Южный Холстед 3 страница

Медленно я киваю. Затем по моему лицу расплывается широкая улыбка, и прежде чем я осознаю, слова выскакивают из меня и я рассказываю, как встретила Бэзила в «АРОМАТАХ», о его генераторе запахов и как он пригласил меня на встречу. Наконец я произношу: — Я не могу объяснить почему, но я всё время думаю о нём, и у меня это странное чувство...— Я сажусь и прижимаю руку к груди.

— Какое чувство? — подозрительно смотрит Язя.

— Такая ноющая, тяжёлая боль в груди. Это не рана. Это почти прекрасно. И мой желудок будто свихнулся. И моё сердце бешено бьётся, а ладони потеют и я постоянно его вижу. И не могу перестать думать о нём.

Язя смотрит на меня слегка озадаченно и удивленно: — Тебе нужно сказать об этом твоей маме. Может быть, как раз из-за этого твой желудок издает все эти странные звуки.

— Урчание началось до того, как я его встретила, но ты хотела бы услышать самую странную часть?

— А есть ещё что-то более странное?

Я колеблюсь.

— Говори, — требует она.

— Ладно, — говорю я, — Но ты должна пообещать мне, что не взбесишься.

— Что? — она придвигается ко мне ещё ближе.

— То же самое происходит с ним.

Язя отодвигается и качает головой: — Это ненормально.

Разочарование ползёт по мне, словно тень, и я чувствую, что спускаюсь с небес на землю. — А мне плевать! — кричу я в фальшивое небо надо мной. — А может, нам суждено были встретиться.

— Ха! — смеётся Язя и хватает свой молоток. Краем глаза я вижу, как Пити ползёт в нашу сторону. Она приседает, затем быстрым движением ударяет Пити по голове: — Похоже, что моему молотку было суждено встретиться с его черепом.

Я смеюсь, когда мы смотрим, как бедный Пити бегает по кругу, переваливаясь с ноги на ногу, а над его головой летают искусственные голубые сойки. — Ай, ты меня сделала! — кричит он и падает в траву и исчезает, превратившись в букет завядших жёлтых цветочков.

— Остаётся надеяться, что моя судьба уготовила мне лучшую участь, — говорю я.

* * *

После посещения Арены Развлечений я глотаю ещё одну голубую дозу синтамила, так что мой желудок будет молчать, пока я нахожусь рядом с мамой. Когда я захожу в гостиную, вижу что всё семейство собралось вместе с лучшей подругой родителей Ахимсой ДюБуа.

— А вот и ты, наконец-то! — восклицает папа. — Мы уже заждались тебя.

— Зачем, что происходит? — спрашиваю я, опасаясь что они знают, о моих планах. Но папа сияет от радости, и меня осеняет: — Запуск нового продукта?

Мой папа никогда не выглядит более счастливым, чем когда выпускают его новое детище. Я клянусь, его зелёные глаза сияют ярче, а песочного цвета вьющиеся волосы даже подпрыгивают, как будто заряжаются его энергией. Ахимса же, напротив, впитывает каждый киловатт его возбуждения, будто она является чёрной дырой, поглощающей свет. Как всегда, она спокойная и элегантная, с длинными, изящными руками, красивым носом и огромными серо-зелёными глазами, подчёркнутыми подводкой, которые внимательно впитывают каждую деталь её окружения. С тех пор, как я себя помню, её густые чёрные волосы всегда были подстрижены в одном и том же стиле: зачёсанные назад короткие волосы, создающие летящий образ. Бабушка Эппл называет её Женщина-птица. Как и мои родители, она хранит молчание. Они все вместе учились в университете, но она быстро продвинулась по карьерной лестнице в Едином Мире, таща за собой моих родителей, пока её не назначили гендиректором два года назад, и она не сделала моих родителей лидерами проектов в своих областях.

