Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Глава XXIIi
Флоренс одинока, а Мичман загадочен Флоренс жила одна в большом мрачном доме, и день проходил за днем, аона по-прежнему жила одна; и голые стены смотрели на нее безучастнымвзглядом, словно, уподобляясь Горгоне, они приняли решение обратитьмолодость ее и красоту в камень. Ни один волшебный дом в волшебной сказке, затерянный в чаще дремучеголеса, никогда не рисовался бы нашему воображению более уединенным изаброшенным, чем этот реально существовавший дом ее отца, мрачно глядевшийна улицу; по вечерам, когда светились соседние окна, он был темным пятном наэтой скудно освещенной улице; днем - морщиной на ее никогда не улыбающемсялице. У врат этого жилища не было двух драконов на страже, которые вволшебной легенде обычно стерегут находящуюся в заключении оскорбленнуюневинность; но не говоря уже о злобной физиономии с гневно раздвинутымитонкими губами, которая взирала с арки над дверью на всех приходящих, здесьбыла чудовищная, фантастическая ржавая железная решетка, извивающаяся иискривленная, словно окаменевшее дерево у входа, расцветающая копьями ивинтообразными остриями и украшенная с обеих сторон двумя зловещимигасильниками, которые как будто говорили: " Забудьте о свете все входящиесюда" *. Никаких кабалистических знаков не было выгравировано на портале, ивсе же дом казался таким заброшенным, что мальчишки рисовали мелом наизгороди и тротуаре, в особенности за углом, где была боковая стена, ималевали чертей на воротах конюшни, а так как их иной раз прогонял мистерТаулинсон, они в отместку рисовали его портрет с горизонтально торчащимииз-под шляпы ушами. Шум замирал под сенью этой крыши. Духовой оркестр, появлявшийся на улице раз в неделю по утрам, никогда не издавал ни звука подэтими окнами; и все подобного рода бродячие музыканты, вплоть до шарманщикас бедной маленькой писклявой слабоумной шарманкой с глупейшимитанцорами-автоматами, вальсирующими и раздвижных дверях, как будтосговорившись, обходили этот дом и избегали его, как место безнадежное. Чары, лежавшие на нем, были более разрушительны, чем те, что на времяпогружали в сон заколдованные замки, но в момент пробуждения в них жизнипокидали их, не причинив никакого вреда. Унылое запустение безмолвно свидетельствовало об этом на каждом шагу.Портьеры в комнатах, грузно обвисая, утратили прежнюю свою форму и висели, как тяжелые гробовые покровы. Гекатомбы мебели, по-прежнему нагроможденной вкучи и сверху прикрытой, съежились, как заключенные в темницу и забытые вней люди, и мало-помалу меняли своей облик. Зеркала потускнели, словно отдыхания лет. Рисунок ковров поблек и стал туманным, как память онезначительных событиях этих лет. Доски, вздрагивая от непривычных шагов, скрипели и дрожали. Ключи ржавели в замочных скважинах. Сырость показаласьна стенах, и по мере того, как проступали пятна, картины как будто отступаливглубь и прятались. Гниль и плесень завелись в чуланах. Грибы росли в углахпогребов. Пыль накапливалась, неведомо откуда и как появившись, о пауках, моли и мушиных личинках разговор шел ежедневно. Любознательного черноготаракана частенько находили на лестнице или в верхнем этаже, неподвижного, словно недоумевающего, как он сюда попал. Крысы в ночную пору поднимали писки возню в темных галереях, прорытых ими за панелью. Мрачное великолепие парадных комнат, смутно видимых в неверном свете, пробивающемся сквозь закрытые ставни, только укрепляло представление озачарованном жилище. Львиные лапы, покрытые потускневшей позолотой, украдкойвысовывались из-под чехлов; очертания мраморных бюстов зловещеобрисовывались сквозь покрывала; часы никогда не шли, а если случайно ихзаводили, шли неправильно и били неземной час, которого нет на циферблате; неожиданное позвякивание люстр пугало сильнее, чем набат; приглушенные звукии ленивые струи воздуха обтекали эти предметы и призрачное сборище другихвещей, покрытых саванами и чехлами и принявших фантастические формы. Нопомимо всего прочего, была здесь большая лестница, где так редко ступаланога хозяина дома и по которой поднялся на небо его маленький сын. Былиздесь и другие лестницы и коридоры, по которым никто не ходил неделями; былидве запертые комнаты, связанные с умершими членами семьи и с воспоминаниямио них, шепотом передававшимися; и все в доме, кроме Флоренс, видели нежнуюфигуру, скользящую в уединении и мраке, которая своим присутствием вызывалаинтерес и любопытство к неодушевленным вещам. Ибо Флоренс жила одна в заброшенном доме, и день проходил за днем, аона по-прежнему жила одна, и холодные стены смотрели на нее безучастнымвзглядом, словно, уподобляясь Горгоне, они приняли решение обратитьмолодость ее и красоту в камень. Трава начала прорастать на крыше и в трещинах фундамента. Мох пятнамирастекался по подоконникам. Куски известки отваливались от стенокбездействовавших дымоходов и летели вниз. Верхушки двух деревьев сзакопченными стволами засохли, и голые сучья торчали над листвой. Во всемдоме белое стало желтым, а желтое - почти черным; и после кончины беднойледи дом постепенно превращался в какое-то темное пятно на длинной скучнойулице. Но Флоренс цвела здесь, как прекрасная дочь короля в сказке. Книги, музыка и ежедневно приходившие учителя были единственным ее обществом, еслине считать Сьюзен Нипер и Диогена, из коих первая, присутствуя на урокахсвоей молодой хозяйки, сама делалась не на шутку ученой, а второй, поддавшись, быть может, тому же смягчающему воздействию, клал голову наподоконник и в летние утра безмятежно смотрел на улицу, то открывая, тозакрывая глаза; иногда навострял уши, бросая многозначительный взгляд вследкакой-нибудь беспокойной собаке, запряженной в тележку и лаявшей непереставая, а иногда, охваченный гневным и безотчетным воспоминанием овраге, который мерещился ему где-то по соседству, бросался к двери, откудапосле шумной возни возвращался рысцой, со свойственным ему забавнымблагодушием, и снова клал морду на подоконник, а вид у него был такой, будтоон оказал услугу обществу. Так жила Флоренс в своем пустынном доме, отдаваясь невинным занятиям имыслям, и ничто не нарушало ее покоя. Теперь она могла спускаться в комнатыотца и думать о нем и смиренно льнуть к нему своим любящим сердцем, не боясьбыть отвергнутой. Она могла смотреть на вещи, окружавшие его в скорби, имогла прикорнуть у его кресла и не страшиться