💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Джордж Гордон Байрон 12 страница

Как бурный океан; или, вернее, -

Красавица, пожалуй, пострашнее!

Она была тиха, но не грустна;

Задумчива, но, говоря точнее,

Серьезна; изнутри озарена

Спокойствием; она была светлее

Самой весны. Не думала она

Гордиться юной прелестью своею,

В свои семнадцать лет она была

Младенческим неведеньем мила.

Как золото в дни века золотого,

Когда не знали золота, - она

Была не блеском имени пустого,

А ей присущей прелестью полна.

" Lucus и non lucendo" * нам не ново?

Пожалуй, эта формула умна

В наш век, когда с проворством небывалым

Перемешал сам дьявол все металлы -

{* " Лес называется так потому, что там нет света" (лат.).}

И получился очень странный сплав,

С коринфской медью сходный; посмеется

Читатель надо мной и будет прав:

Люблю я отвлекаться, где придется,

И этим порчу множество октав

Пускай мне эта слабость не зачтется;

Я знаю, понимаю и винюсь,

И все-таки свободным остаюсь.

Дуду вела прелестную Жуану

(Или Жуана, что одно и то же)

Среди невест великого султана,

Склоненных на пестреющие ложа,

Она молчала - дар весьма желанный

И очень редкий в девушке пригожей;

Представьте, как бы тешила глаза

Роскошная, но тихая гроза!

Она, однако, пояснила ей

(Сказав ему, я отвлекусь от темы,

Хоть это, правда, было бы точней)

Все правила и строгости гарема,

Все хитрости причудливых затей

Великой охранительной системы;

Сверхштатных дев столь многих охранять

Довольно сложно, что легко понять.

Дуду свою подругу молодую

Поцеловала ласково: ну что ж?

В таком невинном, нежном поцелуе

Ты ничего плохого не найдешь.

Читатель, дружбу женскую люблю я,

И женский поцелуй всегда хорош,

Хотя, для полноты переживанья,

К " лобзанью" в рифму просится " желанье".

Дуду разделась быстро, не тая

Своей красы, естественным движеньем;

И в зеркало красавица моя

Глядела с грациозным небреженьем.

Так в ясности прозрачного ручья

Любуется прекрасным отраженьем

Газель, не понимая, как живет

Волшебный этот образ в бездне вод.

Дуду раздеть хотела и подругу,

Но та была до крайности скромна

И, отклонив любезную услугу,

Сказала, что управится одна.

Но, с непривычки или с перепугу,

Несчетными булавками она

Все пальцы исколола; в дамском платье

Булавки - это кара и проклятье,

Прекрасных превращающее дам

В ежей, к которым страшно прикасаться.

Я в юности изведал это сам,

Когда случалось мне преображаться

В служанку, помогая госпожам

На маскарад поспешно наряжаться;

Булавки я втыкал как только мог

Не там, где надо, - да простит мне бог!

Но эта болтовня предосудительна;

Науки как-никак теперь в цене!

Потолковать люблю я рассудительно

О всем - хоть о тиране, хоть о пне.

Но дева Философия действительно

Для всех загадка, и неясно мне,

Зачем, доколе, как, кому в угоду

Живут на свете люди и народы.

Итак, в молчанье погружен гарем,

Едва мерцают бледные лампады.

Замечу кстати здесь, что духам всем,

Уж если есть они, избрать бы надо

Для вылазок ночных такой эдем,

А не руин угрюмых анфилады,

И нам, беспечным смертным, доказать,

Что духи могут вкусом обладать.

Красавицы роскошно отдыхают,

Как пестрые прекрасные цветы,

Которые томятся и вздыхают

В садах волшебной южной красоты.

Одна, слегка усталая, являет

Прелестное создание мечты,

Как нежный плод причудливый и редкий,

Свисающий с отяжеленной ветки.

Другая разгоревшейся щекой

На ручку белоснежную склонилась,

На плечи ей кудрявою волной

Ее коса густая распустилась;

Ее плечо, сверкая белизной,

Несмело, но упрямо приоткрылось,

И сквозь покровы, трепетно нежны,

Ее красы блестят, как свет луны,

Когда сквозь волокнистые туманы

Прозрачных туч является она.

Подальше - третья пленница султана

В печальный, смутный сон погружена:

Ей снится берег родины желанной,

Оплаканная милая страна,

И, как роса на кипарисах темных,

Мерцают слезы на ресницах томных.

