " Приди! "

Он солнцу правоверных улыбнулся,

Увидел вечный свет - и задохнулся!

И старый хан с восторженным лицом

(Хоть он уже давно не видел гурий)

Склонился над прекрасным мертвецом.

Как молодые кедры, сильной бурей

Сраженные, лежали пред отцом

Все сыновья. Седые брови хмуря,

Прервав сраженье, головой поник

И любовался первенцем старик.

Заметив это, русские солдаты

Остановились, думая, что он,

Увидев столь ужасные утраты,

Сообразит, что сдаться принужден.

Но он молчал, отчаяньем объятый,

И вздрагивал и, подавляя стон,

Глядел на сыновей, и ужасался,

Что он один в живых еще остался.

Но этот приступ старческой тоски

Недолго продолжался; с болью страстной,

Опомнившись, на русские штыки

Открытой грудью бросился несчастный,

Как на огонь ночные мотыльки.

Любая смерть была теперь прекрасной;

Отчаяньем, как счастьем, окрылен,

От страшных ран мгновенно умер он.

Но, как ни странно, - грубые и хмурые

Солдаты, не щадившие детей,

Глядели как бы с жалостью понурою

На старика и мертвых сыновей:

Суровые геройские натуры их

Его геройство трогало живей,

Чем вопли слабых, а его презренье

К опасности внушало уваженье.

Еще один, последний бастион

Отстреливался стойко; там держался

Паша, своим отрядом окружен,

И с русскими отважно расправлялся.

Раз двадцать отступить заставил он

Штурмующих, пока не догадался

Спросить о ходе битвы и узнал,

Что под ударом русских город пал.

Тогда послал он бея к де Рибасу

По поводу условий, а пока

Курил он равнодушно больше часу

С холодным стоицизмом смельчака,

Храня величья важную гримасу,

Разглаживая бороду слегка.

Кто три хвоста на бунчуке имеет,

Тот и тройною силою владеет.

Но так или иначе - город пал,

Как муэдзин пророку ни молился

И как паша его ни защищал.

Сребристый полумесяц закатился,

И алый крест над полем засиял.

Не кровью искупленья он светился,

Нет - эта кровь по улицам текла,

Как от луны, от зарева светла.

Все то, чем леденит и мысль и тело

Глухих легенд причудливая тьма,

Что даже бред рисует нам несмело,

На что способен черт, сойдя с ума;

Все ужасы, которые не смела

Изобразить фантазия сама, -

Все силы ада здесь кипели страстью,

Разнузданные в буре самовластья.

И если состраданье хоть на миг

В какое-нибудь сердце проникало,

Когда младенец милый иль старик

Спасался из бушующего шквала, -

Поступок добрый и предсмертный крик

Все в море разрушенья утопало.

Вам, жители столиц, пора понять,

Что кроется под словом " воевать"!

Какой ценой даются " сообщенья",

Задумайтесь, любители газет;

Поймите, что гарантии спасенья

У вас самих на будущее нет!

Налоги, Каслрея выступленья,

Восторги Веллингтоновых побед,

Ирландии голодные стенанья -

Везде я вижу предзнаменованья.

Но все же, уважая короля,

Цветет патриотическая нация,

Поэты, повелителей хваля,

Всечасно пребывают в экзальтация.

В Ирландии напала на поля

Новейшая чума - пауперизация;

Но это зло корону не смутит:

Георг Четвертый толст и очень сыт.

Но я опять от темы отвлекаюсь

Итак, погиб несчастный Измаил!

Его пожар, в Дунае отражаясь,

Кровавым блеском полночь озарил.

Еще гудели стены, сотрясаясь,

Но оборона выбилась из сил;

Из нескольких десятков тысяч смелых

Едва ли даже сотня уцелела.

Но русских мне придется похвалить

За добродетельное поведенье -

В наш век развратный надобно ценить

Такое крайне редкое явленье!

Сюжет довольно скользкий... Как мне быть?

Ну, словом, многодневные лишенья

Влиянье оказали, говорят,

На степень целомудрия солдат.

Они, конечно, грабили немало,

Но от насилии, следует сказать,

Едва ли сорок дюжин пострадало.

Не стану о причинах толковать,

Но только вам напомню, что бывало,

Когда случалось город штурмовать

Французам - этой нации приятной,

Но крайне изощренной и развратной.

