Южный Холстед 1 страница

— Что это значит? — спрашиваю я.

— Информация о встрече.

— Но где это?

— Вот адрес.

— Я понятия не имею где это. — Говорю я. — Какой это район?

— Тебе нужно двигаться в западном направлении.

— Может мы просто соединим наши Гизмо? — Я достаю свой.

— У меня его нет.

Я чуть не выронила листок: — Что ты имеешь в виду? Как это? У всех есть Гизмо.

Он поднимает бровь: — Не у всех.

Как будто в знак протеста мой Гизмо пищит и мы оба подпрыгиваем.

— Прости, это, наверное, моя подруга. — Я нащупываю вязаный чехол у себя на боку, проклиная Язю за то, что она нас прервала, но когда я достаю Гизмо, то вижу, что сообщение от мамы.

Ты где? Не могу найти тебя на камерах и твои жизненные показатели находятся вне нормы. Объявись немедленно!

— Дерьмо! — вырывается у меня, в то время, как в голове: Прогулка закончена. — Мне нужно идти. — Говорю я ему и вспыхиваю от разочарования в своём голосе.

— Эй, стой, — говорит Бэзил. Он хватает листок. — Ты не можешь взять это с собой.

— Почему нет? — я тяну бумагу к себе. — Ты сам мне его дал.

Он тянет сильнее: — Кто ты на самом деле? Кто послал тебя?

Я дёргаю и мы оба отступаем, держа по половинке листка. — О нет! — Я смотрю на разорванный листок и чувствую, что готова заплакать. — Мы порвали его!

Он видит, как я расстроена и кладет руку мне на плечо. — Все в порядке, не плачь. — По моему телу опять проходит странная дрожь. — Но я должен это забрать.

— Тогда почему ты дал это мне? — спрашиваю я, все ещё стискивая свою половинку.

Он на мгновение задумывается. — Потому что я хотел... ну... Я думал, что ты, может быть...— он замолкает и я вижу, как краска ползёт вверх по его шее. Он протягивает мне другую половинку. — Ты должна это прочитать и запомнить, затем уничтожь его.

Я смеюсь. — Ты шутишь?

Он качает головой, и я понимаю, что он говорит всерьёз.

— Ладно, — говорю я, разглаживаю половинки на столе и соединяю их вместе, чтобы можно было прочитать ещё раз. Затем достаю свой Гизмо, чтобы дать Астрид информацию, но Бэзил протягивает руку и останавливает меня.

— Нет, — говорит он. — Ты должна запомнить. Только так.

— Никто не сможет запомнить столько информации.

— Когда-то люди запоминали целые книги, карты, важные даты, телефонные номера всех членов семьи и друзей, много чего ещё, — настаивает он.

— Когда?

— Когда им это было нужно.

Я пялюсь на лист бумаги, перечитывая строчки снова и снова, чтобы соединить их вместе у себя в мозгу.

— Запомнила?

— Думаю, да.

— Если это важно, ты запомнишь, — говорит он.

Я читаю ещё раз. — Хорошо, — неуверенно говорю я.

Он складывает обе половинки и рвёт их на мелкие кусочки.

— Эй! — вскрикиваю я.

— Это единственный вариант. — Он рвёт ещё и ещё, пока не остаются малюсенькие клочки, затем он открывает крышку ведра с мутной водой и бросает туда кусочки. — Не волнуйся, — говорит он, — Потом я из этого снова сделаю новый листок.

— Ты можешь такое? — Изумлённо спрашиваю я.

— Это была обычная переработка. — Он выводит меня из комнаты, выключая за нами свет.

Когда мы выходим в первую комнату, мой Гизмо снова пищит с сообщением от мамы, которая требует сказать, где я нахожусь.

— Прости, — говорю я. — Мне лучше идти, а то мама пошлёт Разумобиль на мои поиски.

Я берусь за дверную ручку, но затем оглядываюсь на Бэзила: — Ты же там будешь? На встрече?

Он кивает: — Ты придешь?

