Главная страница Случайная страница Разделы сайта АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?
Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже.
Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал.
Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее. ✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать». Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами! Джордж Гордон Байрон 14 страница
А пенсии, без всякого сомненья, Оправдывают ближних истребленье!
Передовые приступом спешат У турок взять одну из батарей, А ниже по реке другой отряд Закончил высадку; еще быстрей Солдаты лезут (так толпа ребят Бежит навстречу матери своей) Через окоп и стену палисада, Храня порядок, словно для парада.
Ужасный бои пылал и грохотал: Казалось, сам Везувий раскаленный Губительной картечью клокотал. Суворов, жаркой битвой увлеченный, Треть офицеров сразу потерял, А строгая статистика Беллоны Нас поучает, что урон такой Сулит исход решительно плохой.
Но я большую тему оставляю, Чтоб показать, как мой прекрасный дон Стяжает лавры, доблестью сияя, Успехами и славой окрылен. (Хоть можно бы назвать, я точно знаю, До сотни тысяч доблестных имен, Вполне достойных, рассуждая здраво, Упоминанья в лексиконе славы, -
Но предоставлю эти имена Почтенной разговорчивой газете; В канавах и в полях найдет она Трофеи героические эти. Теперь на них высокая цена: Но все, друзья, изменчиво на свете: Случается, что может и печать Фамилию героя переврать!)
И Джонсона, и юного Жуана Послали в бой с каким-то там полком. Они сражались доблестно и рьяно, Не думая, не помня ни о ком; Кричали, били, наносили раны И шпагою, и просто кулаком - И, говоря по правде, заслужили, Чтоб их обоих в сводку поместили.
Порой идти им приходилось вброд В болоте мертвых тел и крови черной; Казалось - ад бушует и ревет Навстречу им стихией непокорной; Они упрямо двигались вперед С отвагою безумной и упорной И, по телам товарищей своих Шагая, не слыхали стонов их.
Хоть мой герой впервые был в бою, Хотя в тумане ночи инфернальной Труднее храбрость выказать свою, Чем под нарядной аркой триумфальной, Хоть он устал порядком (не таю) И вид имел достаточно печальный, Хоть он робел и, может быть, дрожал, - Но с поля боя он не убежал.
Оно, конечно, убежать из строя Не так-то просто, но не в том беда; И самые великие герои Выказывали робость иногда. Под Мольвитцем сам Фридрих с поля боя Изволил удалиться, господа, - Но все присягу соблюдают свято: Иной - за совесть, а иной - за плату!
Был мой герой " не парень, а бульон", Как говорят ирландцы по-пунически. (Ученый мир недавно извещен, Что в Карфагене был язык кельтический, И Патриком доныне сохранен Дух Ганнибала. В тунике классической Душа Дидоны в Эрине живет - Так волен думать каждый патриот.)
Ну, словом, был он очень пылкий малый, Дитя порывов, песен и страстей, То полон чувства, от веселья шалый (Иль чувственности - если так верней!), А то готов с компанией удалой Все разрушать, что подвернется ей; Так многие наводят развлеченье И пользу от осады иль сраженья.
В любви и на войне идальго мой Намерений благих всегда держался, А это козырь выгодный: любой Им от упреков света защищался - И дипломат, и шлюха, и герой, Всяк на свои намеренья ссылался Прекрасные, хоть черти ими ад Мостят уж много сотен лет подряд.
Признаться вам, берет меня сомненье По части этих адских мостовых; Я думал и о способах мощенья, И степени выносливости их Не поставляют наши поколенья Достаточно намерений благих Для их починки; мостовые ада Напоминают Лондон, думать надо.
Однако к делу. Юный мой герой Остался вдруг один в разгаре боя; Так покидают женщины порой Еще недавно милого героя По свадьбе через год. Идальго мой Увидел (не без ужаса, не скрою), Что он огнем и дымом окружен И что совсем один остался он.
Как это получилось, я не знаю; Кто был убит, кто раненый лежал, А кто, поспешно жизнь свою спасая, Без памяти от ужаса бежал. (Сам Юлий Цезарь, я припоминаю, Бегущих римлян еле удержал, Когда своим щитом в пылу сраженья Им преградил дорогу отступленья!)