— Мне необходимо было увидеть нашу первую группу испытуемых, — Говорит Ахимса, потрепав меня по щеке прохладной рукой. — Как твои занятия? — спрашивает она, делая шаг назад и изучая меня, скрестив руки на груди.

— Нормально, — говорю я, пожимая плечами.

— А твое межличностное общение?

Я закатываю глаза, отчего она начинает смеяться.

— Да, я знаю, говорит она, — необходимое зло для личностей выше среднего. Нам нужно делать исключений для таких одарённых детей как Талия, — говорит она, обращаясь к моей маме.

— Для неё полезно общаться с детьми её возраста, — произносит мама, переводя взгляд с меня на бабушку Эппл.

— Хватит болтать! — папа ведёт себя, как ребёнок, которому не терпится показать свою любимую игрушку. — Идите, смотрите, что я вам покажу.

Мы все собираемся вокруг низкого столика в гостиной. Мы напоминаем детей на праздничной вечеринке в ожидании распаковывания подарков, когда папа достаёт маленькую серую коробку и кладет её на ладонь. — Вот, — говорит он, торжественно поднимая крышку, — это последнее поколение Гизмо Единого Мира. — Он достаёт маленький чёрный аппарат, размером с половину его ладони и толщиной с палец. Я смотрю на Ахимсу. Её глаза сияют от гордости.

— Выглядит точно так же, как и нынешний, — говорит бабушка Грейс.

— Да, этот так, — оправдывается папа. — Но он может делать то, чего не мог ни один другой Гизмо.

— Он может делать кое-что, на что не способно ни одно устройство на планете вне стен лаборатории, — добавляет Ахимса.

— Излечивать мужское облысение? — шутит дедушка Питер, поглаживая себя по лысой голове. Мы все смеёмся, даже бабушка Грейс.

— Нет, на это мы ещё не способны, — отвечает папа, но его энтузиазм не уменьшается ни на йоту из-за наших шуток. Он продолжает крутить Гизмо в руках

— Что тебя раздражает больше всего в твоём Гизмо? — спрашивает папа.

— Нам нужно назвать что-то одно? — спрашиваю я в ответ. Дедушка, бабушка Эппл и я со смехом переглядываемся.

— Да! — подталкивает меня папа. — То, что больше всего выводит из себя.

На несколько секунд я задумываюсь, затем произношу. — То, что мне вообще нужно его иметь.

— Именно! — говорит папа. — Вот поэтому ты и была вдохновителем этой идеи. — Он держит Гизмо на ладони, так чтобы мы все могли видеть, затем проводит рукой по поверхности и он исчезает. Все в изумлении уставились на него.

— Что? Где он? Куда он делся? — спрашиваем мы друг у друга.

Папа смеётся: — Все ещё на месте. — Он опять проводит рукой по поверхности и Гизмо появляется снова.

Мы охаем и ахаем. Ахимса хлопает в ладоши, в восторге от нашей реакции. Я наклоняюсь, чтобы рассмотреть поближе, потому что даже я под впечатлением.

Папа широко улыбается: — Мы наконец-то изобрели нанотехнологию, которая позволяет делать вещи невидимыми!

— А он работает одинаково, вне зависимости, видим ли мы его или нет? — мама отбирает аппарат у папы и практикуется, заставляя его исчезать и появляться.

— Функции остаются неизменными, — отвечает Ахимса.

— Может ли режим невидимости обмануть локатор? — спрашиваю я.

— Отличный вопрос! — говорит папа, явно гордясь собой. — Большая часть работы по маскировке до сих пор заключалась в запутывании сигналов радара, которые не смогут быть обнаруженными другими приборами. Но мы сделали кое-что совершенно другое. По всей поверхности мы разместили кристаллические молекулы, как бы вращающиеся на шарнирах. Одной стороной они рассеивают электроны[6], так что ты можешь видеть объект, но когда ты переворачиваешь их, эти наночастицы отражают свет и микроволны таким образом, что ты видишь то, что расположено за объектом. Другими словами, это преломляет свет вокруг объекта и твой мозг думает, что его здесь нет.

