Римский профиль греческой философии. Феномена Рима и римской жизни

Феномена Рима и римской жизни. Не случайно ГС Кнабе спра­ведливо пишет о некоем " феномене Цицерона", в котором оче­видное сочетание морализаторского пафоса и порой амораль­ных действий является следствием постоянного желания соот­нести жизнь реальную с неким отвлеченным образцом и при­мирить одно с другим, - феномене, во многом описывающим противоречивую двойственность не только фигуры самого Ци­церона, но и римской культуры в целом11.

И действительно, в немалой степени " проблема" Цицеро­на - это проблема становления и формирования духовной культуры Рима, для которой те же греческие образцы постоян­но служили объектом одновременного восхищения и самоут­верждения. Знаменитая фраза Горация о " Греции, покорившей своего сурового покорителя" - блестящая констатация этого ощущения постоянного ученичества Рима и потаенного стремления преодолеть это ученичество. Тот же Гораций в сво­ем " Памятнике" ставит в величайшую заслугу себе овладение греческими поэтическими размерами - и не просто овладе­ние, но перенесение их на римскую почву и приспособление " на латинский лад". Веком раньше Катон Цензор, известный своей антипатией ко всему греческому, выразившейся, в част­ности, в резком неприятии посольства греческих философов в Рим в 155 г. до н. э., на старости лет, как известно, принялся тем не менее за изучение греческого языка. " Греческое" все время служило неким фоном для культурного развития Рима, вольно или невольно соотносившего свои достижения с высотами греческого духа. Если для Греции мир делился на греков и вар­варов, причем последние воспринимались отнюдь не обяза­тельно как народы низшего порядка - просто как " другие", " не свои", то для Рима эта оппозиция подспудно переросла в трой­ственное противопоставление: между римлянами и варварами встали греки как " чужие", с одной стороны, и как " учителя" и предшественники - с другой. Потому проблема " римского и греческого" воспринималась куда непосредственнее и болез­неннее, чем, например, " римского и варварского".

Вступительная статья

Следы этого двойственного чувства, некоего соревнова­тельного преклонения, стремления во что бы то ни стало дока­зать, что " мы не хуже", можно обнаружить и в трудах Цицеро­на. Более того, само его обращение к философии не в послед­нюю очередь было продиктовано желанием создать римскую " мудрость", равновеликую греческой, а самому встать в один ряд с теми же Платоном и Аристотелем. Он многократно гово­рит о том, что философия пришла в Рим из Греции и из грече­ских сочинений его современники могут черпать суждения о самых сложных предметах (ср. подобное рассуждение в нача­ле трактата " О пределах блага и зла"), но в то же время он " все­гда был убежден в том, что во всем наши были получше гре­ков - в том ли, чем сами решили заниматься, или в том, что от греков почерпнули, но улучшали всякий раз, когда считали нужным посвятить этому свои усилия" (" Тускуланские беседы" I 1). Стоит римлянам углубиться в ту или иную материю, они способны возвыситься над своими предшественниками - эта уверенность Цицерона сквозит и в его риторических (так, по сути весь " Брут" призван превознести римское красноречие в сравнении с греческим; характерен сам переход от греческой " предыстории" к описанию становления римской риторики: " Ну хватит о греках; пожалуй, и уже сказанное отнюдь не было обязательным" - " Брут" 52), и тем более в политических и фи­лософских сочинениях¹².

В известной мере и подход Цицерона к философии ориен­тирован на придание этому роду мыслительной деятельности подлинно римского " колорита". Считая, вслед за Платоном и Аристотелем, философию " царицей наук" (недаром он имено­вал ее " источником и прародительницей всех достойных ис­кусств" - " Об ораторе" I 1, ср. " матерь всех искусств" - " Туску­ланские беседы" I 64), Цицерон находит для этого не абстракт­но-рациональное, но вполне прагматическое объяснение. Фи­лософия выше других научных занятий, ибо призвана не про­сто объяснить мир и человеческое существо, но научить пра­вильному поведению и " правильной жизни", " поскольку суть и

Римский профиль греческой философии

порядок всех искусств, относящихся к верному ведению жиз­ни, основан на стремлении к мудрости, кое и называется фило­софией" (" Тускуланские беседы" I 1). Такой подход был, дейст­вительно, в принципе свойствен латинскому варианту грече­ской " мудрости"; римляне искали в философии некие практи­ческие - социальные, политические, духовные - рецепты. Так, чуть ли не главным пафосом стихотворного изложения докт­рины Эпикура Лукрецием становится желание избавить римля­нина от страха смерти; в свою очередь Цицерон схожим обра­зом вслед за теоретическим разбором такого феномена, как, например, дружба, посвящает практически половину соответ­ствующего трактата советам по поводу того, как должны вести себя в дружбе " добропорядочные" (boni) и прочие граждане (" О дружбе" 62-100). Сам замысел трактата " О дивинации" на­правлен на отделение традиционной ритуально-религиозной практики от того, что Цицерон считает ложными суевериями; и разделение это необходимо прежде всего потому, что гада­ние широко распространено в " государственных и частных де­лах" (I 3). Иными словами, любой философский предмет важен в силу своей практической (и прежде всего социально-государ­ственной) приложимости: не случайно в своем " Государстве" Цицерон ссылается на пример легендарных семи мудрецов Греции, которые " постоянно находились в гуще государствен­ных дел", в качестве доказательства того, что философия неот­делима от государственной практики (112). Именно этим и оп­ределяется превознесение Цицероном философии, этим про­диктованы и его предпочтения среди философов древности. Недаром он не раз с великим почтением говорит о Платоне -в частности, потому, что, по мнению Цицерона, платоновский Сократ " первым отозвал философию с небес и поместил в го-Родах, и ввел в собственный дом, заставив размышлять о жиз­ни и о нравах и делах добрых и дурных" (" Тускуланские бесе­ды" V 10).

Влияние Платона прослеживается и в столь любимой Ци­цероном форме философского диалога, и в многочисленных