Жуан мой, не имея под рукой Щита и Цезарю не подражая, Увидел, что момент настал плохой, Задумался, с трудом соображая, И, как осел (метафорой такой Я славного Гомера воскрешаю: Для самого Аякса не нашел Он лучшего сравненья, чем осел).
Итак, Жуан, ослу уподобляясь, Пошел вперед и не смотрел назад, Скользя и поминутно натыкаясь На трупы коченеющих солдат. Слепительный пожар, переливаясь, Горел вдали. И, ужасом объят, Идальго мой, теряя направленье, Не видел своего подразделенья.
В разгаре боя он найти не мог Ни командира, ни полка, ни роты; Куда они девались - знает бог И, может быть, история пехоты. Но верный случаи юноше помог. Когда в пылу воинственной охоты Он бросился неведомо куда За славою, мерцавшей как звезда.
Не находя ни ротного, ни роты, Он побежал куда глаза глядят; Как путник, выбираясь из болота, И огоньку блуждающему рад, А моряки рассеянного флота И к ненадежной пристани спешат, - Так мой герой, отвагой пламенея, Бежал туда, где был огонь сильнее.
Он толком ничего не понимал: В глазах темнело и в висках стучало, Ужасный грохот разум оглушал, И молния по жилам пробегала; А сила, в клочья рвущая металл, И небеса и землю сотрясала; Ее придумал, дьяволам на страх, Наш Роджер Бэкон - набожный монах!
Но тут Жуан колонну увидал. Она в бою порядком поредела; Отважный Ласси, бойкий генерал, Повел солдат вперед настолько смело, Что больше половины потерял. Растаяла колонна до предела, Осталась от нее в конце концов Лишь горсточка отборных храбрецов.
И Джонсон тут же рядом оказался. Он, говоря по правде, отступал, Но, оглядевшись, быстро догадался, Что из огня да в полымя попал. Он, замечаю в скобках, не терялся Их бегству никогда не прибегал, За исключеньем случаев особых, Когда храбриться попусту смешно бы.
Меж тем как безрассудный Дон-Жуан Совсем один остался в гуще боя, Как новичок своей отвагой пьян, Наш бритт избрал решение иное; Не то чтоб он боялся мусульман, Но рассудил, что может и героя В такой " Долине смерти" бросить в дрожь, Тогда солдат уже не соберешь!
Как черти, мусульмане защищали Великую твердыню Магомета: Солдат дождем свинцовым поливали Дома, редуты, стены, парапеты. Укрытие надежное едва ли Нашлось бы в этом городе, но где-то Заметил егерей британец мой, Жестокой перепуганных резней.
Он их окликнул, и, что очень странно, Они тотчас откликнулись на зов, Не так, как " духи бездн", о ком туманно Нам Хотспер говорит, что голосов Людских они не слышат. Джонсон рьяно Ободрил присмиревших молодцов, И, стадному инстинкту подчиняясь, Они пошли за ним, не упираясь.
Мой Джонсон был герой не без заслуг, Хотя его судьба не наделила Фамилией, ласкающею слух, Как имена Аякса иль Ахилла; Он был достойный враг и верный друг, Имел большую выдержку и силу И истреблял противников порой, Не суетясь, как подлинный герой.
Он даже и бежал-то в данном случае Лишь в поисках людей, что вслед за ним Пойдут вперед в огонь, почтя за лучшее Его признать начальником своим. Известно - страх влияет как шипучее На многие желудки; мы спешим В укрытие от грохота сраженья, Чтоб дух перевести хоть на мгновенье.
Так Джонсон мой решил передохнуть, Но он потом, конечно, собирался Вернуться вновь на тот туманный путь, Которого и Гамлет опасался... Но Джек не беспокоился ничуть, Он свойствами магнита отличался: Придя в себя, он возвратился в бой И всех увлек туда же за собой.
Им показалась со второго разу Настолько страшной чертова игра, Что впору позабыть любые фразы О чести, орденах et cetera. Солдат живет и дышит по приказу: Услышав беспощадное " пора! ", Особенно раздумывать не надо, В аду ли ты иль на пороге ада...