Четвертая, как статуя бледна,

Покоится в бесчувственном молчанье,

Бела, чиста, бесстрастна, холодна,

Как снежных Альп высокое сиянье,

Как Лота онемевшая жена,

Как на могиле девы изваянье.

(Сравнений тьма; предоставляю вам

Любое выбрать - я не знаю сам.)

Вот пятая, богиня средних лет,

Что в точном переводе означает-

Уже в летах. Увы! Ее портрет

Ничем воображенья не прельщает.

Я признаю, как истинный поэт,

Лишь молодость. Душа моя скучает

Среди почтенных, пожилых люден,

Вздыхающих о юности своей.

Но как Дуду любезная спала?

Конечно, это очень интересно,

Но муза знать об этом не могла,

А лгать она не любит, как известно.

Волшебная царила полумгла

Над пленницами, спавшими прелестно,

Как розы в очарованном саду, -

И вдруг ужасно взвизгнула Дуду -

На весь гарем. Вся " ода" поднялась,

Мамаша дев и девы всполошились,

Казалось, буря шумная неслась

И волны друг на друга громоздились.

Тревожно и испуганно толпясь,

Красавицы шептались и дивились,

Что, что могло во сне или в бреду

Так испугать спокойную Дуду?

Огромными, тревожными глазами

Дуду глядела в страхе на подруг.

Так в час полночный метеора пламя

Внезапно озаряет все вокруг;

Дрожащие, взволнованные сами,

Они стояли, затаив испуг,

Не понимая и понять не смея,

Что, собственно, в ночи случилось с нею.

Но вот, друзья, какое благо сон!

Жуанна безмятежно почивала.

Так муж, блаженством брачным утомлен,

Похрапывает мирно и устало.

Красавицы ее со всех сторон

Расталкивали, не щадя нимало,

И наконец, слегка удивлена,

На них, зевая, глянула она.

Тут началось великое дознанье,

Расспросы без начала и конца;

От любопытства, страха, ожиданья

Пылали взоры, лица и сердца

Догадки, замечанья, восклицанья

Смутили б и глупца и мудреца!

Дуду искусством речи не владела

И не умела объяснить, в чем дело.

Она сказала, ей приснился сон,

Что будто в лес зашла она дремучий-

Как Дантов лес, где каждый обречен,

Смиряя сердце, стать умней и лучше,

Где исправляет нрав лукавых жен

Закон необходимости могучей, -

Ну, словом, ей приснился темный лес,

Как водится, исполненный чудес.

Прекрасное, прозрачно-налитое,

На дереве, над самой головой,

Слегка блестело яблоко златое,

Зеленой окруженное листвой.

Но оказалось - дело не простое

Его достать; упрямою рукой

Дуду напрасно камешки кидала -

Все в яблоко она не попадала.

Она в досаде было отошла.

Вдруг сам собой упал прекрасный плод

К ее ногам Дуду его взяла,

Но только-только приоткрыла рот,

Чтоб надкусить его, как вдруг пчела

Откуда ни возьмись! Да как кольнет!

От боли сердце в ней остановилось,

Она вскричала: " Ай! " - и пробудилась.

Дуду была ужасно смущена

(Конечно, в результате сновиденья,

Которого разгадка неясна),

И мне знакомо странное явленье

Таинственно-пророческого сна:

Быть может, это просто совпаденье;

Но совпаденьем люди в наши дни

Считают все, что тайному сродни.

Красавицы, которые мечтали

Услышать про ужасные дела,

Наперебой подругу упрекали,

Что их она с постелей подняла.

Мамаша, оробевшая вначале,

Теперь весьма разгневана была;

Дуду вздыхала, робко повторяя,

Что вскрикнула, сама того не зная.

" Я небылицы слышала не раз,

Но чтобы сон про яблоко и пчелку

Перепугал гарем в полночный час,

Как появленье черта или волка, -

Такого не бывало и у нас!

В твоем рассказе я не вижу толку!

Ты вся дрожишь, ты бредишь наяву, -

К тебе врача я завтра ж позову.

А бедная Жуанна! То-то мило!

Она - то как напугана была!

Напрасно накануне я решила,

Чтобы с тобою спать она легла.

Но я всегда особенно ценила,

Что ты тиха, разумна и мила...