того взгляда, который такхорошо запомнила. Она могла оказывать ему маленькие знаки внимания и заботы- собственноручно приводить для него все в порядок, ставить букетики написьменный стол, заменять их новыми, так как они засыхали один за другим, аон все не возвращался, ежедневно приготовлять что-нибудь для него и робкооставлять возле обычного его места какую-нибудь вещь, напоминающую о ееприсутствии. Сегодня это была раскрашенная подставочка для его часов; назавтра она боялась оставить ее здесь и приносила какую-нибудь другуюбезделушку собственного изделия, которая меньше бросалась в глаза. Бытьможет, просыпаясь среди ночи, она вздрагивала при мысли о том, что онвернется и сердито отшвырнет безделушку; и в туфлях на босу ногу, с сильнобьющимся сердцем, бежала вниз и забирала ее. Иногда она только прижималасьлицом к его письменному столу и оставляла на нем слезу и поцелуй. По-прежнему никто об этом не знал. Если слуги не обнаружили этого вовремя ее отсутствия - а все они относились к комнатам мистера Домби сблагоговейным ужасом, - тайна была так же сокрыта в ее груди, как и то, чтотайне предшествовало. Флоренс прокрадывалась в комнаты отца в сумерках, раноутром и в те часы, когда прислуга обедала или ужинала внизу. И хотя каждыйуголок в них делался красивее и веселее благодаря ее заботам, она входила ивыходила бесшумно, как солнечный луч, с тою лишь разницей, что оставляла засобою свет. Призраки сопровождали Флоренс в ее блужданиях по гулкому дому и сиделис нею в опустевших комнатах. Жизнь ее была как бы волшебным видением, ееодиночество рождало мысли, способствовавшие тому, что эта жизнь становиласьфантастическою и нереальною. Она так часто мечтала о том, как сложилась быее жизнь, если бы отец мог ее полюбить, что иногда на секунду почти верила вэто и, отдавшись полету фантазии, казалось, вспоминала, как они вместеоберегали могилу ее брата, как беззаветно разделили между собой его сердце, как их соединило дорогое воспоминание о нем; как часто они беседуют о нем икак добрый отец, глядя на нее ласково, говорит об их общей надежде иуповании на бога. Случалось - она воображала, будто ее мать жива. О, счастье- броситься ей на шею и прильнуть к ней всей любящей и доверчивой душой! Иснова уныние заброшенного дома, когда надвигается вечер и нет никого! Но была одна мысль, вряд ли ясная для нее самой, но упорная, котораяподдерживала Флоренс в ее усилиях и укрепляла постоянством цели ее преданноеюное сердце, подвергавшееся столь жестоким испытаниям. К ней в душу, как и вдуши тех, кого заставляют страдать тяжкие несчастья, связанные с нашейсмертной природой, закрались торжественные надежды, возникшие в туманноммире за пределами этой жизни, и, словно тихая музыка, нашептывали они овстрече ее брата с матерью в той далекой стране, о том, что оба они помнят оней, нашептывали о том, что они любят ее и ей сочувствуют, и о том, что имизвестно, как она проходит свой земной путь. Для Флоренс сладким утешениембыло отдаваться этим мыслям вплоть до того дня, когда ей пришло в голову -это случилось вскоре после того, как она в последний раз видела отца у негов комнате, поздней ночью, - когда ей пришло в голову, что, тоскуя по егосердцу, для нее закрытому, она может восстановить против него души умерших.Может быть, безумно, нелепо, ребячливо было так думать и дрожать отполуосознанной мысли, но в этом сказалась ее любящая натура; и с того часаФлоренс старалась залечить жестокую рану в груди и думать только с надеждойо человеке, чья рука нанесла эту рану. Отец не знал - с той поры она убедила себя в этом, - как сильно она еголюбит. Она была очень молода, у нее не было матери, и ей было неведомо -либо по своей вине, либо по вине случая, - как открыть ему, что она еголюбит. Она будет терпеливой, постарается овладеть со временем этимискусством и достигнуть того, чтобы он лучше узнал свое единственное дитя. Это стало целью ее жизни. Утреннее солнце освещало поблекший дом ивстречало в душе его одинокой хозяйки это решение по-прежнему ярким исвежим. Это решение воодушевляло ее во всех повседневных занятиях; ибоФлоренс надеялась, что чем больше знаний она приобретает, тем приятнее будетотцу, когда он узнает ее и полюбит. По временам с тоскою и со слезами онасомневалась, преуспела ли она хоть в чем-нибудь настолько, чтобы радостноудивить его, когда они станут друзьями. Иногда она старалась угадать, нет литакой отрасли знания, которая может заинтересовать его больше, чем другие. Ивсегда, за книгами, нотами, рукоделием, во время утренних прогулок ивечерних молитв, она видела перед собой свою всепоглощающую цель. Странноезанятие для ребенка - изучать путь к сердцу жестокого отца. Когда летние сумерки сгущались в ночь, по улице проходило многобеззаботных пешеходов, которые смотрели с противоположной стороны улицы намрачный дом и видели в окне юную фигуру, столь не вязавшуюся с этим домом; ее глаза были устремлены на загорающиеся звезды, и беспокоен был бы сонпрохожих, если бы они знали, о чем она так упорно размышляет. Репутациядома, якобы посещаемого привидениями, не улучшилась бы у тех робкихобывателей, которых поражал его мрачный вид, если бы они могли прочесть егоисторию на хмуром фасаде, когда они проходили мимо, занятые повседневнымисвоими делами и опасливо оглядываясь. Но Флоренс преследовала свою священнуюцель, о которой никто не подозревал и в достижении которой никто ей непомогал; она думала только о том, как заставить отца понять, что она еголюбит, и ни на мгновение даже в мыслях его не упрекала. Так жила Флоренс одна в заброшенном доме, и день проходил за днем, аона по-прежнему жила одна, и скучные стены смотрели на нее безучастнымвзглядом, словно, уподобляясь Горгоне, они приняли решение обратитьмолодость ее и красоту в камень. Как-то утром Сьюзен Нипер стояла перед своей молодой хозяйкой, котораяскладывала и запечатывала написанное ею письмо, и всем своим видомпоказывала, что она знает и одобряет его содержание. - Лучше поздно, чем никогда, дорогая мисс Флоренс, - сказала Сьюзен, -и, по моему мнению, даже визит к этим старым Скетлсам будет даром небесным. - Очень мило со стороны сэра Барнста и леди Скетлс, Сьюзен, -отозвалась Флоренс, мягко поправляя фамильярное замечание этой молодой ледипо адресу упомянутого семейства, - с такою любезностью возобновитьприглашение. Мисс Нипер, которая была, вероятно, самой фанатической