Мои щёки становятся горячими, я делаю глубокий вдох.

— Да, увидимся там! — я поворачиваюсь и выбегаю на ночной воздух.

* * *

Минуту или две я слепо бежала, огибая углы и проскакивая пустые улицы. Я понятия не имела, зачем я бегу. Я же никуда не спешила и не была в опасности. Но встреча с Бэзилом и осознание того, что есть ещё люди такие же, как я, заставили себя чувствовать так хорошо, что мне необходимо было двигаться. Как будто каждый мускул в моём теле напрягся и был готов к взрыву, поднимающему меня в воздух, пока я не окажусь над городом, наблюдая за всеми, кто находится внизу. Привет! Привет! буду кричать я. Смотрите на меняаааа! И кувыркаться в воздухе. Мои ноги стучали по дороге в такт сердцу, колотящемуся у меня в груди. У меня кружилась голова, адреналин пульсировал и бросал меня вперёд, пока я не задохнулась и не привалилась в изнеможении к стене старого здания. Я восстановила дыхание и начала искать что-нибудь знакомое, но я заблудилась. И всё равно мне было хорошо, потому что неважно, как я выберусь отсюда, я знала, что я была не одна.

Я представила, как я брожу по этому лабиринту улиц и снова натыкаюсь на Бэзила. Его лицо всплыло у меня в голове и моё сердце бешено забилось. Я громко засмеялась, и мой смех эхом зазвучал в старых стенах. Услышит ли Бэзил? Будет ли он знать, что это я? От всех этих безумных мыслей моё лицо покраснело, и я прижалась щекой к холодному металлу стены.

Мой Гизмо запищал, и я подпрыгнула. Всего лишь ещё одно сообщение от моей мамы, требующей, чтобы я шла прямо домой, потому что мой пульс заметно ускорился, и я использую слишком много кислорода. Ни за что в жизни не буду ей звонить. Меньше всего я сейчас хотела отвечать на её вопросы. Я выключила свой локатор, отсоединила Астрид от машины и послала короткое сообщение, что скоро буду дома.

Я чувствовала себя абсолютно другим человеком, идя обратно в PlugIn. Сможет ли мама увидеть эту перемену на моём лице, или в моём голосе, прочитать её по моим жизненным показателям? Насколько очевидными являются признаки того, что произошло что-то интересное? Что я встретила человека, который хоть и отличается так сильно от кого бы то ни было, но я знаю, что он такой же, как я? И что мне понравилось с ним разговаривать. И это не было неудобно или странно. Несмотря на то, что мы провели вместе почти час, у нас всё ещё есть так много сказать друг другу! У меня в голове роилась куча вопросов, которые я хотела бы задать Бэзилу. Например, откуда он, сколько ему лет, состоит ли он в ICM, читал ли он хоть какую-нибудь книгу, не связанную с едой, почему у него нет Гизмо и ещё тысяча вопросов про Аналогов и встречу. Я не переставала думать о том, как он выглядит. Как вспыхивают его глаза, когда он злится, и как мерцают, когда он счастлив. Как меняется его рот из твердой жесткой линии в мягкую кривоватую улыбку. Как будто его лицо загрузили в мой мозг, и картинка сохранилась у меня на внутренней стороне век. Каждый раз, когда я моргаю, я вижу его лицо.

Мне интересно, не такое ли чувство испытывают люди, когда они находят динамические межличностные связи в Фонд Размножения. Несмотря на то, что мне только 17. Найти человека, в которого можно влюбиться вне Фонда, без помощи алгоритмов и аватарок… Такое случается только в фантазиях, где двое людей настолько похожи, что их желание быть вместе пробивается сквозь гормональный барьер, созданный чтобы спасти нас от самих себя и контролировать рождаемость. Это называется романтикой, и до сегодняшнего дня я думала, что это полнейшая чушь.

