Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Глава XVIII.
Отец и дочь В доме мистера Домби тишина. Слуги бесшумно скользят вверх и вниз полестнице, их шагов не слышно. Они все время беседуют друг с другом и долгосидят за столом, уделяя большое внимание еде и питью, и услаждают себя, следуя мрачному и нечестивому обычаю. Миссис Уикем с глазами, полными слез, рассказывает меланхолические истории, повествует о том, как она всегдаговорила миссис Пипчин, что это случится, пьет столового эля больше, чемобычно, и очень грустна, но общительна. В таком же расположении духакухарка. Она обещает жареное мясо к ужину и старается преодолеть как своючувствительность, так и действие лука. Таулинсон усматривает в случившемся перст судьбы и желает знать - пустьответит кто-нибудь, - можно ли ждать добра, если живешь в угловом доме. Имвсем кажется, что это было давным-давно, хотя мальчик все еще лежит, тихий ипрекрасный, на своей кроватке. В сумерках являются некий гости, бесшумно, в войлочных туфлях. Онибывали здесь и раньше, и вместе с ними появляется это ложе отдохновения, такое странное ложе для уснувших детей. Отца, понесшего тяжелую утрату, невидел все это время даже его слуга; ибо он садится в дальний угол своейтемной комнаты, когда кто-нибудь туда входит, а в другое время как будтотолько и делает, что шагает взад и вперед. Но утром домочадцы шепчутся отом, что глубокой ночью слышали, как он поднялся наверх и оставался там, втой комнате, пока не взошло солнце. В конторе в Сити окна с матовыми стеклами стали еще более тусклымиблагодаря закрытым ставням; и в то время, как дневной свет, прокрадываясь вкомнату, заставляет меркнуть зажженные лампы на конторках, лампы в своюочередь заставляют меркнуть дневной свет; здесь царит какой-то необычныйсумрак. Дела идут вяло. Клерки не расположены работать; они уславливаютсяпоесть отбивных котлет днем и подняться вверх по реке. Перч, рассыльный, неторопится исполнять поручения, попадает в трактиры, куда его приглашаютдрузья, и разглагольствует о ненадежности дел человеческих. Вечером онвозвращается домой в Болс-Понд раньше, чем обычно, и угощает миссис Перчтелячьей котлетой и шотландским элем. Мистер Каркер-заведующий никого неугощает; и его никто не угощает; но в уединении своей комнаты он весь деньскалит зубы; и может показаться, будто что-то исчезло с дороги мистераКаркера - удалено какое-то препятствие, и путь перед ним свободен. А вот румяные дети, живущие против дома мистера Домби, смотрят из оконсвоей детской вниз на улицу, потому что там, у его двери, стоят четыречерных лошади с перьями на голове, и перья колеблются на экипаже, в которыйони впряжены; и эти перья и шеренга людей с шарфами и жезлами привлекаюттолпу. Фокусник, собиравшийся вертеть таз, снова надевает широкое пальтоповерх своего пестрого наряда, а его жена, волочащая ноги и кривобокая, ибоне спускает с рук тяжелого младенца, задерживается, чтобы поглядеть, кактронется процессия. Но крепче прижимает она ребенка к своей грязной груди, когда выносят ношу, которая так легка; а в высоком окне напротив младшаярумяная девочка перестает шалить и, указывая пухлым пальчиком, засматриваетв лицо няни и спрашивает: " Что это? " А вот мимо кучки слуг в трауре и плачущих женщин мистер Домби проходитчерез холл и направляется к другому экипажу, который его ждет. Он не" раздавлен" горем и отчаянием, - думают зрители. Походка его так жеуверенна, осанка так же надменна, как всегда. Он не прячет лица за носовымплатком и смотрит прямо перед собой. Хотя лицо у него слегка осунувшееся, суровое и бледное, но выражение его не изменилось. Он занимает место вэкипаже, и за ним следуют еще трое джентльменов. Затем торжественнаяпохоронная процессия медленно движется по улице. Перья еще колышутся вдали, а фокусник уже вертит свой таз на трости, и та же толпа глазеет на него. Ножена фокусника медленнее, чем обычно, берет тарелочку для сбора денег, ибодетские похороны навели ее на мысль о том, что младенец, прикрытый еепоношенной шалью, быть может, не станет взрослым, не наденет небесно-голубойповязки на голову и телесного цвета шерстяных панталон и не будеткувыркаться в грязи. Перья совершают свой мрачный путь по улицам, и вот уже слышенколокольный звон. В этой самой церкви хорошенький мальчик получил все, чтоостанется от него на земле, - имя. Все, что умерло, кладут здесь, недалекоот бренных останков его матери. Это хорошо. Их прах лежит там, куда Флоренсво время своих прогулок - о, одинокие, одинокие прогулки! - может приходитьв любой день. Когда окончилась служба и священник ушел, мистер Домби оглядывается итихо спрашивает, здесь ли человек, которому приказано было явиться заинструкциями относительно надгробной плиты. Кто-то выступает вперед и говорит: " Здесь". Мистер Домби сообщает, где он хотел бы ее поместить, показывает емурукой на стене ее форму и размер и объясняет, что она должна находитьсярядом с плитой матери. Затем он пишет карандашом текст, отдает ему иговорит: - Я хочу, чтобы это было сделано немедленно. - Будет сделано немедленно, сэр. - Как видите, нужно начертать только имя и возраст. Человек кланяется, смотрит на бумагу и как будто колеблется. МистерДомби, не замечая его колебаний, поворачивается и направляется к выходу. - Прошу прощения, сэр! - Рука осторожно прикасается к траурному плащу.