особой в мире ивносила свои пристрастья во все дела, большие и малые, постоянно объявляявойну обществу, поджала губы и покачала головой, как бы выражая протестпротив любого намека на бескорыстие Скетлсов и готовность доказать на суде, что за свою любезность они будут щедро вознаграждены присутствием Флоренс. - Уж они-то знают, что делают! - пробормотала мисс Нипер, втягиваяносом воздух. - Можете не сомневаться в Скетлсах! - По правде говоря, Сьюзен, мне не особенно хочется ехать в Фулем, -задумчиво промолвила Флоренс, - но следовало бы съездить. Пожалуй, так будетлучше. - Гораздо лучше, - вставила Сьюзен, снова выразительно качнув головой. - И хотя, - продолжала Флоренс, - я бы предпочла поехать, когда тамникого нет, а не теперь, во время вакаций, когда в доме гостит молодежь, все-таки я с благодарностью приняла приглашение. - А я скажу на это, мисс Флой: веселитесь! - отвечала Сьюзен. - Ах, цербер! Это последнее восклицание, которым мисс Нипер в ту пору частенькозаканчивала фразы, относилось, по предположениям лиц, обитавших ниже уровняхолла, к мистеру Домби и выражало страстное желание мисс Нипер высказатьсему джентльмену благосклонное свое мнение о нем. Она никогда не объяснялаэтого восклицания, и, стало быть, в нем была прелесть тайны, не говоря уже очрезвычайной выразительности. - Как долго нет никаких известий об Уолтере, Сьюзен! - помолчав, заметила Флоренс. - Долго, мисс Флой! - отозвалась ее служанка. - А Перч, - он только чтоприходил сюда за письмами... но какое значение имеет, что он говорит! -воскликнула Сьюзен, покраснев и замявшись. - Много он знает! Флоренс быстро подняла глаза, и румянец залил ее лицо. - Если у меня, - сказала Сьюзен Нипер, явно преодолевая какое-то тайноебеспокойство и тревогу, глядя в упор на свою молодую хозяйку и в то же времястараясь раздуть в себе гнев при воспоминании о безобидном мистере Перче, -если у меня не больше мужества, чем у этого глупейшего из мужчин, я готовавпредь никогда не гордиться своими волосами, заложить их за уши и носитьпростой чепец без всяких оборок, пока смерть не избавит меня от моегоничтожества. Я, быть может, не амазонка, мисс Флой, и не хотела бы так себяуродовать, но во всяком случае, надеюсь, я не из тех, кто отчаивается. - Отчаивается! В чем? - в ужасе воскликнула Флоренс. - Да ни в чем, мисс, - сказала Сьюзен. - Ах, боже мой, ни в чем! Вседело только в этой козявке, Перче, которого всякий может раздавить однимпальцем, и, право же, это было бы счастьем для всех, если бы кто-нибудь надним сжалился и оказал ему эту услугу. - В чем он отчаивается? Корабль погиб, Сьюзен? - сильно побледнев, спросила Флоренс. - Нет, мисс, - ответила Сьюзен. - Посмел бы он только сказать мне это влицо! Нет, мисс, но он бормочет что-то о дурацком имбире, который мистерУолтер должен был прислать миссис Перч, и печально покачивает головой ивыражает надежду, что, может быть, имбирь еще будет получен, но, во всякомслучае, говорит, теперь уж он никак не поспеет к сроку, но может пригодитьсяк следующему разу, и, право же, - продолжала мисс Нипер с гневнымпрезрением, - этот человек выводит меня из терпения, потому что хотя я имного могу вынести, но я не верблюд и, насколько мне известно, - минуткуподумав, добавила Сьюзен, - не дромадер. - Что он еще говорит, Сьюзен? - с беспокойством спросила Флоренс. - Вымне расскажете? - Да как бы я могла не рассказать вам все до последнего слова, миссФлой! - сказала Сьюзен. - Так вот, мисс, он говорит, что уже болтают об этомкорабле, и что не бывало еще случая, чтобы о корабле, пустившемся в такоеплавание, так долго не было никаких известий, и что жена капитана заходилавчера в контору и казалась немного встревоженной, но ведь это всякий мог бысказать, мы это и раньше знали. - Перед отъездом я должна навестить дядю Уолтера, Сьюзен, - быстросказала Флоренс. - Надо повидаться с ним сегодня утром. Пойдемте сейчас же, Сьюзен! Так как мисс Нипер не нашла никаких возражений против этого предложенияи вполне его одобрила, они быстро собрались в путь, вышли на улицу инаправились к Маленькому Мичману. То состояние духа, в каком бедный Уолтер шел к капитану Катлю в день, когда вексель попал к маклеру Броли и когда приказ о наложении арестамерещился ему даже на церковных шпилях, очень напоминало состояние Флоренс, которая шла сейчас к дяде Солю; разница была лишь в том, что Флоренсстрадала еще сильнее при мысли, не была ли она сама виновницей опасностей, обрушившихся на Уолтера, и мучительной тревоги у всех, кому он был дорог, втом числе и у нее самой. Мерещилось ей, что все возвещает неуверенность ибеспокойство. Флюгеры на шпилях и крышах таинственно намекали на шторм и, словно призрачные пальцы, указывали на гибельные волны, где, быть может, плавали обломки потерпевших крушение судов, и на них убаюкивалисьбеспомощные люди, погружаясь в сон, такой же глубокий, как бездонные воды.Когда Флоренс добралась до Сити и проходила мимо беседующих между собоюджентльменов, она боялась услышать, что они говорят о корабле и сообщают оего гибели. Суда на картинах и гравюрах, борющиеся с набегающими волнами, приводили ее в ужас. Дым и облака, хотя и плывшие медленно, плыли слишкомбыстро, по мнению встревоженной Флоренс, и вызывали опасение, что в этотмомент буря бушует в океане. Неизвестно, была ли Сьюзен Нипер так же взволнована, но посколькувнимание ее было сосредоточено на стычках с мальчишками всякий раз, как имприходилось пробиваться в толпе, - ибо между нею и этой разновидностьючеловечества существовала врожденная антипатия, которая неизменно давала осебе знать, когда бы им ни случилось столкнуться, - вряд ли у нее оставалосьвремя для каких-либо умствований. Поравнявшись с Деревянным Мичманом, стоявшим на противоположнойстороне, и стараясь улучить момент, чтобы перейти улицу, они в первую минутуудивились: у двери старого мастера они увидели круглоголового мальчишку столстой физиономией, обращенной к небу, который, пока они смотрели на него, неожиданно засунул в свой огромный рот по два пальца каждой руки и с помощьютакого приспособления, приманивая высоко летавших голубей, издал на редкостьпронзительный свист. - Старший сын миссис Ричардс, мисс, - сказала Сьюзен, - и крест еежизни! Полли заходила поведать Флоренс о воскресших надеждах на своего сына инаследника, и потому Флоренс была подготовлена к этой встрече; итак, воспользовавшись удобной