Конечно, в темноте и впопыхах

Могли ошибки мелкие случаться

Там дым стоял такой во всех домах,

Что впору даже с чертом повстречаться!

Шесть гренадеров, якобы впотьмах, -

Куда тут было толком разобраться! -

Наделали непоправимых бед

С девицами семидесяти лет.

Но, в общем, все держались образцово,

Что, говоря по правде, огорчало

Красавиц томных возраста такого,

Которым уж невинность докучала.

Роль скорбной жертвы случая слепого

Их ни одной минуты не смущала:

Сабинянок удел казался им,

Сказать по правде, вовсе не плохим.

И вдовы проявляли нетерпенье;

Перевалив уже за сорок лет,

Матроны выражали удивленье,

Что массовых насилий вовсе нет.

Но так или иначе, без сомненья

Уставшие от грохота побед,

Солдаты в развлеченьях не нуждались,

И вдовы, вероятно, не дождались.

Суворов в этот день превосходил

Тимура и, пожалуй, Чингис-хана:

Он созерцал горящий Измаил

И слушал вопли вражеского стана;

Царице он депешу сочинил

Рукой окровавленной, как ни странно -

Стихами. " Слава богу, слава вам! -

Писал он. - Крепость взята, и я там! "

Двустишье это, мнится мне, страшнее

Могучих слов " Мене, Мене, Текел! ",

Которые, от ужаса бледнея,

Избранник Даниил уразумел,

Но сам пророк великой Иудеи

Над бедствием смеяться не посмел,

А этот рифмоплет - Нерону пара! -

Еще острил при зареве пожара.

Как страшно эта песенка звучит

Под музыку стенаний! Негодуя,

Пускай ее потомство повторит

Я возглашаю: камни научу л

Громить тиранов! Пусть не говорит

Никто, что льстил я тронам! Вам кричу я,

Потомки! Мир в оковах рабской тьмы

Таким, как был он, показали мы!

Нам новый век узреть не суждено,

Но вы, вкушая радость мирозданья, -

Поймете ль вы, что было так темно,

Так мерзостно людей существованье!

Да будет навсегда погребено

Презренных этих лет воспоминанье!

Забудьте кровожадных дикарей,

Кичившихся жестокостью своей!

Пускай же разукрашенные троны

И все на них сидевшие царьки

Вам чужды, как забытые законы,

Как тайных иероглифов значки

На древних обелисках фараона,

Как мамонтов огромных костяки;

Вы будете глядеть в недоуменье -

Могли ли жить подобные творенья!

Итак, читатель, все, что обещал

Я в первой песне, - выполняю честно!

Я все теперь подробно описал;

Любовь, и шторм, и битвы. Как известно,

Эпической поэму я назвал,

И разрешил задачу я чудесно

Назло моим предшественникам; Феб

Мне помогает, волею судеб.

Уже не раз на лире сей болтливой

Певучую струну он поправлял

И продолжать рассказ мой прихотливый

Мне так или иначе помогал.

Но надоел мне грозный бой шумливый,

Так сделаем же маленький привал,

Пока Жуан в столицу поспешает,

А Петербург депешу предвкушает.

Такая честь оказана ему

За то, что он держался и гуманно

И доблестно. Герою моему

Об этом повторяли неустанно.

" Владимиром" по случаю сему

Украсили отважного Жуана,

Но он не им гордился, а скорей

Спасеньем бедной пленницы своей.

И в Петербург турчаночка Леила

Поехала с Жуаном. Без жилья

Ее одну нельзя оставить было.

Все близкие ее и все друзья

Погибли при осаде Измаила,

Как Гектора печальная семья.

Жуан поклялся бедное созданье

Оберегать - и сдержит обещанье.

ПЕСНЬ ДЕВЯТАЯ

О Веллингтон (иль Villainton* - зовет

Тебя и так двусмысленная слава;

Не победив тебя, не признает

Величья твоего француз лукавый

И, побежденный, каламбуром бьет)!

Хвала! На пенсию обрел ты право.

Кто смеет славы не признать твоей?

Восстанут все и завопят о Ней.

{* Дурной тон (франц.).}

Неладно ты с Киннердом поступил

В процессе Марине - скажу открыто,

Такой поступок я б не поместил

На славные вестминстерские плиты.