— Объясни-ка ещё раз то, что ты только что сказал, — просит со смехом дедушка, затем машет рукой и добавляет, — Хотя, забудь, я всё равно никогда не пойму, но я уверен, это восхитительно.

Он отбирает Гизмо у мамы, и играет с ним, прежде чем отдать его бабушке Грейс, которая также находится под впечатлением.

— И самая лучшая часть, — говорит папа, доставая свою сумку, — это то, что у каждого будет достаточно времени разобраться с ним, потому что его получит каждый из вас.

Он достает ещё пять серых коробочек: — Но сначала, нам нужно отключить свои старые Гизмо. Все присутствующие с радостью достают свои старые Гизмо и кладут их на стол.

— Нам, разумеется, нужно исправить все возможные ошибки, прежде чем представить его общественности, — объясняет Ахимса, пока папа раздаёт аппараты. — Так что, пока вы будете пользоваться вашими, мы будем собирать данные.

— Ничего сверх ординарного — говорит папа. — Просто обычный поиск возможных ошибок.

Ахимса поворачивается ко мне. — Разумеется, мы хотим, чтобы ты показала свой всем своим друзьям.

Очевидно, думаю я, она не слишком хорошо меня знает, если считает, будто у меня много друзей или что мне нравится демонстрировать новинки.

— Мы хотим создать шумиху в твоей демографической группе, — говорит Ахимса, — так как это создаст спрос, а ты знаешь, что спрос повышает... — она ждёт от меня, чтобы я закончила фразу.

— Прибыль, — бормочу я.

— И...? — спрашивает она. Когда я не отвечаю, она смотрит на моих родителей, которые заканчивают хором: — Прибыль правит миром.

— Я их все утилизирую, чтобы загрузить ваших новых помощников, — говорит папа, собирая старые аппараты, затем он осознаёт, что держит в руках только четыре. Он смотрит на меня. — А где твой, Тал?

— Мой? — нервно переспрашиваю я. — Хм, уверена, он где-то в моей комнате. Я позже поищу его.

Он качает головой: — Мы должны уничтожить его.

— Могу я оставить его себе? — спрашиваю я.

Ахимса хмурится: — Хранить устаревшую технологию? Зачем?

Я не могу сказать правду, чтобы не разоблачить себя как хакера перед гендиректором Единого Мира.

— Не переживай, — жизнерадостно говорит папа. — И на твоём новом аппарате Астрид будет работать.

Повезло мне, думаю я, но в ответ говорю: — Пойду, поищу его, — и тащусь к себе в комнату. Всё то время, которое я потратила за прошедший год на то, чтобы переделать свой Гизмо полетело в трубу. По крайней мере, теперь я знала, чем буду развлекаться следующие несколько недель. Переделывать новый.

Я нахожу Гизмо в кровати под грудой одеял. «Прости, старушка, — говорю я, пока несу аппарат на смерть. — Ты уже — прошлый век»

* * *

Сидеть перед моим домашним экраном следующим вечером оказалось тщетной попыткой, потому что я не могла сфокусироваться на своих заданиях. Я перепробовала всевозможные позы — валялась на постели в одеялах, сидела за столом, сворачивалась вокруг подушки на полу. Ничего не помогало, моя голова раскалывалась, желудок грохотал, а мысли были заняты Бэзилом. Я множество раз пыталась найти информацию о нём или об Аналогах, но все попытки были тщетными. Аналогов как будто не существовало, также как и никто с именем Бэзил (первым или вторым)[7]никогда не регистрировался ни на одном сайте ЕМ. Никаких записей в Аренах Развлечений, PlugIns, TopiClubs или в межличностном общении. Никаких историй покупок. Никаких записей о рождении с таким именем от пятнадцати до двадцати лет назад, и никаких Бэзилов в чатах Динозавров. Либо он ещё больший призрак-одиночка чем я, отчего у меня по позвоночнику пробегает дрожь удовольствия, либо же он соврал мне обо всём, и при мысли об этом я ощущала тошноту.