Теперь придется Лоле потесниться,

Чтобы с подругой новой поместиться! "

Улыбкой счастья Лола расцвела,

Но бедная Дуду, глотая слезы

(Она еще взволнована была

И странным сном, и строгостью угрозы!),

Дуду внезапно сделалась смела,

И разгорелась ярче майской розы,

И стала клясться, что такого сна

Уже не испугается она.

Она Мамаше нежно обещала

Отныне снов не видеть никаких,

Жалела, что с испугу закричала

И всполошила всех подруг своих;

Она, когда проснулась, поначалу

Перепугалась, глядя на других,

И горячо просила извиненья

За слабость или недоразуменье.

Но тут Жуанна заступилась вдруг:

Она с Дуду прекрасно отдыхала;

Когда б не шум взволнованных подруг,

Она б и крика вовсе не слыхала;

Она прощала маленький испуг

И ни за что Дуду не упрекала, -

Природа грез туманна и темна,

Чего не померещится со сна!

Дуду скрывала на груди Жуанны

Пылающее личико свое,

Как роза пробужденная румяна.

И шея и затылок у нее

Зарделись от волненья, как ни странно,

Но, впрочем, это дело не мое,

И мне пора оставить эту тему

И доброй ночи пожелать гарему.

Или, вернее, доброго утра,

Поскольку петухи уже пропели.

Уж там и сям, как нити серебра,

Мечетей полумесяцы блестели;

Росистая, прохладная пора,

Когда с холмов, шагая еле-еле,

Верблюдов длинный вьется караван

От самой Каф-горы, из дальних стран.

Но с первыми туманами рассвета

Гюльбея, беспокойна и грустна,

Была уже умыта и одета,

Как страсть неукротимая бледна

У соловья, как говорят поэты,

Шипом томленья грудь уязвлена -

Но эта боль ничто перед страданьем,

Рожденным необузданным желаньем.

Я вывел бы мораль, но в наши дни

Читатели легко подозревают

Поэта в злобном умысле; они

Какие - то намеки открывают

В любой строфе. И не они одни -

Свои ж собратья нас одолевают.

На свете нынче много нас, писак,

И всем польстить я не могу никак.

Итак, султанша с ложа поднялась

Пухового, как ложе сибарита, -

На лепестки нежнейших роз ложась,

Стонал он всякий раз весьма сердито.

Гюльбея, в зеркала не поглядясь,

Не ощущая даже аппетита,

Заветной возбужденная мечтой,

Горела бледной, гневной красотой.

Ее великий муж и покровитель

Проснулся тоже - несколько поздней, -

Он, тридцати провинций повелитель,

Супруге редко нравился своей.

Но в Турции отличный исцелитель

В подобном деле щедрый Гименей:

Эмбарго он на жен не налагает

И утешаться мужу помогает.

Султан, однако, редко размышлял

На эту тему; как любой мужчина,

С красотками от дел он отдыхал

И их ценил, как дорогие вина

Черкешенок в гареме он держал,

Как безделушки, вазы и картины

Но все - таки гордился он одной

Гюльбеей, как любимою женой.

Он встал и омовенья совершил,

Напился кофе, помолясь пророку,

И на совет министров поспешил.

Им не давал ни отдыху, ни сроку

Несокрушимый натиск русских сил,

За что льстецы венчанного порока

Доселе не устали прославлять

Великую монархиню и б...

Не обижайся этой похвалою,

О Александр, ее законный внук,

Когда над императорской Невою

Мои октавы ты услышишь вдруг.

Я знаю: в рев балтийского прибоя

Уже проник могучий новый звук -

Неукротимой вольности дыханье!

С меня довольно этого сознанья.

Что твой отец - Екатеринин сын,

Вельможи все признали дружным хором;

Любила государыня мужчин,

Но это не считается позором,

И адюльтер какой-нибудь один

Не может стать наследственным укором, -

И в лучшей родословной, господа,

Погрешности найду я без труда.

Когда б Екатерина и султан

Свои же интересы соблюдали,

То распре христиан и мусульман

Они едва ль потворствовать бы стали,

Усвоили б уроки новых стран

И расточать казну бы перестали:

Он - на гарем в пятнадцать сотен " фей",

Она - для пышной гвардии своей.

Беспомощный султан просил совета

У бородатых и ученых лиц,

Как успокоить амазонку эту,

Драчливейшую бабу из цариц;

Они взамен разумного ответа,

Вздыхая, скорбно повергались ниц

И, в качестве единственной подмоги,

Удваивали сборы и налоги.