Теперь я не была в этом так уверена. Должно быть, судьба привела меня в «АРОМАТЫ» в ночь, когда Бэзил смешивал запахи. И видимо, это рок позволил нам сидеть рядом, смотреть друг другу в глаза, коснуться пальцами кожи друг друга. Может где-то он думает о том же самом. И, если это так, быть может, это то, что Фонд Размножения называет воссозданием со всеми своими алгоритмическими совпадениями и синтетическими стимуляторами гормонов? Об этом говорит моя бабушка, когда говорит о любви. Мою кожу покалывает при мысли об этом.

Нет, это не покалывание. Это мой Гизмо жужжит у меня в руке, отрывая меня от моих грёз. Кому нужна виртуальная жизнь, когда можно испытать это пьянящее чувство в реальности? Но чувство мимолётно. Оно уже уносится прочь в ночное небо, оставляя меня вглядываться в направлении моего Разумобиля, которое указывает Астрид. Я вздыхаю, затем быстро отсылаю сообщение Язе о том что, мама требует меня домой, и я увижусь с ней завтра на нашем собрании.

Я сфокусировала своё внимание на карте, которая ведёт меня обратно мимо пустых домов, повторяя мою дорогу к переулку, который я запомнила. Всё вокруг начинает казаться мне знакомым, но ощущения другие. Как будто я прошла сквозь дыру во времени, но я не уверена, что хочу возвращаться к своей жизни. Часть меня, в поисках своего будущего, хочет остаться в этой старой части города, застрявшей в прошлом. Хотя это глупо. Будущее неизвестно, пока ты туда не попадёшь. Но я не оставлю его чему-то настолько неправильному, как судьба, чтобы убедиться в том, что в моём будущем есть Бэзил.

Бэзил? Может ли это быть его настоящим именем? Только сейчас я осознала, насколько мало мы знаем друг о друге. Я закрываю глаза и тихо проговариваю слова, которые он написал на бумаге.

Аналоги... Пятница... 18: 00... 1601 Южный Холстед

* * *

Мама набросилась на меня в ту же минуту, как я зашла в дом. Она стоит, держит Гизмо в руке и выстреливает вопросы, не давая мне возможности даже снять обувь.

— Где ты пропадала? Я не могла найти тебя! И чем, чёрт побери ты занималась? Твои жизненные показатели были выше нормы. Пульс прыгал вверх и вниз, твой метаболизм колебался, а сжигание калорий увеличилось. — Она ткнула свой Гизмо мне в лицо, как будто графики и цифры имели для меня какое-то значение.

— Боже, мам, я только что зашла, — я оттолкнула её Гизмо и прошла в гостиную, где папа увлеченно смотрел документальный 3D фильм об изобретении какой-то старой штуки под названием iPhone. — Я была с Язей. Мы ходили в новый PlugIn. Возможно, я играла в новую игру или ещё что-нибудь, от чего мой пульс подскочил. Потом мне стало скучно, и я пошла прогуляться, — мне было неловко, от того, что мне приходится скрывать часть правды, но будет хуже, если я скажу ей что произошло на самом деле. Я плюхнулась на диван рядом с папой. — И к тому же, откуда ты можешь знать, что показатели этой глупой штуковины точны?

Мама стоит перед нами, уперев руки в бока.

— Естественно они точны! — кричит она. — Я их изобрела, а твой отец создал.

Папа перемещается, чтобы мама не загораживала ему экран.

— Если это то, как собираешься лечить меня… — Я поднимаю рубашку и пытаюсь сорвать пластырь со своей поясницы. — Черт! — кричу я, когда он не хочет отдираться.

— Тебе нужно носить его целые сутки, прежде чем его можно будет снять, — напоминаем она.

Я откидываюсь на подушки и бормочу: — …с тем же успехом, ты могла бы засунуть чип мне в башку.

При этих словах папа оживляется. — Вообще-то....

Мама стреляет в него взглядом, и он обрывает обличительную речь об оригинальности — на свою любимую тему.

— Что? — Я перевожу взгляд с мамы на папу и обратно на маму. — Чип уже у меня в голове?