Все остальное мир тебе простил,

И нами эти сплетни позабыты:

Хоть как мужчина ты и стал нулем, -

" Героем юным" мы тебя зовем.

Мы знаем, после славного похода

Тебе даров немало принесли

За то, что, Реставрации в угоду,

Ты спас легитимизма костыли.

Испанцам и французскому народу

Они прийтись по сердцу не могли,

Но Ватерлоо заслуженно воспето,

Хоть не дается бардам тема эта.

Но, что ни говори, война - разбой,

Когда священных прав не защищает.

Конечно, ты - " головорез лихой";

Так сам Шекспир подобных называет;

Но точно ль благороден подвиг твой -

Народ, а не тираны, пусть решает.

А им - то лишь одним и повезло:

Им и тебе на пользу Ватерлоо.

Но я не льщу, ведь лестью ты упитан!

Устав от грома битвы, так сказать,

Герой, когда имеет аппетит он,

Скорее оды предпочтет глотать,

Чем острые сатиры. Все простит он

Тем, кто его способен называть

" Спасителем" народов - не спасенных,

И " провиденьем" - стран порабощенных.

Иди к столу! Я все сказал, поверь!

Но вспомни, как наешься до отвала, -

Солдату, охраняющему дверь,

Чего-нибудь послать бы не мешало:

Он тоже ведь сражался, а теперь

Его уже не кормят, как бывало

Никто не отнимает благ твоих,

Но что-нибудь оставь и для других.

Я не хочу вдаваться в рассужденья,

Ведь ты велик, ты выше эпиграмм!

Был в Риме Цинциннат, но отношенья

Он никакого не имеет к нам.

Ты, как ирландец, любишь, без сомненья,

Картофель, но его не садишь сам;

Сабинская же ферма, к сожалению,

Народу обошлась в мильон, не менее.

Великие к наградам безучастны:

Эпаминонд, освободитель Фив,

Скончался - это знаем мы прекрасно, -

На похороны денег не скопив...

И Вашингтона славят не напрасно!

Великий Питт был с нацией учтив

(Что патриоту каждому любезно)

И разорял отчизну безвозмездно.

Ей-богу, даже сам Наполеон,

Пожалуй, не имел такого случая -

Спасти от кучки деспотов закон,

В Европе утвердить благополучие.

А вышло что? Победы шум и звон

И пышных славословий благозвучие

Стихают, а за ними все слышней

Проклятья нишей родины твоей!

Но муза неподкупна и вольна,

Она с газетой дружбы не водила:

Поведает истории она,

Как пировали жирные кутилы,

Как их пиры голодная страна

И кровью и деньгами оплатила.

Ты многое для вечности свершил,

Но ты о чело-вечности забыл.

Смеется смерть - костлявый силуэт,

Небытия неведомая сила.

Воскреснет ли весны и солнца свет

Из темноты загадочной могилы?

Смеется смерть... И ей заботы нет.

Кому она страданья причинила

Ужасен символ тайны и конца -

Безгубый смех безглазого лица!

Не то чтобы улыбка до ушей,

А все - таки улыбка остается;

Без губ и без ушей она страшней:

Не слышит шут, а все - таки смеется

Над миром и над сущностью вещей;

Наверно знает он, что доберется

До каждого и что ему в ответ

Осклабится ободранный скелет.

Смеется смерть. Печально созерцать

Веселье устрашающее это;

Но почему б и жизни не плясать,

Не радоваться солнечному свету

И пузырьками пены не мелькать?

Ведь все равно системы и планеты,

Века, мгновенья, атомы, миры

Исчезнут в смене огненной игры.

" Быть иль не быть, - сказал Шекспир, - таков

Вопрос", - а этот автор нынче в моде.

Но я не Александр, и гордый зов

Бесплодной славы чужд мне по природе.

Я Бонапарта уважать готов,

Но рак его на память мне приходит,

И я словам абстрактным " власть" и " честь"

Готов пищеваренье предпочесть.

" O! dura ilia messorumi" * - или:

" Блажен желудок пахаря! " И тот,

Кого катары злые истомили,

Такое чувство зависти поймет;

Не утешает пышность изобилий,

Когда у вас в кишечнике течет

Горячий Стикс! Спокойствие желудка -

Залог любви богов; сие не шутка.