Чтобы отвлечься от мыслей о Бэзиле и о состоянии своего желудка, я достала свой новый Гизмо и в который раз попыталась ханкуть его операционную систему. Все мои предыдущие попытки завершились провалом. Вкупе с маскировкой это раздражало. Наверное, папина команда улучшила программное обеспечение и ни одна из старых программ Динозавров не срабатывала. Я пыталась улучшить старые программы и даже написала с полдюжины новых, с тех пор как папа дал мне аппарат прошлым вечером, но всё безрезультатно. После получаса тщетных попыток установить собственную операционную систему, которая позволила бы мне выключить мой локатор и отправлять Астрид спать по команде, я швырнула Гизмо через комнату в полном разочаровании. Он перелетел через комнату, упал на пол и переключился в режим невидимости. Никогда не думала, что скажу это, но я скучала по своему старому Гизмо.

Из своего укрытия Астрид прокричала: — Твоё семейное генеалогическое древо должно быть готово через час!

— Да замолчи ты, — прокричала я в ответ, но взглянув на часы на главном экране, осознала, что она права, и попыталась сконцентрироваться на своём задании.

Группы крови, её состав, коэффициенты интеллекта, остальные показатели пробегают по экрану, пока программа, которую я написала пробирается сквозь данные в поисках черт, которые я унаследовала от моих родителей и бабушек с дедушками. Я обнаружила все простейшие физические характеристики. Гены ОСА2 и SNiP дали бабушке Эппл и мне наши зелёные глаза. Строение ушей досталось мне от мамы и бабушки Грейс. Отсутствием красноречия я обязана дедушке Питеру. И ещё более сложные мультигенные характеристики персоналий, из которых я могла выяснить, почему, например, ни у кого из нашей семьи нет музыкального слуха или откуда у нас склонность к мышлению или застенчивость. Я прошлась по всем возможным мутациям болезней, которые были у моих дедушек и бабушек, лечились у родителей, и к которым я предрасположена. Но сколько бы раз я ни просматривала данные, я всё время натыкалась на мутацию хромосомы 16 FTO, которая никак не объяснялась.

Кто-то аккуратно постучал в дверь. «Входите», — ответила я, подумав, что это может быть бабушка Эппл, но когда дверь открылась, там стояла мама.

Она все ещё была в своем лабораторном халате с волосами, стянутыми в тугой пучок, но она успела снять свою обувь и прошла в мою комнату босиком.

— Ты сегодня рано, — сказала я, — сейчас только семь.

— Лёгкий день в лаборатории. — Мама опустилась на кровать рядом со мной. Она подняла руку, чтобы распустить волосы и позволила им рассыпаться по плечам. Так она выглядела намного моложе. И красивее. Я попыталась представить своих родителей влюблёнными. Бились ли их сердца быстрее, когда они думали друг о друге после первой встречи? Я чуть не рассмеялась вслух, представив мою маму, которая могла ощущать тот же беспорядок в чувствах, что и я.

— Помнишь, как мы играли в салон красоты, когда ты была маленькой? — спросила она, беря рукой локон густых волос и рассматривая его на предмет секущихся кончиков. — Я выглядела как сумасшедшая растрёпа, после того как ты поработала надо мной.

— Я не могла поверить, что ты так спокойно сидишь и позволяешь мне укладывать волосы, закалывать заколки и крутить хвосты на твоей голове.

— Я не слишком часто с тобой играла когда ты была маленькой, правда? — спросила мама со вздохом.

— У меня была бабушка Эппл.

— Над чем работаешь? — спросила она, указывая на мой экран.