— Пока нет, — говорит с улыбкой папа.

— Макс, — недовольно говорит мама, — Не могли бы мы перенести этот разговор на более подходящее время?

Он пожимает плечами и возвращается к просмотру.

Мама глубоко вздыхает и пытается урезонить меня. — Я собираю эти данные для твоего же блага. Твоя формула синтамила была чётко выверена и малейшее изменение....

— Ты же говорила, что не будешь смотреть на результаты до завтра, — уточняю я.

— Я бы и не смотрела, если бы не предупреждающие сигналы о внезапной перемене жизненных показателей пациента.

После этих слов я начинаю краснеть. Интересно, когда мои показатели взбесились? Когда я встретила Бэзила? Когда мы использовали его аппарат чтобы нюхать жареного цыплёнка и шоколадные брауни? Когда я бежала по улице? Определённо я не хотела чтобы мама узнала обо всём этом. Мне нужно взломать чёртов пластырь. — Я не должна чувствовать себя ненормальной, — сказала я, повторяя слова Бэзила, но почему-то, когда я говорю это своей маме, они звучат нелепо.

— Я и не говорила, что ты ненормальная. — Она морщится, как будто я сказала какую-то ерунду. — Я думаю, что по какой-то причине твой метаболизм нарушился и нам нужно откорректировать твою синтамиловую формулу.

— Так, — обижаюсь я, — я не хочу быть твоим подопытным кроликом.

— Во-первых, я не экспериментирую над тобой. Во-вторых, это привилегия — иметь персонально оптимизированную формулу. Не у каждого есть такая возможность.

— Так я ещё должна быть благодарной? — язвлю я.

Она делает глубокий вдох через нос, пытаясь оставаться спокойной. — Талия, я всего лишь хочу убедиться, что с тобой всё в порядке.

— Я же сижу здесь, разве не так? Очевидно, что со мной всё в порядке.

Папа встревает в разговор. — В чём-то она права, Лил.

Мама вздыхает и потирает лоб. Наконец она произносит: — Данные не лгут.

— А дочери могут?

— Я этого не говорила, — говорит мама сквозь сжатые зубы. Мы смотрим друг на друга несколько секунд, пока она не произносит, — Я просто хочу знать, что ты в безопасности и здорова.

— Я не сделала ничего плохого. — Отвечаю я, вставая с дивана и шагая в направлении своей комнаты.

Пока я иду, я слышу, как она говорит папе, — У неё нет ни малейшего понимания важности моей работы. Абсолютно!

Не сдержавшись, я закатываю глаза. Сколько же раз я слышала эту речь? Что, если бы не она, Единый Мир и всё человечество вымерли бы. Что из-за её революционных открытий человечество больше не чувствует голода, или не размножается без разрешения, или не умирает от смертельных болезней. И что без питательных добавок, таких, как синтамил, человечество до сих пор бы голодало и воевало. На самом деле я ценю это. Разумеется, это так. Я не хочу чтобы люди, которых я люблю, голодали или убивали друг друга за скудную еду. Но мне не нравится, когда мне постоянно тычут этим в нос. Как будто мне нужно во всём с ней соглашаться только потому, что она способствовала спасению человечества. Она по-прежнему моя мама, и она всё ещё может раздражать меня.

* * *

Следующим вечером, мама, дедушка Питер, и бабушка Грейс собрались возле главного экрана в нашей гостиной, чтобы обсудить мои жизненные показатели, которые мама загрузила с моего пластыря.

— Её уровень инсулина определённо скачет, — указывает бабушка Грейс на резкую линию. — А он должен быть постоянным между её утренней и вечерней инъекциями синтамила.

— А уровень глюкозы падает слишком резко, — добавляет дедушка Питер. — Этим можно объяснить головные боли и усталость. Но уровень гидрации в норме, значит, она получает достаточное количество воды.

— Посмотрите на уровень её кетона вот здесь, — говорит мама. — Он не должен быть таким высоким.