Гюльбея в свой отдельный будуар

Тем временем отправилась устало.

Для завтраков и для любовных чар

Прелестнее приюта не бывало:

Цветы, садов великолепный дар,

Карбункулы, бесценные кристаллы,

Ковры, шелка, узорный потолок -

Все украшало этот уголок.

Порфир и мрамор гордой пестротой

С бесценными шелками состязались,

Цветные стекла умеряли зной,

Ручные птицы звонко заливались..."

Но описаньем роскоши такой

Не раз поэты тщетно занимались

Пусть этого покоя блеск и вид

Читатель пылкий сам вообразит.

Гюльбея строго евнуха спросила:

Что делал Дон-Жуан за это время,

Какие разговоры возбудило

Его явленье странное в гареме,

Держался ль он по-прежнему уныло,

И как он познакомился со всеми, -

И главное - она желала знать,

Где, как и с кем он соизволил спать.

Баба ей отвечал, слегка робея,

Стараясь очень много говорить;

Услужливой болтливостью своею

Он думал госпожу перехитрить.

Но догадалась умная Гюльбея,

Что он стремится что - то утаить;

Баба держался несколько несмело,

Почесывая ухо то и дело.

Гюльбея не привыкла ожидать;

Не зная добродетели терпенья,

Она любила сразу получать

Ответы и простые объясненья.

Несчастный негр, не смея продолжать,

Остановился в страхе и смущенье,

Когда растущей ярости гроза

Зажгла Гюльбее щеки и глаза.

Предвидя, что такие проявленья

Сулят неотвратимую беду,

Баба повергся ниц, прося прощенья,

И рассказал правдиво, что Дуду

Достался Дон-Жуан на попеченье;

Он в этом обвинял свою звезду,

Клянясь Кораном и святым верблюдом,

Что это все случилось просто чудом.

Он проводил Жуана до дверей,

А дальше власть его не простиралась.

Мамаша этих сотен дочерей

Самодержавно всем распоряжалась;

Вся дисциплина держится на ней,

И негру ничего не оставалось...

Любая необдуманная речь

Могла опасность новую навлечь.

Баба надежду выразил к тому же,

Что Дон Жуан умел себя держать:

Неосторожность каждая ему же

Могла бы поминутно угрожать

Мешком и даже чем-нибудь похуже...

Во всем признался негр, но рассказать

О сне Дуду он как - то не решался

И ловко обойти его пытался.

Он говорил бы, верно, до сих пор,

Но, сдвинув брови, грозная Гюльбея

Смотрела на рассказчика в упор.

Она с трудом дышала. Пламенея,

Сверкал ее нахмурившийся взор,

И, как роса на трепетной лилее,

От дурноты, волненья и тоски

Холодный пот покрыл ее виски.

Она была не слабого десятка

И к обморокам вовсе не склонна,

Но в то мгновенье нервного припадка

Выказывала признаки она;

Так ужаса мучительная схватка,

Агонии холодная волна

Сжимают наше сердце на мгновенье

В минуты рокового потрясенья.

Как Пифия в пророческом бреду

На миг она застыла, вся во власти

Агонии отчаянья, в чаду

Смятения, неистовства и страсти.

Как будто кони, потеряв узду,

Ей сердце рвали яростно на части.

И, задыхаясь, мертвенно - бледна,

Вдруг опустила голову она.

Она поникла, странно молчалива,

Как будто ослабевшая от ран;

Ее власы, как тень плакучей ивы,

Рассыпались на шелковый диван,

Вздымалась грудь тревожно и тоскливо,

Как возмущенный бурей океан;

Натешившись, швыряет он устало

Одни обломки на песок и скалы.

Как я сказал, лицо ее закрыли

Распущенные волосы; рука

Упала на диван в немом бессилье,

Безжизненна, прозрачна и тонка...

Эх, трудно мне писать в подобном стиле;

Поэт, а не художник я пока;

Слова не то что краски: эти строки

Лишь контуры да слабые намеки!

Баба отлично знал, когда болтать,

Когда держать язык свой за зубами.

Надеялся он бурю переждать,

Не соревнуясь с грозными волнами.

Гюльбея встала и прошлась опять

По комнате. Следя за ней глазами,

Заметил он: гроза проходит, но

Утихомирить море мудрено.