Я напряглась; мне не хочется, чтобы она заметила мои трудности. Хромосома 16 и ген FTO были её первыми детищами. То, что она любила больше всего на свете, пока не появилась я. Её достижением была регулировка этого гена для создания ощущения постоянной сытости, чтобы человечество больше никогда не ощущало чувство голода. Так как человечество больше не тянуло к еде, синтамил окончательно вошёл в употребление. Это сделало её суперзвездой в научных кругах Единого Мира.

— Это карта сравнительной характеристики генов нашей семьи, — ответила я ей. — Она почти готова. — Я начала закрывать экран, но не успела.

— Постой. — Она встаёт, чтобы рассмотреть получше генетическую связь, над которой я трудилась последний час. — Это странно. — Она указывает на сомнительную последовательность. — Ты проверяла публичную базу данных генов для этой мутации?

— Конечно, но я ничего не обнаружила. Скорее всего, в программе, которую я написала есть какая-то ошибка.

— Сомневаюсь в этом. — Мама смотрит на код и с изумлением качает головой. — Может, это спонтанная мутация. — Она опять собирает волосы в пучок.

— А это до сих пор происходит? В смысле ДНК постоянно мутирует?

Она обдумывает мои слова, затем отвечает: — Это бы многое объяснило.

Я не слишком прислушиваюсь к её размышлениям над увиденной загадкой, так как не придаю значения возможной спонтанной мутации. — Всё что я знаю, это то, что я рада закончить с этим. — Я нажимаю «отправить» и отсылаю свое задание. Когда я поворачиваюсь, мама все ещё находится в глубокой задумчивости. — Что не так? — спрашиваю я. — Ты странно на меня смотришь.

— Твой желудок все ещё урчит?

Я пожимаю плечами, не желая признавать очевидное.

— Потому что если твой ген FTO с дефектом, это может вызывать все твои симптомы голода. А если это так... — Она шагами меряет мою комнату. — Это может быть и у большего количества населения. Но что является причиной этого? — Она смотрит на экран, покусывая губу. — Должен быть специалист, к которому я могу тебя отвести.

— Ни за что, — говорю я. — Избавь меня от этого.

Она трясёт головой. — Я не могу оставить тебя с этим. — Она показывает пальцем на экран. — Ведь это же ты, и я хочу помочь тебе.

— Потащив меня к какому-нибудь специалисту, который захочет запатентовать очередную процедуру? — спрашиваю я. — Я не хочу быть чьей-нибудь подопытной кошкой.

— Подопытной кошкой? — переспрашивает мама.

— Разве не на них ты проводишь свои эксперименты?

— Крысы, — отвечает мама. — Лабораторные крысы.

— Ну, в любом случае я не хочу быть одной из них.

— Наука постоянно развивается, Талия. Нам нужно быть готовыми к новым вызовам. Что было бы, если бы никто не позволил мне делать мою работу, когда я начинала? Где бы мы были сейчас?

— Твоя работа была ради общего блага, — спорю я, — а не ради личной выгоды.

Она скрещивает руки на груди и вздергивает подбородок. — Мне хорошо заплатили за моё открытие.

— Но ты же делала это не ради денег? Деньги пришли потом. Ведь так?

Она кивает головой, затем уточняет: — Когда я начинала, все ещё существовали общественные средства, дотации от правительства, так что я могла, по крайней мере, начать собственные исследования, прежде чем получила корпоративную поддержку. Учёным нужно находить средства для исследований. Я рада, что моей работой заинтересовался Единый Мир, там до сих пор остались авторитетные люди, которые ставят науку выше дохода. Я всего лишь хочу показать тебя кому-нибудь, кто примет твои интересы, как свои. — Она поворачивает голову и внимательно изучает меня, как будто я изменилась до неузнаваемости.

— Ты, конечно же, понимаешь, что я хочу для тебя только лучшего.

— Со мной не происходит ничего ненормального, — говорю я, но даже я больше не верю в это.

Мама смотрит через плечо на мой подозрительный геном. — Нет, — говорит она, и с сожалением смотрит на меня. — Что-то здесь определённо не так, и нам нужно найти кого-нибудь, кто разберётся с этим.