Они легли, как травы под косой, Как урожай под градом, как серпами Подрезанная рожь. Перед грозой Бессильно жизни маленькое пламя, - А турки, разъяренные борьбой, Их молотили сверху, как цепами, И то и дело падали стрелки, Спускать не успевавшие курки.
Отстреливались турки с бастиона, Как дьяволы: сплошной свинцовый шквал Сметал атаковавшие колонны, Как пену с крутизны прибрежных скал. Но Джонсон мой, фортуной охраненный, Ни под какую пулю не попал; Он, сам не зная как, вперед пробился И на обратном скате очутился.
За ним еще четыре или пять, А там и десять выбежали смело; Теперь уж было нечего терять: Земля вокруг гудела и горела. Бежать гораздо легче, чем стоять; Вперед или назад - не в этом дело! И посему десяток храбрецов Ворвался в Измаил в конце концов.
И тут они, к большому изумленью, Узрели пресловутый палисад - Нелепое весьма сооруженье, Невежества плачевный результат. (Теперь береговые укрепленья Построили отлично, говорят, Голландцы и французы, - но недаром Гордятся англичане Гибралтаром!)
Герои наши с легкостью могли Укрыться под защитой палисада, Построиться и по команде " пли! " Обрушиться на турок без пощады (Потом и палисад они снесли; Больших трудов для этого не надо.) Ну, словом, палисад, по мере сил, Условия осады облегчил.
О первенстве бессмысленные споры Рождают, миролюбию назло, Союзных наций мелкие раздоры О том, кому случайно повезло. Британца оскорбляют разговоры, Что будто бы враги при Ватерлоо Почти что отлупили Веллингтона, Да подоспели прусские колонны,
Что Блюхер, Гнейзенау и ряд других На " ер" и " ау" известных генералов Французов окружили в самый миг. Когда рука Фортуны задрожала; Что Веллингтону якобы без них, Быть может, никогда б не перепало Ни орденов, ни денежных наград, О коих все историки твердят.
Храни нам, боже, короля! Храни И королей, а то народ, пожалуй, Хранить их не захочет в наши дни Ведь даже кляча, если досаждала Ей сбруя и узда, как ни гони, Брыкаться будет. Да, пора настала; Народ почуял силу, посему Быть Иовом не захочется ему.
Он хмурится, бранится, проклинает И камешки швыряет, как Давид, В лицо врага - потом топор хватает И все кругом безжалостно крушит; Тогда-то бой великий закипает; Хоть мне война, как правило, претит, Но только революция, наверно, Избавит старый мир от всякой скверны.
Но возвратимся к делу. Мой Жуан Ворвался смело, ловкий и проворный, На парапет твердыни мусульман Хотя не самым первым, но, бесспорно, Одним из первых. Славы ураган Его увлек; веселый и задорный, Мой юноша держался храбрецом, Хоть нежен был и сердцем и лицом.
Не он ли на груди красавиц страстных Был, как дитя, пленителен и мил, Не он ли в их объятьях ежечасно Элизиум блаженства находил? Для всякого любовника опасны Минуты расставанья - говорил Жан-Жак Руссо. Но моему герою Всегда расстаться с милою игрою
Бывало жаль; красавиц покидал Он под влияньем рока, или шквала, Или родных - и каждый раз страдал, И вот теперь судьба его послала В ужасный бой, где пламя и металл Убили состраданье, где пылала Стихия буйной смерти; словно конь Пришпоренный, он бросился в огонь.
Жуана кровь зажгло сопротивление; Мы знаем, что на гонках, на бегах Весьма легко подобное волненье И в наших загорается сердцах. На должном расстоянье, без сомненья, Он ненавидел зверство, но в боях Меняются характеры и страсти, И наш порыв уже не в нашей власти.
Отважный Ласси был со всех сторон Тесним и сжат. Увидев подкрепление, Он был и рад, и очень удивлен; Зато юнцов отважных появленье С Жуаном во главе тотчас же он Приветствовал, но только, к сожаленью, Испанцем он Жуана не признал И по-немецки речь свою сказал.