Я сижу на диване сжимая подушку и слушаю, как они обсуждают меня, словно я какой-нибудь химический проект.

— Когда была последняя инъекция? — спрашивает бабушка маму.

— Три месяца назад, — отвечает мама. — Так что следующая ей не потребуется ещё три месяца.

Они просматривают экран за экраном, показывающие реакции моего тела каждый час.

— Странно, — говорит бабушка Грейс. — Уровень допамина вышел из нормы вот здесь. Когда это было? Нужно увеличить. — Мама даёт команду на увеличение. — Около восьми часов вечера в пятницу.

Они обе поворачиваются ко мне.

— Что ты делала в это время? — спрашивает мама.

Моё сердце начинает бешено биться, а ладони потеют. Я знаю из биохимии, что допамин — это нейротрансмиттер, который усиливает активность, когда происходит что-то неожиданное и хорошее. Я вспомнила, как сидела рядом с Бэзилом в тот вечер. Как касались друг друга бёдрами, когда нюхали жареного цыплёнка и шоколад. У меня кружится голова при мысли об этом. Спорю на что угодно, что уровень моего допамина в том момент взлетел до небес.

— Понятия не имею, — говорю я, пытаясь изобразить равнодушие. — Может быть, играла в какую-нибудь игру в PlugIn.

— Высвобождающиеся бензодиазепины в её показателях должны подавлять подобные всплески, — говорит бабушка Грейс.

— При условии, что она получает правильную дозу, — уточняет мама.

Бабушка поворачивается ко мне. — Сколько ты сейчас весишь?

— Понятия не имею, отвечаю я.

Она хмурится: — Почему?

Когда я была маленькой, нахмурившаяся бабушка Грейс пугала меня. А сейчас, с прядкой седых волос в её черных, как смоль волосах она выглядела ещё более устрашающей, как будто она готова схлестнуться с озлобленной толпой, громящей больничную аптеку, что она и делала во время войн, если верить дедушке Питеру.

— Я никогда не взвешивалась самостоятельно, — раздражаясь, отвечаю я.

Она не двигается. Не меняет выражения лица. Ничего не говорит. Она просто смотрит на меня, пока я не поднимаюсь с дивана и не плетусь в маленький вестибюль в задней части нашего дома. Между водяными кранами (которые соединены с ветряком на крыше) и туалетом с нашими мочеприёмниками расположен остеклённый шкафчик с месячным запасом синтамила — наших личных коктейлей, разработанных, чтобы оптимизировать функции мозга и тела каждого из нас. Маленькие голубые бутылочки для меня. Красные для мамы. Зелёные для папы. И оранжевые для бабушки Эппл. Каждая снабжена золотой этикеткой с нашими именами. Технически раз в неделю предполагается взвешивание и домашний тест мочи, взятие крови из пальца и анализ волосяных фолликул, чтобы убедиться в удовлетворении всех пищевых потребностей, но мало кто это делает. Кроме маленьких детей, которые продолжают расти. Их дозировка нуждается в постоянном регулировании. Хотя я сопротивляюсь бабушке Грейс и маме, они делают всё это с тех пор, как были написаны эти инструкции, в написании которых они принимали участие. Я подхожу к измерителю и жду появления цифр. Сто двадцать два фунта.

К тому времени, как я возвращаюсь в гостиную, они уже видели мой вес на экране.

— На три фунта меньше, чем нужно, — говорит мама. — Немного странно, но нет особых причин для беспокойства.

— Нет, — протестует бабушка, — это может быть признаком того, что её метаболизм слегка изменился.

Мама и бабушка достают свои Гизмо и начинают подсчёты.

Дедушка Питер закатывает глаза, затем опускается на диван рядом со мной. Он придвигается настолько близко, сто я чувствую запах его лосьона после бритья, напоминающий мне о сосновых деревьях, запрограммированных для декабря. Когда я была маленькой, мне нравилось тереться о его щёку, чтобы его запах остался на моих пальцах.