* * *

Маме не понадобилось много времени на поиск специалиста, у которого могут быть ответы на все наши вопросы. Менее, чем через сутки мы уже сидим напротив доктора Дариуса Деметера, откинувшегося в своём элегантном кресле и смотрящего на нас через стол из искусственного дерева. Он слушает маму, вот уже пятнадцать минут перечисляющую мои " симптомы". Уровень моего кетона, допамина и инсулина. Мой рост, вес и метаболизм. Оптимальную синтамиловую формулу. Чувство пустоты, которое я ей описала. Мой урчащий желудок. Мою раздражительность. Я сижу едва дыша, опасаясь того, что вся эта болтовня о голоде вызовет какой-нибудь очередной громкий звук из моего нутра.

Разумеется, она также не забывает упомянуть путаницу с моим геномом, как ещё одно доказательство того, что со мной определённо что-то не в порядке. Доктор Деметер кивает, иногда хрюкает, делает заметки в своём Гизмо, пока моя мама продолжает болтать. Теперь он остановился, собрался с мыслями и, наконец, выдал свою интерпретацию её данных.

— К сожалению, в последнее время мы всё чаще и чаще сталкиваемся с подобными случаями. — Он подпирает подбородок рукой с идеальным маникюром. Всё в нем кажется идеальным, от его аккуратно подстриженных стального цвета волос и аккуратной бородки до блеска отполированных коричневых туфель. На нём нет ни складочки. Ни одна волосинка не выбивается из причёски. На одежде нет ни малейшего пятнышка. Как будто этот человек не переносит ни малейшего отклонения от совершенства. Меня от него бросает в дрожь.

— Разумеется, мне не нужно объяснять вам, доктор Нгуен, — продолжает он, — что она получает достаточное количество питательных веществ. Вы более, чем кто-либо понимаете, как нужно регулировать синтамиловую формулу, так что я не буду тратить ваше время, убеждая вас в том что её чувство голода не физическое.

Я откидываюсь на спинку своего кресла и скрещиваю руки на груди. — Ну вот, началось... — бормочу я.

— Талия! — мамина бровь ползёт вверх. — Слушай, что говорит доктор. Он эксперт в своей области,

Доктор Деметер никак не реагирует на мой скептицизм. Он наклоняется чуть вперёд, складывает руки на столе и слегка улыбается мне. — Это абсолютно искренняя и натуральная реакция, думать, что тебе нужна б о льшее количество питательных веществ, чем ты получаешь. Во время эпидемии ожирения в начале двадцать первого века...

— Но я не говорила о том, что мне нужно больше питательных веществ, — протестую я.

Он откидывается на спинку кресла и забрасывает меня вопросами: — Ты когда-нибудь думала о еде или представляла себе, на что похож процесс поедания пищи? Ты ловила себя на том, что ищешь неуловимый запах или хочешь что-то попробовать, но, неважно, как сильно ты стараешься, ты не можешь точно описать чего ты хочешь? — Я чувствую, как краска заливает мои щёки. — Ты использовала жратвуху, чтобы подавить невероятную потребность поглощать? — Я вспыхиваю и ёрзаю в кресле, умоляя свой организм молчать.

Не дожидаясь моего ответа, он продолжает: — Это типичные симптомы для такого случая. Это начинается со смутного чувства недомогания, неопределённого желания, пустоты, которую ничем не заполнить. Тело может отзываться. У некоторых людей это проявляется в сексуальном желании, даже если не осуществлялась стимуляция гормонов. У других это похоже на то, что они голодны. Желудок урчит, настроение падает, а согласно данным, вы получаете достаточно питательных веществ. Всё это приводит нас к единственно возможному выводу.

— Позвольте, я угадаю, — говорю я, едва сдерживая сарказм. — Всё это в моей голове?

Он разводит руками, как будто говоря, Кто знает?

У моей мамы кончается терпение: — Что показывают ваши исследования?

Он кладёт ногу на ногу и опять подпирает свой подбородок: — Настолько обоснованно, насколько можно, мы предполагаем, что некоторые люди, особенно те, которые предрасположены к ожирению, могут не перенести такой стресс, как невозможность потреблять пищу. В конце концов, такова наша суть. В связи с тем, что сейчас наши прививки и синтамиловые коктейли регулируют почти все процессы, включая производство серотонина в нашем мозге, мы редко видим симптомы обсессивно-компульсивного расстройства, которые были распространены в прошлом. Ритуальное поведение, как например, постоянное мытье рук или стук в двери, или повышенная сексуальная активность в основном были ликвидированы. Но вопрос потребности в питании, по-видимому, оказался более сложным, чем мы думали. Без обид, конечно, — быстро добавляет он, когда моя мама вспыхивает.

— Ничего страшного, — говорит она, но я чувствую, что она обижена.

Он поднимается с кресла и подходит к окну, которое находится за его столом. — Проблема в том, что мысли зацикливаются на том, чтобы процесс поедания стал реальным. — Поворачивается, скрестив руки за спиной, взгляд устремлён куда-то поверх наших голов, пока он продолжает лекцию. — Желание заполнить пустоту становится физической необходимостью. — Его шаги становятся быстрыми. — Пациенты начинают экспериментировать, в надежде облегчить непреодолимую тягу. У них могут появиться извращенные пристрастия.

— Извращенные пристрастия? — переспрашивает мама.

Он усаживается на край стола, скрещивает руки и лодыжки и устремляет на неё взгляд. — Потребление несъедобных вещей. — Грязь, вата, ткань. — Он качает головой. — Я видел пациентов, которые ели всё, что только могло прийти в голову.

У мамы становится такое лицо, как будто её сейчас стошнит.

— Все это очень печально, — говорит доктор Деметер. — В худших случаях, пациентов приходилось изолировать, потому что, как мы знаем, подобное поведение может привести к нарушению закона.

Прежде чем я успеваю спросить, почему вдруг поедание грязи может считаться нарушением закона, доктор Деметер поворачивается и направляется к окну, продолжая бубнить, — Но к счастью, вы пришли вовремя! — Он поворачивается, улыбаясь. — У меня нет сомнений в том, что с небольшой когнитивной терапией, возможно с добавлением серотонина в синтамиловый коктейль Талии, и постоянным наблюдением со временем мы возьмем ситуацию под контроль.

— Так вы думаете, что мутация гена FTO никак не связана с её нынешними симптомами? — спрашивает мама.

— Сомневаюсь в этом, — отмахивается он от её сомнений. — Я бы сказал, что через месяц после нашего реабилитационного центра она будет на пути к полному выздоровлению.

У меня внутри всё обрывается. — Реабилитационный центр? Месяц?

Доктор Деметер снова уселся в кресло.

Я качаю головой: — Нет. Ни за что. Я не дамся, чтобы меня заперли здесь на целый месяц!

— Мы считаем, что пребывание в контролируемом окружении облегчает процесс, — говорит доктор Деметер.

— Мама? — я ловлю её взгляд. Моё дыхание ускоряется, а ладони начинают потеть. — Ты не можешь так со мной поступить. Я тебе не позволю. — Я упираюсь руками в кресло, от всей души желая подняться и улететь отсюда.

— Ну, эээ, Талия, если это... — неуверенно начинает мама.

— Папа никогда не согласится на это, — говорю я. — И бабушка Эппл тоже. Они не позволят тебе запереть меня, просто потому что мой желудок иногда урчит.

— Талия, — говорит доктор Деметер спокойным, ровным голосом. — Тебе нужно понять, что дальше будет становиться только хуже. Если мы сейчас возьмём это под контроль, ты обезопасишь себя от более длительной усиленной терапии в будущем. И я уверяю вас обеих, мой центр это современное заведение, в котором вы почувствуете себя, как дома. Наша забота безупречна. И так как вы дочь доктора Нгуен, я лично займусь вашим лечением.

— Это очень мило с вашей стороны, — говорит мама, явно польщённая.

— Я много лет являюсь поклонником вашей работы, — продолжает доктор Деметер умасливать мою маму. И простите, если покажусь слишком самоуверенным, но я верю, что вы найдёте наши исследования очень интересными. Мы в любое время готовы показать вам наши удивительные открытия.

Пока он говорит, мама нетерпеливо наклоняется вперед. Это уже слишком для меня. Я ударяю кулаками по столу и кричу. — Мы говорим о моей жизни, а не о ваших исследованиях!

Мама подпрыгивает. Мы смотрим друг на друга несколько секунд, затем она говорит: — Солнышко, мы говорим об этом же.

У меня в глазах начинают закипать слёзы. Даже сама мысль о том, что меня запрут в лаборатории на месяц, абсолютно непереносима. Я не смогу снова увидеть Бэзила, или Язю, или побыть с бабушкой Эппл. — Ты не можешь так поступить со мной. — Я хватаюсь за вязаный чехол, который сделала бабушка Эппл и вытаскиваю свой Гизмо. — Я звоню папе.

— Положи его обратно. Это же просто смешно! — серьезно говорит мама. — И это неудобно. Мы же пытаемся помочь тебе.

Доктор Деметер складывает руки и прижимает длинные указательные пальцы к губам. — Я не могу никого силой заставить находиться здесь. Разве что если был произведён арест или таково было решение суда.

Мама начинает раздражаться: — Ну, а я могу. Ей только семнадцать, так что по закону, я могу принимать решения за неё.

У меня отвисает челюсть.

— У нас достаточно высокий показатель при условии желания участников, — говорит он ей.

Мама на миг закрывает глаза и думает. Затем поворачивается ко мне. — Так что мы будем делать, Талия? Что заставит тебя согласиться на эту попытку?

Я так удивлена от того, что мама спрашивает моё мнение, что на мгновение лишаюсь дара речи. Затем я пищу: — Никаких лекарств. Я не хочу превратиться в какого-нибудь зомби.

— Мы всего лишь внесём небольшие изменения в твою синтамиловую формулу, которые принесут тебе только пользу, — говорит доктор Деметер.

— И ещё одно, — добавляю я, прежде чем моя мама вмешается. — Я не хочу чтобы меня запирали. Я не сделала ничего плохого.

— Ты не должна думать об этом, как о заключении… — говорит мне доктор Деметер.

— Так я могу пойти домой в любой момент? — спрашиваю я.

— Вообще-то нет, но...

— Тогда я не соглашусь на это. — Я поворачиваюсь к маме. — Это выглядит так, как будто ты хочешь избавиться от меня, за минуту я перестала быть чудесной Талией. Запихнуть меня в лабораторию и позволить им исправлять меня. Если ты такой эксперт, почему сама не позаботишься обо мне? — Несколько слезинок стекают по моим щекам. Я со злостью вытираю их.

— Но ведь я это и пытаюсь сделать, — говорит мама сквозь сжатые зубы.

Минуту мы сидим в тишине, раздумывая над тупиковой ситуацией. Я думаю над альтернативой. Я могу уйти. Скрыться на какое-то время, пожить тайно у Язи или в Ароматах, если я смогу их отыскать ещё раз.

Мама смотрит на свои руки, сложенные на коленях и делает длинный, глубокий вдох, как будто испытывает мою настойчивость.

— Может быть, ты согласишься на амбулаторное лечение? — спрашивает она меня.

Доктор Деметер неодобрительно хмурится. Глубокие морщинки пролегают от крыльев носа к подбородку, и он качает головой.

— Вы же сказали, что ей нужно контролируемое окружение, правильно? — спрашивает она у него.