Язык немецкий был для Дон-Жуана Не более понятен, чем санскрит, Но уловил он, - что отнюдь не странно, - 0 чем маститый воин говорит. Свидетельством чинов его и сана Являлись ленты, звезды, строгий вид, Украшенные пышно грудь и плечи И самый тон его любезной речи.
На разных языках сквозь шум и чад Трудненько сговориться, думать надо, Когда визжит картечь, дома горят И стоны заглушают канонаду, Когда в ушах бушуют, как набат, Все звуки, характерные для ада, - И крик, и вой, и брань; под этот хор Почти что невозможен разговор.
На то, что длилось меньше двух минут, Потратил я две длинные октавы, А бой ревел. Все бушевало тут В агонии жестокой и кровавой. Казалось, даже пушки устают От грохота. И символ злой расправы Над чувствами людскими - дикий вой, Протяжный вопль стоял во мгле ночной.
Вот враг ворвался в город разоренный... " Бог создал мир, а люди - города! " - Воскликнул Каупер - и вполне законное А Тир и Ниневия, господа? А Карфаген и стены Вавилона? Исчезли, не осталось и следа! Мы скоро все поймем, весьма возможно" Что только жить в лесах вполне надежно.
Удачником убийца Сулла слыл; Ему судьба сама давалась в руки. По мне же всех людей счастливей был Охотник Бун, который жил в Кентукки За весь свой век он только и убил Козу или медведя. Слез и муки Не ведая, в спокойствии души Он мирно жил в хранительной глуши
До старости глубокой. Преступленье Не омрачало дум его простых; Здоровье - верный друг уединенья - Немало дней беспечно - золотых Ему дало; болезни и сомненья Теснятся в клетках улиц городских, А честный Бун провел в лесу и в поле Лет девяносто - может быть, и боле.
И, что всего ценней, оставил он Надолго память добрую по праву. (Удел не всех прославленных имен - Без доброй славы что такое слава? Пустой кабацкой песенки трезвон!) Ни ревности, ни зависти лукавой Не знал отшельник деятельный сей, Дитя лесов и солнечных полей.
Людей он, правда, несколько чуждался, Включая даже собственную нацию: Чуть кто-нибудь в лесах его являлся, Он удалялся в сильной ажитации. По существу, он искренне боялся Новейших форм и благ цивилизации, Но, встретив человека одного, По-братски он приветствовал его.
Он не был одинок; сыны природы Вокруг него доверчиво росли. Ни меч, ни брань, ни тайные невзгоды Сей юный мир состарить не могли. Не зная ни тоски, ни непогоды, Они на лоне матери-земли Хранили нравы вольного кочевья, Свободные, как реки и деревья.
От карликовых жалких горожан Их отличали мужество и сила, Красивая походка, стройный стан И простота души. Не превратила Их мода в изощренных обезьян, Их жадное стяжанье не томило, И браться за ружье по пустякам Ни разу не случалось их стрелкам.
Они трудились днем и сладко спали, Когда спокойный вечер наступал; Их ни разврат, ни роскошь не смущали, Ни подкупа порок не обольщал; Их сердца не тревожили печали, Их светлый мир был и велик и мал, В уединенье общины блаженной Они вкушали радости вселенной.
Но полно о природе! Нужно мне Напомнить о тебе. Цивилизация! О битвах, о чуме, о злой вине Тиранов, утверждавших славу нации Мильонами убитых на войне, О славе, генералах и реляциях, Украсивших интимный кабинет Владычицы шестидесяти лет.
Итак, отряды первые вбежали В горящий осажденный Измаил; Штыки и сабли яростно сверкали. Неистово, собрав остатки сил, Разбитый город турки защищали Ужасный вой до неба доходил: Кричали дети, женщины вопили В густом дыму и тучах черной пыли.
Кутузов (тот, что позже одолел Не без подмоги стужи Бонапарта) Под Измаилом еле уцелел; В пылу неукротимого азарта С врагом и другом он шутить умел, Но здесь была поставлена на карту Победа, жизнь и смерть, - момент настал, Когда и он смеяться перестал.