— В старые времена, — говорит он, — я бы посоветовал твоей маме посадить тебя на гамбургеры и жареную картошку.

Я не могу удержаться от смеха. В дедушке Питере есть что-то такое, от чего людям становится тепло и уютно.

— А что такое жареная картошка?

— Что такое жареная картошка? —Он покачивает головой. — Ммммм. Лучшее, что только можно придумать. Сначала ты берёшь картошку — это такой плод, который рос в земле. Потом режешь её и кладешь эти кусочки во фритюрницу, полную кипящего масла. Они получаются хрустящими снаружи, но мягкими и нежными внутри. Слегка солишь их, отчего вкус немного смахивает на слёзы радости. Затем обмакиваешь их в нечто сладкое и пикантное под названием кетчуп, сделанное из помидоров.

Я пытаюсь свести все эти описания в одно, но моё представление туманное. — У моего знакомого есть маленький аппарат... — я начинаю возбужденно рассказывать дедушке Питеру об изобретении Бэзила, но затем замолкаю.

— И что этот аппарат делает?

— Ничего. Забудь.

— Ты можешь мне рассказать, — дедушка откидывается на подушки и лениво складывает руки на животе, как будто ему не нужно никуда спешить, и нет ничего лучше, чем сидеть и слушать меня.

Хотела бы я все рассказать дедушке. И бабушке Эппл. Им, скорее всего, понравился бы прибор Бэзила, потому что они смогли бы вспомнить все запахи. Но если я скажу им, у мамы появится миллиард вопросов о том, где и когда я его встретила, кто его семья, где они живут и чем занимаются. — Ты бы хотел ещё раз увидеть и почувствовать запах еды?

— Талия! — мама резко поворачивается и смотрит на меня. — Что ты только что сказала?

— Я спросила, хотел бы дедушка Питер ещё раз увидеть и почувствовать запах еды.

Мама и бабушка Грейс обмениваются взглядами.

— Ты отлично знаешь, что теперь мы этого не делаем, — произносит мама.

Я на секунду задумываюсь, затем спрашиваю. — А почему нет?

Мама даже не собирается отвечать на это, но бабушка говорит: — Потому что в этом нет необходимости, не говоря уже о том, что это нелегально.

— Нелегально? — дедушка Питер приподнимает бровь, отчего на его лбу появляются морщинки. — Ты уверена?

— Разумеется, — грубо отвечает бабушка.

— Это подпадает под Универсальный Закон о Защите Питания, — добавляет мама.

— Молодежь называет его жратвуха, — говорит бабушка, и дед смеётся

— Жратвуха? — переспрашиваю я.

— Жратва порнуха, — уточняет бабушка Грейс.

— Мама, — смущённо протестует моя мама.

— Ей семнадцать. Она должна знать, — как всегда прагматично заявляет бабушка. — Но он, — она кивает в сторону дедушки, который хихикает как ребёнок. — Он безнадёжен.

Мне становится интересно, действительно ли мы с Бэзилом нарушили какой-то дурацкий закон. Знает ли он, что это нелегально? Должно быть, он чертовски испугался, когда я сказала ему, что он должен представить свое изобретение. — Но насколько это нелегально?

— Юридические последствия, — туманно отвечает мама.

Дедушка Питер вмешивается: — Ну тогда я, вероятно, мысленно нарушаю закон прямо сейчас, потому что я определённо думаю о жареной картошке!

— Питер! — предостерегает его бабушка, а я смеюсь.

Он закрывает глаза: — А сейчас я мечтаю о шоколадном коктейле. Жирном, холодном, сливочном, шоколадном.

Я припоминаю запах шоколада. Глубокий, слегка горьковатый, но сладкий.

— Берегитесь, становится все хуже, — говорит дедушка, — Вызывайте охрану. Я представляю банановый сплит со взбитыми сливками и вишенкой на верхушке.

Внезапно мой желудок урчит и булькает. Глаза дедушки широко открываются и он хохочет.