Она остановилась, помолчала,

Прошлась опять; тревожный нервный шаг

Ускорила и снова задержала.

Известно, что походка - верный знак;

Не раз она людей изобличала.

Саллюстий нам о Катилине так

Писал: у темных демонов во власти

И в поступи являл он бури страсти.

Гюльбея к негру обратилась: " Раб!

Вели их привести, да поскорее! "

Султанши голос был немного слаб,

Но понял бедный евнух, цепенея,

Что никакая сила не могла б

Спасти виновных. Он спросил Гюльбею,

Кого к ее величеству тащить,

Дабы ошибки вновь не совершить.

" Ты должен знать! - Гюльбея отвечала. -

Грузинку и любовника ее!

Чтоб лодка у калитки ожидала...

Ты понял приказание мое? "

Но тут она невольно замолчала -

Слова застряли в горле у нее;

А он молился бороде пророка,

Чтоб тот остановил десницу рока!

" Молчу и повинуюсь, - он сказал, -

Я, госпожа, не возражал ни разу,

Всегда я неуклонно выполнял

Твои - порой жестокие - приказы;

Но не спеши; я часто наблюдал,

Что, повинуясь гневу, можно сразу

Себе же принести великий вред.

Не об огласке говорю я, нет, -

О том, что ты себя не пожалела!

Губительна морская глубина,

Уж не одно безжизненное тело

Укрыла в темной пропасти она,

Но извини, что я замечу смело:

Ты в этого красавца влюблена...

Его убить - нетрудное искусство,

Но, извини, убьешь ли этим чувство? "

" Как смеешь ты о чувствах рассуждать, -

Гюльбея закричала. - Прочь, несчастный! "

Красавицу не смея раздражать,

Баба смекнул, что было бы опасно

Ее приказу долго возражать;

Оно еще к тому же и напрасно.

Притом он был отнюдь не из таких,

Что жертвуют собою для других.

И он пошел исполнить приказанье,

Проклятья по-турецки бормоча,

На женские причуды и желанья

И на султаншу гневную ропща.

Упрямые, капризные созданья!

Как страстность их нелепо горяча!

Благословлял он, видя беды эти,

Что пребывает сам в нейтралитете.

Баба велел немедля передать

Двум согрешившим, чтоб они явились,

Чтоб не забыли кудри расчесать

И в лучшие шелка принарядились, -

Султанша, мол, желает их принять

И расспросить, где жили, где родились.

Встревожилась Дуду. Жуан притих,

Но возражать не смел никто из них.

Не буду я мешать приготовленью

К приему высочайшему; возможно,

Окажет им Гюльбея снисхожденье;

Возможно, и казнит; неосторожно

Решать: неуловимое движенье

Порой решает все, и очень сложно

Предугадать, каким пойдет путем

Каприза гневной женщины излом.

Главу седьмую нашего романа

Пора писать; пускаюсь в новый путь.

Известно - на банкетах постоянно

Порядок блюд варьируют чуть - чуть;

Так пожелаем милому Жуану

Спастись от рыбьей пасти как-нибудь,

А мы с моею музой в то время

Досуги посвятим военной теме.

ПЕСНЬ СЕДЬМАЯ

О вы, любовь и слава! С давних пор

Вы радостно витаете над нами.

Так пламенно-блестящий метеор

Слепит и жжет волшебными лучами

Угрюмый путь среди ледовых гор,

А мы глядим на вас, но знаем сами,

Что все равно в ночной последний час

В морозной мгле покинете вы нас...

Вот и мое капризное созданье,

Игривое и странное на вид,

Как яркое полярное сиянье

В холодном нашем климате горит.

Конечно, все достойно порицанья,

И не шутить, а плакать надлежит,

Но и смеяться допустимо тоже -

Все в нашей жизни на спектакль похоже!

Подумайте, они меня винят -

Меня, вот эти пишущего строки,

Как будто я смеюсь над всем подряд,

Хуля добро, превознося пороки!

Мне очень злые вещи говорят

(Вы знаете, как ближние жестоки), -

А я сказал лишь то, я убежден, -

Что Дант, Сервантес или Соломон,

Что Свифт, Ларошфуко, Макиавелли,

Что Лютер, Фенелон или Платон, -

Ведь цену жизни все уразумели, -

И Уэсли, и Руссо, и Тиллотсон;

Гроша она не стоит, в самом деле,

Но я не Диоген и не Катон;

Я знаю: мы живем и умираем,

А что умней - ни вы, ни я не знаем.