минутой, они обе перебежали улицу, не обращаябольше внимания на мучителя миссис Ричардс. Этот любитель спорта, не ведаяоб их приходе, снова издал свист еще громче, а потом заорал вне себя отвозбуждения: " Бродяги! Го-о-оп! Бродяги! ", каковое обращение стольподействовало на совестливых голубей, что, раздумав лететь прямехонько вкакой-нибудь город на севере Англии, - а таково было, по-видимому, первоначальное их намерение, - они стали кружиться и замедлять лет, послечего первенец миссис Ричардс снова пронзил их свистом и заорал, заглушаяуличный шум: " Бродяги! Го-о-оп! Бродяги! " Из этого восторженного состояния он был неожиданно выведен и возвращенна землю тычком мисс Нипер, впихнувшей его в лавку. - Так вот как ты раскаиваешься! А миссис Ричардс терзалась из-за тебястолько месяцев! - сказала Сьюзен, входя вслед за ним. - Где мистер Джилс? Роб, бросив возмущенный взгляд на мисс Нипер, смягчился при видевошедшей Флоренс, поднес пальцы к волосам, приветствуя последнюю, и сказалпервой, что мистера Джилса нет дома. - Приведи его домой, - повелительно сказала мисс Нипер, - и передайему, что здесь моя молодая леди. - Я не знаю, куда он пошел, - сказал Роб. - Так вот как ты раскаиваешься! - воскликнула Сьюзен с язвительнымупреком. - Ну, как же я могу пойти и привести его, если не знаю, куда идти? -захныкал затравленный Роб. - Можно ли быть такой неразумной! - Мистер Джилс сказал, когда он вернется? - спросила Флоренс. - Да, мисс, - отвечал Роб, снова прикладывая пальцы к волосам. - Онсказал, что будет дома сейчас же после полудня; часа через два, мисс. - Он очень беспокоится о своем племяннике? - осведомилась Сьюзен. - Да, мисс, - отозвался Роб, предпочитая обращаться к Флоренс ипренебрегая Нипер. - Я бы сказал, что он беспокоится, очень беспокоится. Они четверти часа не проводит дома, мисс. Пяти минут не может посидеть наместе. Он слоняется, как... ну, совсем как бродяга, - сказал Роб, наклонившись, чтобы посмотреть в окно на голубей, и уже поднес было пальцыко рту, собираясь свистнуть, но вовремя удержался. - Вы знаете друга мистера Джилса, которого зовут капитан Катль? -осведомилась Флоренс после недолгого раздумья. - Того, что с крючком, мисс? - откликнулся Роб, выразительно согнувлевую руку. - Да, мисс. Он здесь был третьего дня. - А с тех пор не бывал? - спросила Сьюзен. - Нет, мисс, - ответил Роб, по-прежнему обращаясь к Флоренс. - Быть может, Сьюзен, дядя Уолтера пошел туда, - сказала Флоренс, обращаясь к ней. - К капитану Катлю, мисс? - вмешался Роб. - Нет, мисс, он не тудапошел. Он приказал передать капитану Катлю, если тот зайдет, как он удивлен, что капитана не было вчера, и просил, чтобы капитан Катль подождал здесь, пока он вернется. - Вы знаете, где живет капитан Катль? - спросила Флоренс. Роб ответил утвердительно и, обратившись к засаленной пергаментнойкниге, лежавшей на конторке, вслух прочел адрес. Флоренс снова повернулась к своей служанке и начала совещаться с нейвполголоса, а круглоглазый Роб, памятуя о тайном приказе своего патрона., смотрел и слушал. Флоренс предложила отправиться к капитану Катлю, узнать отнего самого, как он относится к отсутствию известий о " Сыне и наследнике", иесли удастся, то привести его сюда, чтобы утешить дядю Соля. Сначала Сьюзенслегка возражала, ссылаясь на большое расстояние; но когда ее хозяйкаупомянула о наемной карете, она взяла назад свое возражение и дала согласие.Разговор продолжался несколько минут, прежде чем они пришли к такомузаключению, а в это время таращивший глаза Роб внимательно следил за обеимисобеседницами и прислушивался то к одной, то к другой, словно его назначилибыть судьей в споре. Наконец Роб был послан за каретою, а посетительницы остались в лавке; когда он вернулся, они сели в экипаж, наказав передать дяде Солю, чтонепременно заглянут к нему на обратном пути. Роб, провожавший взглядомкарету, пока она не скрылась из виду, как скрылись и голуби, ссосредоточенным видом уселся за конторку и, дабы сохранить в памяти все, чтопроизошло, записал это на маленьких клочках бумаги, не скупясь на чернила.Можно было не опасаться, что эти документы выдадут что бы то ни было, еслислучайно будут потеряны, ибо задолго до того, как просыхали чернила, словапревращались для Роба в непроницаемую тайну, словно он ни малейшего участияне принимал в их написании. Пока он был поглощен этой работой, наемная карета, преодолевнеслыханные препятствия в виде разводных мостов, немощеных улиц, непроезжихканалов, караванов бочек, огородов, засаженных бобами, маленьких прачечных идругих подобных препон, коими изобилует эта местность, остановилась на углуБриг-Плейс. Выйдя здесь из кареты, Флоренс и Сьюзен Нипер пошли по улице, отыскивая обитель капитана Катля. К несчастью, случилось так, что в этот день у миссис Мак-Стинджерпроисходила генеральная уборка. В такие дни миссис Мак-Стинджер пробуждалото сна полисмен, стучавший в дверь без четверти три утра, а она редколожилась спать раньше двенадцати часов ночи. Главная цель этой процедурызаключалась, по-видимому, в том, что на рассвете миссис Мак-Стинджервыносила всю мебель в садик, весь день слонялась по дому в патенах *, а всумерки снова вносила мебель в дом. Эта церемония приводила в великий трепетголубят - юных Мак-Стинджеров, которым в таких случаях не только некуда былоступить, но и обычно доставалось немало ударов клювом от родительницы, покапродолжался торжественный обряд. В тот момент, когда Флоренс и Сьюзен Нипер появились у двери миссисМак-Стинджер, сия достойная, но грозная особа тащила по коридору АлександраМак-Стинджера - двух лет и трех месяцев от рождения - дабы насильнопоместить его в сидячем положении на тротуаре; лицо у Александра почернело, ибо он задыхался после заслуженного наказания, а в таких случаях холоднаятротуарная плита обычно оказывалась прекрасным средством для восстановлениясил. Чувства миссис Мак-Стинджер, как женщины и матери, были оскорблены, когда она подметила сострадательный взгляд Флоренс, обращенный наАлександра. Посему миссис Мак-Стинджер, отдавая предпочтение этимблагороднейшим побуждениям нашей натуры перед нездоровым желаниемудовлетворить любопытство, встряхнула Александра и надавала ему пощечин ещедо применения тротуарной плиты, а также и во время оного и никакого вниманияне обратила на посторонних. - Простите, сударыня, - сказала Флоренс, когда ребенок снова обрелдыхание и начал им пользоваться. - Это дом капитана Катля? - Нет, - сказала миссис Мак-Стинджер. - Это не девятый номер? - нерешительно спросила Флоренс. - Кто говорит, что это не девятый номер? - возразила миссисМак-Стинджер. Сьюзен Нипер тотчас вмешалась и попросила объяснить, что хочет сказатьмиссис Мак-Стинджер, и известно ли ей, с кем она разговаривает. Миссис Мак-Стинджер в отместку смерила ее взглядом. - Хотела бы я знать, что вам нужно от капитана Катля? - сказала миссисМак-Стинджер. - Хотели бы? В таком случае сожалею о том, что ваше любопытство небудет удовлетворено, - отрезала мисс Нипер. - Тише, Сьюзен, прошу вас! - сказала Флоренс. - Быть может, сударыня, вы будете так любезны и сообщите нам, где живет капитан Катль, раз он живетне здесь. - Кто говорит, что он живет не здесь? - возразила неумолимаяМак-Стинджер. - Я сказала, что это не дом капитана Катля, и это не его дом; и сохрани бог, чтобы он когда-нибудь стал его домом, потому что капитанКатль не умеет управляться с домом и не заслуживает иметь дом, - это мойдом; а если я сдаю верхний этаж капитану Катлю, то никакой благодарности яот него не вижу и мечу бисер перед свиньей. Делая эти замечания, миссис Мак-Стинджер повысила голос, имея в видуокна верхнего этажа, и резко выпаливала каждое обвинение, словно из ружья свеликим множеством стволов. Когда прозвучал последний выстрел, послышалсяголос капитана, слабо протестующего из своей комнаты: - Тише там, внизу! - Если вам нужен капитан Катль, вон он! - сказала миссис Мак-Стинджер, сердито махнув рукой. Когда Флоренс без дальнейших разговоров отважилась войти, а Сьюзенпоследовала за нею, миссис Мак-Стинджер вновь начала прогуливаться в своихпатенах, а Александр Мак-Стинджер (по-прежнему на тротуарной плите), которыйзамолк было, прислушиваясь к беседе, заревел снова, развлекаясь во времяэтой мрачной процедуры, проделываемой совершенно машинально, созерцаниемулицы с наемною каретой в конце ее. Капитан сидел в своей комнате, засунув руки в карманы и подобрав ногипод стул, на очень маленьком пустынном островке среди океана мыльной воды.Окна у капитана были вымыты, стены вымыты, печка вычищена, и все, кромепечки, было мокрым и блестящим от песка и жидкого мыла, а воздух насыщензапахом этого москательного товара. Среди такого унылого пейзажа капитан, выброшенный на свой остров, скорбно созерцал водное пространство и как будтождал, что подплывет какой-нибудь спасительный барк и заберет его. Нет слов, чтобы описать изумление капитана, когда он, обративрастерянную физиономию к двери, увидел Флоренс, появившуюся со своейслужанкой. Так как красноречивая миссис Мак-Стинджер заглушила все прочиезвуки, он поджидал гостя не более редкого, чем слуга из трактира илимолочник; и теперь, когда появилась Флоренс и, подойдя к границам острова, подала ему руку, капитан вскочил, пораженный ужасом, словно предположил насекунду, что перед ним находится какой-нибудь юный член семьи ЛетучегоГолландца *. Однако самообладание тотчас же к нему вернулось, и первой заботойкапитана было переправить ее на сушу, что он благополучно и совершил однимдвижением руки. Выйдя затем в открытое море, капитан Катль обхватил за талиюмисс Нипер и перенес также и ее на остров. Затем капитан Катль с великимуважением и восторгом поднес руку Флоренс к своим губам и, отступив немного(ибо остров был недостаточно велик для троих), обратил к ней сияющуюфизиономию, поднимаясь над мыльной водой словно новая разновидность Тритона. - Конечно, вы удивлены, видя нас здесь, - с улыбкой сказала Флоренс. Бесконечно осчастливленный капитан в ответ поцеловал свой крючок ипробормотал, словно эти слова были изысканным и утонченным комплиментом: - Держись крепче! - Но я не была бы спокойна, - продолжала Флоренс, - если бы не узналаот вас, что вы думаете о милом Уолтере - теперь он мне брат, - и есть лиоснования бояться за него, и будете ли вы ежедневно навещать и утешать егобедного дядю, пока мы не получим известий об Уолтере? При этих словах капитан Катль как бы машинально схватился рукой заголову, на которой не было жесткой глянцевитой шляпы, и пришел в смущение. - Вы боитесь за Уолтера? - спросила Флоренс капитана, который не могглаз отвести от ее лица (так был он им восхищен), тогда как она в своюочередь смотрела на него пристально, желая увериться в искренности егоответа. - Нет, Ограда Сердца, - сказал капитан Катль, - я не боюсь! Такоймальчик, как Уольр, выдержит немало бурь. Такой мальчик, как Уольр, принесетсчастье этому самому бригу. Уольр, - продолжал капитан, и глаза егозаблестели, когда он хвалил своего молодого друга, а крючок поднялся, предвещая прекрасное изречение, - Уолтер - это) как говорится, внешнее ивидимое знамение внутренней и духовной силы, а когда найдете это место -отметьте. Флоренс, которая не совсем поняла изречение, хотя капитан, по-видимому, считал его полным глубокого смысла и весьма многозначительным, кроткосмотрела на него, ожидая продолжения. - Я не боюсь, Отрада моего Сердца, - повторил капитан. - Штормы в техширотах на редкость сильные, этого нельзя отрицать, и, быть может, ихотносило, относило и загнало на другой конец света. Но судно надежное, имальчик надежный, и, слава богу - капитан отвесил поклон, - не так-то легкоразбить сердца из дуба, находятся ли они на бриге или в груди. У нас имеютсяи те и другие, а это обещает благополучный исход, и потому пока я ничуть небоюсь. - Пока? - повторила Флоренс. - Ничуть, - отвечал капитан, целуя свою железную руку, - а прежде чем яначну бояться, Отрада моего Сердца, Уольр нам напишет с острова или изкакого-нибудь порта, и все придет в полный порядок и исправность. Что жекасается старого Соля Джилса, - тут капитан заговорил торжественно, -которого я буду крепко поддерживать и не покину, пока смерть нас неразлучит, и когда буйный ветер дует, дует, дует * - перелистайте катехизис(вставил в скобках капитан), и там вы найдете эти слова, - если для СоляДжилса будет утешением выслушать мнение моряка, у которого хватит умасправиться с любым делом, какое он вздумает взять на абордаж, и которомучуть голову не проломили в годы ученья, и чье имя Бансби, так этот самыйчеловек выскажет ему у него же в гостиной такое мнение, что совсем егооглушит. Да! - хвастливо заметил капитан Катль. - Оглушит так, как если быего ударили головой об дверь! - Приведем к нему этого джентльмена и послушаем, что он нам скажет! -воскликнула Флоренс. - Не поедете ли вы сейчас с нами? Нас ждет карета. Снова капитан схватился рукой за голову, на которой не было жесткойглянцевитой шляпы, и пришел в смущение. Но в этот самый момент случилось ввысшей степени замечательное событие. Дверь открылась без всякихпредупреждений и, по-видимому, сама собой; упомянутая жесткая глянцевитаяшляпа влетела в комнату, как птица, и тяжело опустилась у ног капитана.Затем Дверь захлопнулась так же быстро, как распахнулась, и никакихобъяснений этого чуда не воспоследовало. Капитан Катль поднял свою шляпу и, осмотрев ее с любопытством иудовольствием, начал вытирать рукавом. Занимаясь этим делом, капитан зорковзглянул на своих посетительниц и сказал вполголоса: - Видите ли, я хотел нестись к Солю Джилсу на всех парусах вчера исегодня утром, но она... она унесла ее и спрятала. Вот в чем дело. - Господи помилуй, кто же это сделал? - спросила Сьюзен Нипер. - Хозяйка дома, дорогая моя, - хриплым шепотом ответил капитан, знакомпредлагая соблюдать осторожность. - Мы с ней поспорили из-за мытья швабройвот этой палубы, а она... - сказал капитан, посматривая на дверь и испускаяпротяжный вздох, - короче говоря, она лишила меня свободы. - О! Хотела б я, чтобы она имела дело со мной! - воскликнула Сьюзен, раскрасневшись от возбуждения. - Я бы ей показала! - Думаете, что показали бы, дорогая моя? - отозвался капитан, недоверчиво покачивая головой, но явно восхищаясь отчаянной храбростьюнепреклонной красавицы. - Не знаю. Плавание трудное. С нею очень нелегкосправиться, дорогая моя. Никогда, знаете ли, не угадаешь, какой курс онавозьмет. Сейчас она идет круто к ветру, а через минуту делает поворот навас. А уж если ею овладеет... - продолжал капитан, и на лбу у него выступилпот. Только свистом можно было энергически закончить фразу, и потому капитаннерешительно свистнул. После этого он опять покачал головой и, сновавосхищенный безумной смелостью мисс Нипер, робко повторил: - Думаете, чтопоказали бы, дорогая моя? Сьюзен ответила только сдержанной улыбкой, но такой вызывающей, чтотрудно сказать, как долго упивался бы ее созерцанием капитан Катль, если быФлоренс, охваченная тревогой, не повторила своего предложения отправитьсянемедленно к оракулу Бансби. После такого напоминания о долге капитан Катльплотно нахлобучил глянцевитую шляпу, взял другую сучковатую палку, которойзаменил подаренную Уолтеру, и, предложив руку Флоренс, приготовилсяпрорваться сквозь вражеский строй. Однако случилось так, что миссис Мак-Стинджер уже изменила курс иповернула совсем в другую сторону; по замечанию капитана, она проделывалаэто нередко. Ибо, спустившись вниз, они убедились, что эта примерная женщинавыколачивает у входной двери циновки, в то время как Александр, сидяпо-прежнему на тротуарной плите, смутно вырисовывается в облаке пыли. Истоль была поглощена миссис Мак-Стинджер своими домашними делами, что началаколотить еще сильнее, когда мимо проходил капитан Катль со своимиспутницами, и ни словом, ни жестом не отозвалась на их присутствие. Капитанбыл так доволен этим удачным побегом - хотя вытряхивание циновокподействовало на него, как солидная доза нюхательного табаку, и заставилорасчихаться до слез, - что едва мог поверить своему счастью и по дороге отдвери до кареты не раз посматривал через плечо, явно опасаясь преследованиясо стороны миссис Мак-Стинджер. Однако они благополучно добрались до угла Бриг-Плейс, не потерпев нималейшего ущерба от этого грозного брандера; и капитан, взобравшись накозлы, - ибо галантность воспрепятствовала ему ехать в карете с леди, хотяего о том и просили, - взял на себя обязанность лоцмана, указывая извозчикупуть к судну капитана Бансби, которое называлось " Осторожная Клара" и стоялона якоре у Рэтклифа. После прибытия в гавань, где корабль этого прославленного командиранаходился среди пяти сотен своих товарищей, чьи перепутанные снастинапоминали чудовищную паутину, по которой прошлись щеткой, капитан Катльпоявился у окна кареты и предложил Флоренс и мисс Нипер сопутствовать ему наборт, заметив, что Бансби в высшей степени мягкосердечен по отношению к ледии их появление на борту " Осторожной Клары" будет способствовать скорее, чемчто бы то ни было, приведению в гармонию необъятного его ума. Флоренс охотно согласилась; и капитан, взяв ее маленькую ручку своейогромной лапой, повел ее по очень грязным палубам с такимпокровительственным, отеческим, горделивым и церемонным видом, что приятнобыло на него смотреть; наконец, подойдя к " Кларе", они убедились, что этоосторожное судно (стоявшее последним в ряду) убрало сходни, и футов шестьводы отделяют его от ближайшего соседа. Из объяснений капитана Катлявыяснилось, что с великим Бансби, так же как и с ним самим, жестокообращается его квартирная хозяйка, и когда ее обхождение превосходит меруего терпения, он, прибегая к последнему средству, разверзает между ними этупропасть. - " Клара", э-хой! - крикнул капитан, поднеся руку ко рту. - Э-хой! - как эхо, откликнулся юнга, взбегая наверх. - Бансби на борту? - осведомился капитан громовым голосом, словнонаходился на расстоянии полумили, а не двух ярдов. - Да, да! - в тон ему крикнул юнга. Затем юнга перебросил доску капитану Катлю, который заботливо ееприладил, перевел Флоренс, а потом вернулся за мисс Нипер. Итак, они стоялина палубе " Осторожной Клары", где на вантах, развеваясь, сушилисьпринадлежности туалета вместе с несколькими языками и макрелью, Поднимаясь медленно над стенкой каюты, показалась человеческая голова -и к тому же очень большая - с одним неподвижным глазом на лице цветакрасного дерева и одним вращающимся, как бывает на некоторых маяках. Этаголова была украшена косматыми волосами, напоминавшими паклю, которые неимели определенного тяготения к северу, востоку, югу или западу, но тяготелико всем четвертям компаса и к каждому его делению. Вслед за головой появилсялишенный всякой растительности подбородок, воротничок рубашки с шейнымплатком, суконная лоцманская куртка и пара суконных лоцманских штанов стаким широким поясом, что он мог заменить жилет; пояс был украшен массивнымидеревянными пуговицами, похожими на шашки. Когда обнаружилась нижняя частьэтих панталон, Бансби появился как на ладони: руки в карманах необъятнойвеличины, взгляд устремлен не на капитана Катля или леди, а на топ мачты. Глубокомысленный вид этого философа, дюжего и плотного, с чрезвычайнокрасным лицом, на котором, казалось, как на троне водрузилась молчаливость, не противоречил его характеру, коему это качество было весьма свойственно, ипочти устрашил капитана Катля, хотя они и состояли в дружеских отношениях.Шепнув Флоренс, что Бансби ни разу в жизни не выражал удивления и, по-видимому, даже не знает, что это значит, капитан наблюдал, как тотсозерцает топ и окидывает взглядом горизонт; когда же вращающийся глаз, казалось, обратился в его сторону, капитан сказал: - Бансби, дружище, как дела? Послышался грубый, хриплый голос, который как будто не имел отношения кБансби (во всяком случае лицо его ничуть не изменилось): - А, приятель, как поживаете? В то же время правая рука Бансби, вынырнув из кармана, пожала рукукапитану и снова отправилась в карман. - Бансби, - сказал капитан, сразу приступив к делу, - вот вы, человекбольшого ума, человек, который может высказать свое мнение. Вот, молодаяледи, желающая выслушать это мнение касательно моего друга Уольра, равно каки другой мой друг, Соль Джилс, - к нему вам стоит приблизиться на расстояниеоклика, - который, будучи человеком науки, каковая есть матьизобретательности, не знает никаких законов. Бансби, хотите сделать мнеодолжение, повернуть через фордевинд и отправиться с нами? Прославленный командир, который, судя по выражению его лица, всегдавысматривал что-то в бесконечной дали и не имел ни малейшего зрительногопредставления о предметах, находившихся в пределах десяти миль, не далникакого ответа. - Вот человек, - сказал капитан, обращаясь к своим прекраснымслушательницам и указывая крючком на командира, - человек, который падал смачт чаще, чем кто бы то ни было на свете; человек, с которым произошлонесчастных случаев больше, чем со всеми моряками в Морском госпитале; человек, чья голова перенесла в прошлом удары стольких брусьев, досок иболтов, сколько потребуется вам в Четем-Ярде на постройку увеселительнойяхты; и, однако - я уверен, - этим путем он приобрел свои суждения, иборавных им нет ни на суше, ни на море! При этой похвале флегматический командир выразил некотороеудовлетворение легким движением локтей; но, находись его лицо в той же дали, куда устремлялся его взгляд, зрители узнали бы о его мыслях не меньше, чемсейчас. - Приятель! - неожиданно сказал Бансби, наклоняясь и засматривая подперекладину, заслонявшую ему горизонт, - что будут пить эти леди? Капитан Катль, чья деликатность была задета таким вопросом, посколькуон касался Флоренс, отвел мудреца в сторону и, объяснив ему что-то на ухо, отправился с ним вниз; чтобы его не обидеть, капитан выпил рюмочку, аФлоренс и Сьюзен, заглядывая в открытый люк, видели, как мудрец, с трудомпротискиваясь между койкой и очень маленькой медной печкой, налил также исебе. Вскоре они вернулись на палубу, и капитан Катль, радуясь успеху своейзатеи, повел Флоренс к карете, а Бансби следовал за ним, сопровождая миссНипер, которую он, словно некий унылый медведь, обнимал рукой, покрытойлоцманским сукном (к великому негодованию этой молодой леди). Капитан усадил своего оракула в экипаж и в восторге от того, чтозалучил его и водворил сей великий ум в наемную карету, не мог удержаться, чтобы не поглядывать на Флоренс в окошечко за спиной кучера и не выражатьсвоего восхищения улыбками, а также постукиваньем себя по лбу, намекая ей, что мозг Бансби работает усиленно. Тем временем Бансби, все еще обнимая миссНипер (ибо его друг, капитан, не преувеличил его мягкосердечия), неизменносохранял торжественную осанку и никакого внимания не обращал ни на нее, нина кого бы то ни было. Дядя Соль, вернувшись тем временем домой, встретил их у двери инемедленно ввел в маленькую заднюю гостиную, странно изменившуюся с отъездомУолтера. На столе и по всей комнате были разложены морские и географическиекарты, по которым удрученный мастер судовых инструментов снова и сновапрослеживал путь пропавшего без вести судна и за минуту до их приходаизмерял с помощью циркуля, все еще бывшего у него в руке, как далеко должнобыло отнести корабль, если его занесло в то или иное место, и старалсяубедить себя, что много времени должно пройти, прежде чем надежда угаснет. - Если его отнесло сюда... - говорил дядя Соль, пытливо глядя на карту, - но нет, это почти невозможно. Или если шторм загнал его сюда... но этоневероятно. Или есть какая-то надежда, что оно изменило курс настолько, что... но даже я не могу этому верить! Бросая эти отрывистые фразы, бедный старый дядя Соль странствовал поразостланному перед ним огромному листу и не находил на нем точки, позволяющей ему питать надежду и достаточно большой, чтобы на ней уместилосьострие циркуля. Флоренс сразу заметила - трудно было бы не заметить, - что со старикомпроизошла какая-то странная перемена, и хотя он стал еще беспокойнее ирассеяннее, чем прежде, однако наряду с этим чувствовалась удивительнаярешимость, приводившая ее в недоумение. Чудилось ей - он говорит бессвязно инаобум, ибо, когда она выразила сожаление по поводу его отсутствия утром, онсначала отвечал, что заходил к ней, но, по-видимому, тотчас же готов былвзять эти слова назад. - Вы заходили ко мне? - сказала Флоренс. - Сегодня? - Да, дорогая моя юная леди, - отвечал дядя Соль, смущенно посмотрев нанее и затем отведя взгляд. - Я хотел еще разок увидеть и услышать вас, прежде чем... - Прежде чем?.. Прежде чем что? - спросила Флоренс, положив руку ему наплечо. - Разве я сказал " прежде чем"? - отозвался старый Соль. - Ну, в такомслучае, должно быть, я хотел сказать, прежде чем мы получим вести о моемдорогом мальчике. - Вы нездоровы, - нежно сказала Флоренс. - Вы так встревожены. Яуверена, что вы нездоровы. - Я здоров, - возразил старик, сжимая правую руку и вытягивая ее, чтобыпоказать Флоренс, - здоров и крепок, как только может пожелать человек в моигоды. Видите? Не дрожит! Разве тот, кому она принадлежит, не способен натакую же решимость и стойкость, как многие другие моложе его? Думаю, чтоспособен. Увидим. Не столько слова его, хотя они ей и запомнились, сколько тон произвелна Флоренс такое впечатление, что она готова была в ту же минуту поведать освоем беспокойстве капитану Катлю, если бы капитан не воспользовался этойминутой для того, чтобы разъяснить обстоятельства дела, касательно коеготребовалось мнение проницательного Бансби, и обратиться к сему авторитетномулицу с просьбой изречь таковое. Бансби, чей глаз по-прежнему был обращен к какой-то точке на полпутимежду Лондоном и Грейвзендом, раза три протягивал правую руку, облеченную вгрубое сукно, дабы в поисках вдохновения обвить ею прелестную талию миссНипер; но так как эта молодая особа в раздражении своем поместилась задругим концом стола, мягкое сердце командира " Осторожной Клары" не встретилоотклика на свой порыв. После нескольких неудачных попыток командир, ни кчему не обращаясь, заговорил, или, вернее, голос в нем произнессамопроизвольно и совершенно независимо от него самого, словно Бансби былодержим охрипшим духом: - Меня зовут Джек Бансби! - Ему нарекли имя Джон! - вскричал восхищенный капитан Катль. -Слушайте! - И если я что скажу, - после некоторого раздумья продолжал голос, - яот этого не отступлю. Капитан, стоявший об руку с Флоренс, кивнул слушателям, как будто хотелпояснить: " Сейчас он себя покажет. Вот что я имел в виду, когда привел его". - Отчего же? - продолжал голос. - Почему не сказать? Не все ли равно? Кто может сказать иначе? Никто! Итак - стоп! Доведя свои рассуждения до этого пункта, голос сделал остановку иотдохнул. Затем снова заговорил, очень медленно: - Считаю ли я, ребята, что этот " Сын и наследник" мог затонуть? Возможно. Утверждаю ли я это? А что именно? Если шкипер выходит из проливасвятого Георга, держа курс на Дауне, что лежит перед ним? Пески Гудуина *.Ему незачем непременно налетать на пески, но он может налететь. Держитесь покурсу этого наблюдения. Это уже не мое дело. Итак, стоп, держите бодро вахтуи желаю вам удачи! Тут голос удалился из задней гостиной и вышел на улицу, увлекая с собойкомандира " Осторожной Клары" и сопутствуя ему с подобающей поспешностью наборт судна, где тот мгновенно лег соснуть и дремотой освежил свой ум. Ученики мудреца, вынужденные самостоятельно применять его указаниясогласно принципу, являвшемуся основным стержнем треножника Бансби, а бытьможет, и кое-кого из других оракулов, переглянулись слегка растерянно. А РобТочильщик, который, позволив себе невинную вольность, подглядывал иподслушивал через окно в потолке, потихоньку спустился с крыши в полномнедоумении. Однако капитан Катль, чье восхищение командиром Бансби ещеусилилось - если это только возможно, - когда тот столь блестяще оправдалсвою репутацию и торжественно разрешил все сомнения, принялся разъяснять, что Бансби вполне уверен, что у Бансби нет никаких опасений, и мнение, высказанное таким человеком, рожденное таким умом, является якорем самойНадежды, и якорная стоянка вполне надежна. Флоренс старалась поверить, чтокапитан прав, но Нипер, крепко стиснув руки, решительно качала головой ипитала к Бансби доверия не больше, чем к самому мистеру Перчу. По-видимому, философ оставил дядю Соля в таком же состоянии, в каком застал его, ибо тотпо-прежнему скитался по морям, держа в руке циркуль и не находя для негопристанища. В то время как старик был поглощен этим занятием, Флоренсшепнула что-то на ухо капитану Катлю, и тот положил ему на плечо своютяжелую руку. - Как дела, Соль Джилс? - бодро крикнул капитан. - Неважно, - Нэд, - отозвался старый мастер. - Сегодня я все вспоминал, что в тот самый день, когда мой мальчик поступил в контору Домби, он поздновернулся к обеду и сидел как раз там, где вы сейчас стоите; мы разговаривалио штормах и кораблекрушениях, и мне едва удалось отвлечь его от этой темы. Встретив взгляд Флоренс, которая серьезно и испытующе всматривалась вего лицо, старик замолчал и улыбнулся. - Держитесь крепче, старый приятель! - воскликнул капитан. - Бодритесь! Вот что я вам скажу, Соль Джилс: сначала я провожу домой Отраду Сердца, - икапитан, приветствуя Флоренс, поцеловал свой крючок, - а потом вернусь ивозьму вас на буксир до самого вечера. Вы пойдете со мной, Соль, и мыгде-нибудь пообедаем вместе. - Не сегодня, Нэд! - быстро сказал старик, который был почему-тоиспуган этим предложением. - Не сегодня! Я не могу! - Почему? - осведомился капитан, глядя на него с изумлением. - У меня... у меня столько дел. То есть мне многое нужно обдумать ипривести в порядок. Право же, не могу, Нэд. Сегодня мне нужно еще раз выйтииз дому, побыть одному и о многом подумать. Капитан посмотрел на старого мастера, посмотрел на Флоренс и опять настарого мастера. - В таком случае, завтра, - предложил он наконец. - Да, да! Завтра! - сказал старик. - Вспомните обо мне завтра. Значит -завтра. - Я буду здесь рано, заметьте это, Соль Джилс, - поставил условиекапитан. - Да, да. Завтра рано утром, - сказал старый Соль. - А теперь прощайте, Нэд Катль, и да благословит нас бог! Стиснув с необычайным жаром обе руки капитана, старик повернулся кФлоренс, взял ее руки в свои и поднес их к губам, затем с очень страннойпоспешностью повел ее к карете. Вообще, он произвел такое сильноевпечатление на капитана Катля, что тот задержался и предписал Робу бытьособенно послушным и внимательным к своему хозяину вплоть до завтрашнегоутра, каковое распоряжение капитан скрепил выдачей шиллинга и посулил ещешесть пенсов до полудня следующего дня. Совершив это доброе дело, капитанКатль, почитавший себя естественным и законным телохранителем Флоренс, влезна козлы, глубоко сознавая возложенную на него ответственность, и проводилее до дому. Прощаясь, он заверил ее, что будет держаться крепко, не отходяот Соля Джилса, и еще раз осведомился у Сьюзен Нипер, ибо не мог забытьсмелые ее слова касательно миссис Мак-Стинджер: - Так вы думаете, что показали бы ей, милая? Когда заброшенный дом поглотил обеих женщин, мысли капитана обратилиськ старому мастеру, и он почувствовал беспокойство. Поэтому вместо того, чтобы идти домой, он шагал взад и вперед по улице и, скоротав время довечера, пообедал поздно в некоей угловой маленькой таверне в Сити, с залом, имеющим клинообразную форму и весьма охотно посещаемым глянцевитыми шляпами.Важнейшим намерением капитана было пройти в сумерках мимо лавки Соля Джилсаи заглянуть в окно, что он и сделал. Дверь в гостиную была открыта, и онувидел, как его старый друг деловито и усердно Пишет, сидя за столом, аМаленький Мичман, уже укрывшийся под крышей от ночной росы, следит за ним сприлавка, под которым Роб Точильщик стелет постель, прежде чем заперетьлавку. Успокоенный миром, царившим во владениях Деревянного моряка, капитанвзял курс на Бриг-Плейс, решив сняться с якоря рано утром.
Данная страница нарушает авторские права?