— Будь я проклят! Вы это слышали? Из-за меня желудок этого ребёнка начал урчать. — Он смотрит на меня. — Давай попробуем ещё раз.

Он наклоняется ближе к моему животу, поднимает край моей толстовки и футболки, как будто я маленький ребёнок и он собирается похлопать меня по животу. Я пытаюсь протестовать, но тяжело сдержать смех, когда дедушка Питер валяет дурака. — Приветик! — произносит он, — Как насчёт огромной порции сдобного слоёного печенья, бисквита с маслом и вкусного густого колбасного соуса? Или пиццы пепперони с плавленым сыром моцарелла?

— Питер Алан Пайк! — кричит на него бабушка.

Он поднимает голову: — Что, моя дорогая?

— Что за чушь ты творишь с нашей внучкой?

Он улыбается мне и опускает мою футболку, затем ласково похлопывает меня по животу. — Ничего такого, о чём тебе следует беспокоиться.

— Надеюсь, это так, — ворчит бабушка Грейс, затем отворачивается обратно к экрану и продолжает подсчёты.

— Я, должно быть, делаю что-то неправильно, — говорит мама с тем же хмурым выражением лица, какое раньше было у бабушки. — Я продолжаю точную калибровать её синтамиловую формулу, но она, видимо, работает некорректно.

— Как и я, — добавляет бабушка. — Или мы делаем что-то неправильно, или же мы что-то упускаем.

— Она голодна, — произносит дедушка Питер, а мама с бабушкой обмениваются быстрыми взволнованными взглядами.

— Но это значит... — начинает мама, но замолкает, сбитая с толку. На мгновение я задумываюсь о том, чтобы сказать, что я не одна такая, но держу рот на замке. — Думаешь, мне нужно отвести её к специалисту? — спрашивает она бабушку Грейс.

— Ни за что, — говорю я с дивана.

Бабушка с мамой поворачиваются, кладут каждая по ладони мне на колено, и пристально смотрят на меня, — И почему же? — одновременно спрашивают они.

Я думаю о том, что рассказал Бэзил о людях, которые пытались получить помощь.

— Потому что они, скорее всего, скажут, что это всё в моей голове и напичкают меня лекарствами....

— Так теперь ты у нас доктор? — спрашивает меня бабушка.

— Она, скорее всего, права, говорит дедушка Питер.

Бабушка смотрит на него взглядом, который заставил бы увянуть голограммные ромашки, но он не обращает внимания: — Будь я на её месте, я бы не хотел, чтобы какие-то незнакомцы ковырялись во мне. Особенно когда в одном доме с ней живут два умнейших в мире медика. — Он усмехается им обеим, и я знаю, что он делает. Любимые слова дедушки Питера: — На мёд ты можешь поймать больше мух, — что, как мне кажется, значит, что от людей можно добиться большего, если быть к ним добрее, хотя я не догадываюсь, что общего у мух и мёда. Этот метод влияния на бабушку Грейс выглядит странным, ведь она использует противоположный метод. Она предпочитает подчинять окружающих. Наверное, поэтому они так хорошо работают вместе. В конце концов, противоположности притягиваются.

— Просто давайте ей добавочную дозу синтамила, пока её желудок не перестанет урчать, — предлагает дедушка Питер. Я с надеждой смотрю на маму, пока она раздумывает над предложением дедушки. — Иногда метод проб и ошибок отлично работает, — добавляет он.

— Думаю, несколько дней мы можем так делать, — говорит мама, но она не выглядит уверенной.

Я с облегчением откидываюсь назад и губами шепчу: — Спасибо, — дедушке Питеру.

— Но, — добавляет мама, — если это не сработает, мы покажем её кому-нибудь.

* * *

Следующим утром я отправилась в «Свет Счастья» Единого Мира на ежемесячную встречу по межличностному общению. Когда я вошла в крытый стеклянный дворик (где создаются все игры и игрушки), голограмма гигантского розового животного с шипами по всей спине и частично по животу, играла на банджо и пела:

«Счастливое время. Весёлое время.