Он бросился отважно в наступленье Через глубокий ров. А гренадеры, Окрасив кровью мутное теченье, Старались не отстать от офицера. Тут перебили многих (к сожаленью, Включая генерала Рибопьера), И мусульмане русских смельчаков Отбросили со стен обратно в ров.
И если бы неведомый отряд, Случайно потерявший направленье, Блуждая средь развалин наугад, Не увидал ужасное скопленье В кровавый ров поверженных солдат И не явился к ним как избавленье, - То сам Кутузов, смелый весельчак, Не выбрался б, я думаю, никак!
И вскоре те же самые герои, Которые Кутузова спасли, За ним вослед, не соблюдая строя, Через ворота Килия вошли, Скользя и спотыкаясь. Почва боя - Комки замерзшей глины и земли - Подтаяла к рассвету, размесилась И в липкое болото превратилась.
Казаки (или, может, козаки? Я не силен, признаться, в орфографии. Вопрос об удареньях - пустяки; Лишь тактика нужна да география!), Наездники лихие, смельчаки, Казаки плохо знали топографию. Их турки загоняли в тупики И там рубили попросту в куски.
Казаки под раскаты канонады Достигли вала и неосторожно Решили, что закончена осада И грабежами заниматься можно. Но турки им устроили засаду: Они, гяуров пропустив безбожных До бастионов, бросились на них И беспощадно перебили их.
Внезапно атакованные с тыла, Что очень неприятно для солдат, Казаки тщетно напрягали силы И все легли, как скошенные, в ряд. Но, впрочем, груда трупов послужила Отличной лестницей, и, говорят, По трупам тем Есуцкого колонны Прошли успешно в город побежденный.
Сей храбрый муж всех турок убивал Ретиво, но и сам в пылу сраженья Под саблю мусульманскую попал. Всех турок обуяла жажда мщенья. Кто больше в этой схватке потерял, Я не решаюсь высказать сужденье; Оплачивался жизнью каждый шаг, И уступал врагу лишь мертвый враг.
Вторая наступавшая колонна Не меньше пострадала, нужно знать, Что пред атакой доблестной патроны Не следует солдатам выдавать. Любой солдат, патронами снабженный, К штыку обычно медлит прибегать, Укрытья ищет, держится несмело И по врагу стреляет без прицела.
На выручку героев подбежал Еще отряд Мекнопа-генерала (Хоть сам-то генерал уже лежал Недалеко от вражеского вала). Никто из смельчаков не замечал, Что смерть на бастионе бушевала: Там сераскир отчаянный засел И ни за что сдаваться не хотел.
Пощаду, с разрешенья командира, Ему Жуан охотно обещал; Но слов таких не знают сераскиры: Отважный турок их не понимал. С гяурами не признавая мира, Как правоверный, он бесстрашно пал. Один моряк британский попытайся Забрать его живьем, но сам попался.
Спокойно турок поднял пистолет И уложил противника на месте - Короткий, но внушительный ответ. Тут и свинец и сталь, во имя чести Употребляемые сотни лет, Над смельчаком свершили дело мести" Он умер от четырнадцати ран, А с ним еще пять тысяч мусульман.
Да, город пал, не уступив ни шагу Ценой дешевой. Каждая стена Оборонялась с дерзостной отвагой. Не только Смерть была утомлена, Напившись допьяна кровавой брагой, - В самой природе, кажется, война, Как в разогретой зноем почве Нила, Чудовищные формы породила.
Какой-то русский офицер спешил По грудам тел, и вдруг его зубами За пятку кто-то яростно схватил, Как змей, что Еву наградил грехами. Ругался офицер и волком выл, На помощь звал и бил врага ногами - Вцепились зубы в жертву хваткой злой, Как сатана в наш бедный род людской.
Какой-то умирающий, почуя Пяту врага, тотчас ее схватил И, в изуверской радости ликуя, Две челюсти свои соединил На мякоти, которую зову я Твоим достойным именем, Ахилл, И с тем и умер, на ноге героя Отрубленной поникнув головою.
И говорят (хоть тут легко солгать), Что офицер хромым потом остался, Поскольку турок челюсти разжать И после смерти даже отказался. Хирурга ли должны мы обвинять, Который этим делом занимался, Иль яростные зубы мертвеца, Державшие добычу до конца?