{* " О, крепкие желудки жнецов! " (лат.).}

" Быть иль не быть? " Но я хотел бы знать -

В чем бытия неясное значенье?

Мы очень любим много рассуждать,

Мы видим очень многие явленья,

Но как себя всевидящим считать,

Когда не видишь мудрого решенья?

И жизнь и смерть в пределах бытия

Сплетенными всегда встречаю я.

" Que sais-je? " * - сказал задумчивый Монтень;

И он поддержан скептиками всеми:

На всем сомненья тягостная тень,

Любой вопрос приводит к этой теме.

Но как же нам - то быть? Предвижу день:

Настанет столь " сомнительное" время,

Когда в самом сомненье буду я

Иметь сомненье, милые друзья.

{* " Что я знаю? " (франц.)}

Приятно по теченью рассуждений

С Пирроном умозрительно скользить,

Но я боюсь опасных приключений

И не желаю в море уходить;

К тому же далеко не всякий гений

Умеет парус вовремя спустить.

Я тихий бережок предпочитаю,

Где отдохну я, камушки считая.

Припоминаю, Кассио сказал,

Что небо для молитвы всем открыто,

Но так как прародитель оплошал,

На мирозданье божество сердито.

" И воробей без промысла не пал";

А чем же согрешили воробьи - то?

Уж не сидел ли первый воробей

На древе, где таился Евин змей?

О боги! Что такое теогония?

О люди! Что такое филантропия?

О вечность! Что такое космогония?

Мне, говорят, присуща мизантропия.

Но почему? Не знаем ничего ни я,

Ни этот стол; мне только ликантропия

Понятна: люди все по пустякам

Легко уподобляются волкам.

Но я ничуть не хуже и не злее,

Чем Меланхтон и даже Моисей,

Я обижать невинных не умею

По самой щепетильности своей;

Скажите мне, какого ж фарисея

Затронул я безвинно? Я - злодей?

Я - мизантроп? А злобные оравы,

Травившие меня, выходит, правы?

Но возвращусь к роману моему.

Роман хорош, я в этом убежден,

Хотя не посчастливилось ему

Быть понятым, как был задуман он.

Не скоро миру явится всему

Свет истины. Пока я принужден

Смириться, пребывая в ожиданье;

Я с Истиной делю почет изгнанья!

Вот наш герой, судьбой своей влеком,

В полярную столицу поспешает -

К вельможам, пообтесанным Петром.

Теперь сия империя стяжает

Немало лести. Жаль признаться в том,

Но и Вольтер хвалой ее венчает

По мне же, самодержец автократ

Не варвар, но похуже во сто крат.

И вечно буду я войну вести

Словами - а случится, и делами! -

С врагами мысли Мне не по пути

С тиранами Вражды святое пламя

Поддерживать я клялся и блюсти.

Кто победит, мы плохо знаем с вами,

Но весь остаток дней моих и сил

Я битве с деспотизмом посвятил.

Довольно демагогов без меня:

Я никогда не потакал народу,

Когда, вчерашних идолов кляня,

На новых он выдумывает моду.

Я варварство сегодняшнего дня

Не воспою временщику в угоду.

Мне хочется увидеть поскорей

Свободный мир - без черни и царей.

Но, к партиям отнюдь не примыкая,

Любую я рискую оскорбить.

Пусть так; я откровенно заявляю,

Что не намерен флюгером служить.

Кто действует открыто, не желая

Других вязать и сам закован быть,

Тот никогда в разгуле рабства диком

Не станет отвечать шакальим крикам.

Шакалы! Да! Я имя им нашел,

Поистине достойное названье;

Случалось мне у разоренных сел

Их мертвенное слышать завыванье.

Но всех, как наименьшее из зол,

Шакал еще достоин оправданья;

Шакалы служат льву, я видел сам,

А люди - угождают паукам.

О, только разорвите паутину -

Без паутины их не страшен яд!

Сплотитесь все, чтоб устранить причины,

Которые тарантулов плодят!

Когда же рабски согнутые спины

Все нации расправить захотят?

Защите поучитесь героической

У шпанской мухи и пчелы аттической.