Единый мир любит нас всех!

Здесь вам всегда рады. Всегда приходите.

И пусть здесь звучит только радостный смех!»

Я остановилась и уставилась на неё. Не потому что была восхищена или удивлена, скорее, я испытала отвращение. Серьезно? Люди правда захотят купить игрушки или игры, если гигантское розовое, утыканное шипами, похожее на свинью животное споёт им какую-то идиотскую песенку? Большинство людей просто шли мимо прямиком к магазинам, лишь некоторые, в основном маленькие дети замедляли шаг или останавливались.

Девочка лет пяти-шести стояла передо мной, смотря вверх и широко открыв рот. Она была одета с ног до головы в розовый шёлк и хлопок с рюшами и блёстками. Она с трепетом смотрела, как анимированная бутылочка синтамила с большими глазами и толстыми руками плывёт вниз. — Помните, всегда нужно принимать свой синтамил! — произносит она, затем смеётся, когда розовое создание хватает её, открывает крышку и с пыхтением выпивает всё содержимое. Жутко, если вам интересно моё мнение.

— Мы можем взять одну такую, мамочка, ну, пожалуйста? — умоляет маленькая девочка женщину, которая занята своим Гизмо, а утыканное шипами розовое существо спускается вниз и располагается прямо перед ребёнком. Когда странное животное и бутылка начинают танцевать и петь вокруг неё, девочка визжит от восторга.

Кто-то дёргает меня за рукав и произносит: — Мамочка, а можно и мне одну такую? — Я поворачиваюсь и вижу глупо хихикающую Язю. Сегодня на ней тёмно-синие брюки и жакет с тремя пуговицами. Её волосы аккуратно разделены пробором и заправлены за уши. Язя всегда выглядит согласно той роли, которую она должна играть, а сегодня это Прилежная Ученица. В отличие от меня, не подчиняющейся правилам. На мне надеты ярко-голубая шерстяная толстовка и настоящие джинсы, мягкие и настолько изношенные с фермерских времен моей бабушки, что на задницу и коленки пришлось наложить заплатки.

— Что это должно было быть за животное? — спрашиваю я, пялясь на розового монстра, танцующего вокруг собравшихся поглазеть ребятишек.

Язя качает головой с таким видом, как будто не может поверить, что я не в курсе: — Вышла новая игра. Это талисман — Хеджи. — Она начинает копаться в своей сумке: — Я должна выложить это на свой ЛРК. Ты что не читала информацию для встречи?

— Даже не загружала её, — отвечаю я.

— Ну, разумеется, — бормочет она, пока запускает свою HoverCam. — И в итоге у тебя все равно будут самые высокие результаты из всех.

— Тесты глупые, — говорю я, думая, может ли этот Хеджи быть той штукой, которую собирается взломать AnonyGal. Даже если я и поклялась никогда не вмешиваться в запуск новой продукции, потому что это сильно расстроит моего папу, я бы не отказалась, чтобы Динозавры занялись именно этим созданием.

Я делаю шаг вперёд, пока Язя снимает короткий дуэт с розовым существом. Даже я готова признать, что это вроде как весело, особенно её воздушный поцелуй ему, когда он удаляется.

— Знаешь, — говорю я, когда съёмка закончена, — ты правда чертовски хороша когда развлекаешь других, даже искусственных созданий.

Она засовывает камеру в сумку и пожимает плечами, как будто это ничего не значит.

— Ты должна как-то применить свой талант, — говорю я, пока мы идём к атриуму.

— Я и пытаюсь, — отвечает она. — Для того и созданы ЛРК.

— Я говорю о том, что заставляет людей думать и задаваться вопросом о своём положении, а не принимать его как должное.

Язя останавливается и упирает руки в бока. — Не у всех есть такая роскошь, Талия.

— Это не роскошь, — спорю я.

— Нет, если ты это ты, но роскошь, если ты это я. Иногда ты слишком критикуешь, — произносит она в ответ.