Но факт есть факт, и дело только в этом (Я вымыслов не стал бы излагать); Особо я советую поэтам В поэмах измышлений избегать, Следить за каждой рифмой и куплетом И, - что и в прозе следует, - не лгать. Поэты любят ложь, как сахар дети, И попадают в дьявольские сети.
Да, город пал, но он не сдался - нет! Никто из мусульман не отдал шпаги! Вода Дуная изменила цвет От крови их, но, верные присяге, Они врагу упорному в ответ Являли чудо воинской отваги, И, право, побежденных каждый стон Был стоном победивших повторен!
Штыки кололи, сабли рассекали, Людей рубили с маху, как дрова, Тела убитых почву устилали, Как осенью опавшая листва, И, как осенний ветер, завывали Оставшиеся жить. Почти мертва Была твердыня, но, теряя силы, Как подсеченный дуб, - еще грозила.
Ужасна эта тема. Никогда Не взял бы я столь страшного сюжета. Существованье наше, господа, - Обычно смена сумрака и света, И трудно петь о сумраке всегда, Хоть высшее достоинство поэта Суметь изгнать и клевету и лесть И мир изобразить таким, как есть!
Но добрый подвиг в море преступленья (Употребляя фарисейский слог И вычурно-пустые ухищренья Любителей элегий и эклог) Росою благодатной умиленья Мне освежил октаву, видит бог, Победным опаленную сраженьем, Что эпос почитает украшеньем.
На бастионе среди бела дня Валялись трупы женщин. Их застала Врасплох бесчеловечная резня. Они лежали грудой, как попало, А девочка лет десяти, стеня, По этим трупам ползая, рыдала И призывала в ужасе родных, Ища защиты от врагов у них.
Два казака огромных с пьяным гиком Гонялись за ребенком. Ни с одним Животным хищным, мерзостным и диким, Мы человека-зверя не сравним. Но в этом унижении великом Кого мы справедливо обвиним? Натуру их иль волю государя, Которому нужны такие твари?
От ужаса совсем изнемогал Ребенок и, под трупы подползая, Спасенья и убежища искал, Когда Жуан мой, мимо пробегая, Увидел это. Что он тут сказал, Я повторить при дамах не дерзаю, Но то, что сделал он, на казаков Подействовало лучше всяких слов.
Плечо он разрубил у одного, А у другого ногу. Призывая Чертей и санитара своего, Солдаты убежали, завывая. Остывший после подвига сего, Мой Дон-Жуан, опасность сознавая, Свою добычу за руку схватил И от кровавой груды оттащил.
На личике несчастного созданья, Смертельно бледном, яркой полосой Горел багровый шрам - напоминанье, Что смерть его затронула косой, Когда сметала все до основанья. Как птичка, оглушенная грозой, Глаза раскрыв, от страха бездыханна, Турчаночка взглянула на Жуана.
Одно мгновенье и она и он В глаза друг другу пристально глядели, И мои герой был сильно потрясен; И боль, и гнев, и гордость овладели Его душой. Ребенок был спасен; Еще несмелой радостью блестели Глаза на бледном личике; оно Казалось изнутри освещено.
Но тут явился Джонсон. Не хочу я Назвать его бесцеремонно Джеком: Осаду городов живописуя, Не спорю я с обычаем и с веком Итак, явился Джонсон, негодуя: " Жуан, Жуан! Да будь же человеком! Я ставлю доллар и клянусь Москвой: " Георгия" получим мы с тобой!
Ты слышал? Сераскира доконали, Но держится последний бастион. Там старого пашу атаковали; Десятками убитых окружен, Под грохот канонады, мне сказали, Задумчиво покуривает он, Как будто пуль и ядер завыванье Он оставляет вовсе без вниманья.
Идем скорее! " - " Нет! - Жуан сказал. - Я спас ребенка этого: смотри ты! У смерти я ее отвоевал И не смогу оставить без защиты! " Британец головою покачал, Потеребил свой галстук деловито: " Ну что ж, ты прав! Ни слова не скажу! Но как тут быть - ума не приложу! "
Жуан сказал: " Себя не пожалею,
|