О результате славного похода

Царице Дон-Жуан депешу вез;

Убитых - как траву, а кровь - как воду,

Ей доблестный фельдмаршал преподнес.

Великое побоище народа

Екатерину заняло всерьез:

Она, следя за петушиной дракон,

Своим лишь восхищалась забиякой.

И вот в кибитке скачет мой герой.

Не пользуйтесь проклятой сей коляской,

Особенно осеннею порой!

Но, увлечен грядущего развязкой

И вымысла заманчивой игрой,

Он только сожалел, намучен тряской,

Что не крылаты лошади пока,

А на сиденье нет пуховика.

Боялся он, что тряска, непогода

Его Леиле могут повредить;

Подобных рытвин и ухабов сроду

Не видывал герой мой. Как тут быть?

Царила там любезная Природа,

Дороги не привыкшая мостить,

А так всегда с угодьями случается,

Которыми сам бог распоряжается.

Ведь бог, как всякий фермер - дворянин,

Аренды не платя, живет без дела;

Но в наши дни, по множеству причин,

Дворянское сословье оскудело,

И вряд ли фермер вылечит один

Цереры обессиленное тело:

Пал Бонапарте - волею судеб

Монархи падают с ценой на хлеб.

Итак, Жуан на пленницу глядел,

От всей души турчаночку жалея.

Кровавые холмы из мертвых тел

Я описать с восторгом не сумею;

Мне шах Надир давно осточертел!

Вы помните кровавого злодея:

Весь Индостан он думал покорить,

А не сумел обед переварить!

Как хорошо из черной бури боя

Созданье беззащитное спасти!

Такой поступок юному герою

Способен больше пользы принести,

Чем лавры с окровавленной листвою,

Воспетые кантатах в двадцати.

Когда сердца людей хранят молчанье,

Все клики славы - праздное бряцанье.

Поэты многотомно-многогласные,

Десятки, сотни, тысячи писак!

Вы ложью увлекаетесь опасною,

Вам платит власть, чтоб вы писали так!

То вы твердите с пылкостью напрасною.

Что все налоги подлинный пустяк,

То на мозоли лордов наступаете

И о " голодных массах" распеваете.

Поэты!.. Что бишь я хотел сказать

Поэтам? Не припомню, ей-же-богу.

Забывчивостью начал я страдать...

Хотелось мне лачуге и чертогу

Совет сугубо нужный преподать.

А впрочем, это лишняя тревога;

Особого убытка миру нет

В том, что пропал бесценный мой совет.

Когда-нибудь отыщется и он

Среди обломков рухнувшего зданья,

Когда, затоплен, взорван, опален,

Закончит старый мир существованье,

Вернувшись, после шумных похорон,

К первичному хаосу мирозданья,

К великому началу всех начал,

Как нам Кювье однажды обещал.

И новый мир появится на свет,

Рожденный на развалинах унылых,

А старого изломанный скелет,

Случайно сохранившийся в могилах,

Потомкам померещится, как бред

О мамонтах, крылатых крокодилах,

Титанах и гигантах всех пород.

Размером этак футов до двухсот.

Когда б Георг был выкопан Четвертый

Геологами будущей земли,

Дивились бы они - какого черта

И где такие чудища росли?

Ведь это будет мир второго сорта,

Мельчающий, затерянный в пыли.

Мы с вами все - ни более, ни менее

Как черви мирового разложения!

Каким же - я невольно повторяю -

Покажется большой скелет такой,

Когда, вторично изгнанный из рая,

Пахать и прясть возьмется род людской?

О войнах и царях еще не зная,

Сочтет Георга разум их простой,

В явленьях разбираться не умея,

Чудовищем для нового музея.

Но я впадаю в тон метафизический:

Мир вывихнут, но вывихнут и я.

От темы безобидно - иронической

Уводит рассудительность моя

Бегите от стихии поэтической!

Всегда стремитесь, милые друзья,

Чтоб замысел был ясен, прост и верен, -

А я менять привычки не намерен.

Я буду отвлекаться, так и быть...

Но в данный миг я возвращусь к роману.

Как сказано - во всю ямскую прыть

Неслась кибитка моего Жуана.

Но долгий путь вас может утомить,

И я его описывать не стану;

Я в Петербурге ждать его готов,

В столице ярко блещущих снегов.