Сократ сказал: " Я знаю лишь одно -

Что ничего не знаю! " Сколь приятно

Такое знанье! Делает оно

И мудрецов ослами, вероятно.

А Ньютон заявил уже давно:

" Вселенная для знаний - необъятна!

Лишь камешки сбираем мы, друзья,

На бреге океана Бытия! "

" Все суета! " - Екклесиаст твердит,

А с ним и все новейшие пророки.

Святой, мудрец, наставник и пиит

Изобличают страсти и пороки;

Любой найти примеры норовит

Того, что все мы низки и жестоки;

Зачем же мне велите вы молчать?

И низости людской не замечать?

О, люди-псы! Но вам напрасно льщу я:

И псами вас не стоит называть;

Ваш гнусный род вам честно покажу я,

Но музу вам мою не испугать!

Напрасно волки воют, негодуя

На ясную луну; ее прогнать

Визгливым лаем хищники не в силах:

Спокойно блещет вечное светило.

И я пою могущество страстей,

" Любви жестокой и войны бесчестной"

(Так выразился, кажется, о ней

Один поэт, достаточно известный);

Осада будет темою моей.

Глава, пожалуй, будет интересной:

Ее герой любил кровавый бой,

Как олдермены - ростбиф кровяной.

На левом берегу реки Дуная,

От моря в ста верстах, построен был,

Великий водный путь оберегая,

Восточный город - крепость Измаил.

Цела ли эта крепость - я не знаю,

Или ее указом упразднил

Завоеватель; город был не новый,

Но крепостью считался образцовой.

На возвышенье с левой стороны

Предместье к бастионам подходило,

Чего, по новым правилам войны,

Стратегия б никак не допустила.

А палисад у крепостной стены

При штурме облегчал осаду с тыла

Сей палисад возвел какой-то грек, -

Глупец иль очень умный человек.

Таланты хитроумного Вобана

Строитель в этом деле показал, -

Хоть ров был вряд ли мельче океана

И высился над ним огромный вал,

Зато подходы выглядели странно:

Прикрытий, верков инженер не знал

(Читатель мне простит из снисхожденья

Саперского жаргона выраженья).

Там был отменно крепкий бастион,

Как плотный череп старого солдата:

Как добрый наш Сент-Джордж вооружен,

Имел барбетты он и казематы.

Дуная берег сильно защищен

Был этою громадой сероватой,

И двадцать пушек с правой стороны

Топорщились над выступом стены.

Но в город был открыт свободный вход

Со стороны Дуная, из расчета,

Что в реку флот российский не войдет -

Ни смелости не станет, ни охоты;

А потому и войско и народ

При виде неожиданного флота

В испуге закричали: " Бисмилла! ",

Предчувствуя, что гибель подошла.

Но русские готовились к атаке.

Увы, богиня Слава! Как мне быть?

Достойны восхваления казаки,

Но как их имена произносить?

Сам доблестный Ахилл в бессмертной драке

Не мог бы пылкой смелостью затмить

Сих воинов великого народа,

Чьи имена не выговорить сроду!

Но нескольких я все-таки готов

Назвать - хотя бы ради упражненья:

Чокенофф, Львофф, Арссеньефф, Чичакофф -

Взгляните, каково нагроможденье

Согласных? Строкнофф, Стронгенофф, Чичшкофф!

Туга на ухо слава, без сомненья!

А впрочем, подобает, может быть,

Ей эту какофонию любить.

Не в силах я ввести в мои октавы

Московские фамилии. Так что ж,

Я признаю - они достойны славы,

Как похвалы достойна молодежь!

Министры наши льстивы и лукавы,

Произнося фамилии вельмож

На " ишкин", " ушкин", " ашкин", " ивский", " овский",

Но мне годится только Разумовский.

Куракин, Мускин-Пускин, Коклобской,

Коклотский, Шерематов и Хремахов -

Взгляните: что ни имя, то герой!

Ни перед чем не знающие страха,

Такие молодцы бросались в бой

На муфтиев и самого аллаха

И кожей правоверных мусульман

Свой полковой чинили барабан.

Тут были развращенные наградами

Солдаты чужеземные; война

Прельщала их мундирами, парадами

И щедро им дарила ордена.

Сраженьями, победами, осадами

Всегда пленяет юношей она.

Там было, признаюсь, немало бриттов: