Миф как политический гипертекст

Жанр политической мифотехнологии полифоничен. Допуская приме­нение различных выразительных средств во имя властных целей, он предпо­лагает большую ответственность к контексту ситуации, нежели к содержа­нию текста, в котором наряду с классическими традициями ценятся и аван­гардные формы.

Это комплекс социально-мифологических инноваций, которые осо­бо действенны в период, когда " разверзаются хляби небесные", обре­кая людские массы на изменение стереотипов бытовавшего ранее пове­дения. Подобные закономерности наблюдаются на всем доступном изу­чению историческом протяжении и могут протекать через политические концепции, общественные ритуалы, юридические акты, финансовые акции.

Вообще же политическая мифология, как разновидность художествен­ной деятельности, реализует идею ветвящегося сюжета, который можно упо­добить электронному гипертексту, т.е. тексту, фрагменты которого распо­лагаются не линейным способом, а так, что от каждого из них можно пере­ключиться не к одному единственному следующему, а фазу ко многим. (Тер­мин введен в 1974 году Т.Нельсоном в книге " Компьютер-машина снов)

При этом слушатель-читатель не просто выбирает тот или иной вариант прочтения, а сам волен принимать участие в создании. Это тек-стопоражающая система с набором доминантных установок, которые возникают и исчезают в пересекающихся мирах микроскопических и макроскопических коммуникационных систем.

Доминантами этой динамики способны стать иные публикации, науч­ные и публицистические понятия, которые можно уподобить " точкам в хао­се" (Валерий Подорога " Феноменология тела"), выраженные в форме впе­чатлений, монтажа хронологических фактов, концепций общественно-по­литических явлений, версий в изложении очевидцев событий. Эти " точки в хаосе" способны стать катализатором текстообразующих элементов на планшете какой-то из общественно актуальных тем.

Тема " секретной" предыстории горбачевской перестройки и эвтана­зии СССР, феномен метафизики. В качестве примеров можно назвать до­статочно длинный перечень текстов.

В постсоветской политологии и культурологии одними из таких " то­чек в хаосе" стали формулировки " мораль Один", " мораль Два" (Влади­мир Лефевр), " культура Два" (Владимир Паперный).

Крайне любопытная книга В.Паперного " Культура Два", впервые опубликованная в США, но написанная, по утверждению автора, в конце 70-х годов в Москве, помимо искусствоведческого анализа архитектуры, представляет собой культурологическую анатомию советских мифов.

Формулировки " мораль один" и " мораль два" принадлежат бывшему советскому ученому, эмигрировавшему в США. Опубликованная им в журнале " Journal of Mathematical Psychology" работа " Алгебра совести" была посвящена анализу двух этических систем и стала в дальнейшем ос­новой концепции ведения переговоров с М.Горбачевым. Автор этой кон­цепции утверждает, что именно его меморандум послужил фундаментом внешнеполитической стратегии США, начавшейся с выступления Рейга­на, где он назвал СССР " империей зла", а в дальнейшем послужил мето­дологической базой для мирной ликвидации коммунистической идеоло­гии, позволив " вывести ее из моды", " скинуть, как старый халат".

Отнюдь не пытаясь оспаривать правдоподобие этого признания и ни один из мотивов этой теории, тем не менее отметим ее безусловную при­надлежность к мифотехнологиям. В теории пропаганды подобные тексты проходят по категории сверхдиверсий и уже по самому этому обозначению прописаны на территории мифа.

Еще один пример - публикация блистательно придуманной и иллюст­рированной провокации кадрового разведчика и писателя Михаила

Любимова под названием " Операция Голгофа" (№ 2-1995 г. " Совершенно секретно"), самолично обозначившего этот жанр как " мемуар-роман".

События августа 1991 года уже самой формой аббревиатурного обо­значения - ГКЧП - также в значительной степени опираются на вирту­альность мифологем, что и использовал Глеб Павловский публикацией своей " Версии номер 1".

Книжка Модриса Зиеминьша " Как душили Балтию" (" Юнда", 1995) представляет безусловный двухзначный интерес. Во-первых, как доку­ментальная хроника на стыке 80-х и 90-х годов. Во-вторых, как собствен­но документ времени, контекст которого превращает книжку в произве­дение политического дизайна, многие элементы которого тут же были превращены из мифологем в идеологеммы.

Все вышеперечисленные примеры текстов обладают безусловным признаком циклизированности, воспринимаясь как модели некой мифо­логической инвариантности в трактовке одного события - распада " империи зла".

Это вариации одного мифологического гипертекста с множественным авторством, осуществляемым со всеми элементами поэтики мифа. Чего сто­ит лишь один мотив " смерти СССР во сне" (выражение Г. Павловского) од­ной политической формации и пробуждения на ее месте другой.

Причем культура смерти и культура рождения в стилистике полити­ческой мифотехнологии предполагает принципиальное отрицание какого-либо смысла и логики. Создание форм подчиняется здесь скорее авангард­ным методам. А они в своей основе отрицают само понятие " правда".

В контексте всего вышесказанного приходится лишь повторять пе­чальные банальности о политике как искусстве возможного и о том, что в ней нет постоянных друзей, а есть лишь постоянные интересы.

Через миф, который притворяется то " восстановлением исторической справедливости", то аполитичным " здравым смыслом", почти всегда вне­дряются идеологические или финансовые интересы, социокультурные ком­плексы, отвечающие якобы ментальное™. Если регулярно не проводить мифологический аудит, то высок риск никогда не разобраться в созданных самими же нами мифах и стать их заложниками. Попытка двигаться вперед будет лишь старательным бегом по замкнутому кругу.