- Вы желаете, чтобы это было сделано немедленно, а это можно сдать в работу, когда я вернусь... - Ну так что? - Не угодно ли вам прочесть еще раз? Мне кажется, здесь ошибка. - Где? Ваятель возвращает ему бумагу и указывает линейкой на слова: " любимогои единственного ребенка". - Мне кажется, следовало бы " сына", сэр? - Вы правы. Конечно. Измените. Отец, ускорив шаги, идет к карете. Когда остальные трое, которыеследовали за ним по пятам, занимают свои места, лицо его в первый раззакрыто - заслонено плащом. И в тот день они его больше не видят. Он выходитиз экипажа первым и немедленно удаляется в свою комнату. Остальные, присутствовавшие на похоронах (это всего лишь мистер Чик и два врача) идутнаверх в гостиную, где их принимают миссис Чик и мисс Токс. А какое лицо учеловека в запертой комнате внизу, каковы его мысли, что у него на сердце, какова его борьба и каковы страдания, - никто не знает. На кухне знают только, что " сегодня похоже на воскресенье". Там едвамогут убедить себя в том, что нет ничего непристойного, если не греховного, в поведении людей на улице, которые занимаются своими повседневными делами иодеты в будничное платье. Но шторы уже подняты и ставни открыты; и слугимрачно развлекаются за бутылкой вина, которого пьют вволю, словно по случаюпраздника. Они весьма расположены к нравоучительной беседе. Мистер Таулинсонсо вздохом провозглашает тост: " За очищение всех нас от скверны! ", на чтокухарка отзывается тоже со вздохом: " Богу известно, что в этом мынуждаемся". Вечером миссис Чик и мисс Токс снова принимаются за рукоделие. Ивечером же мистер Таулинсон выходит подышать свежим воздухом вместе сгорничной, которая еще не обновила своего траурного чепца. Они очень нежныдруг к другу в темных закоулках, и Таулинсон мечтает о том, чтобы вестидругую, безупречную жизнь в качестве солидного зеленщика на Оксфордскомрынке. В эту ночь в доме мистера Домби спят крепче и спокойнее, чем спали втечение многих ночей. Утреннее солнце пробуждает весь дом, и снова всевходит в прежнюю свою колею. Румяные дети, живущие напротив, пробегают мимосо своими обручами. В церкви - блестящая свадьба. Жена фокусника подвизаетсяс тарелочкой для сбора денег в другом городском квартале. Каменотес поет инасвистывает, высекая на лежащей перед ним мраморной плите: Поль. И возможно ли, чтобы в мире, столь многолюдном и хлопотливом, утратаодного слабого существа нанесла чьему-либо сердцу рану, столь широкую иглубокую, что только необъятная широта и глубина вечности могла бы ееисцелить? Флоренс в невинной своей скорби дала бы такой ответ: " О мой брат, мой горячо любимый и любящий брат! Единственный друг и товарищ моегоневеселого детства! Может ли мысль менее возвышенная пролить свет, ужеозаряющий твою раннюю могилу, или пробудить умиротворенную грусть, котораярождается под этим градом слез? " - Милое мое дитя, - сказала миссис Чик, которая почитала долгом, на неевозложенным, воспользоваться удобным случаем, - когда ты достигнешь моеговозраста... - То есть будете во цвете лет, - вставила мисс Токс. -...Тогда ты узнаешь, - продолжала миссис Чик, нежно пожимая руку миссТокс в благодарность за дружеское замечание, - тогда ты узнаешь, чтогрустить бесполезно и что наш долг - смириться... - Я постараюсь, милая тетя. Я буду стараться, - рыдая, отвечалаФлоренс. - Рада это слышать, - заявила миссис Чик, - ибо, дорогая моя, какскажет тебе наша милая мисс Токс, о здравом смысле и удивительнойрассудительности которой двух мнений быть не может... - Дорогая моя Луиза, право же, я скоро возгоржусь, - вставила миссТокс. -...Скажет тебе и подкрепит своими опытом, - продолжала миссис Чик, -мы призваны к тому, чтобы при всех обстоятельствах делать усилия. Они от настребуются. Если бы не... милая моя, - повернулась она к мисс Токс, - язапамятовала слово. - Не... не... - Небрежность? - подсказала мисс Токс. - Нет, нет, нет! - сказала миссис Чик. - Что вы! Ах, боже мой, оновертится у меня на языке. Не... - Неуместная привязанность? - робко подсказала мисс Токс. - О, господи, Лукреция! - воскликнула миссис Чик. - Это просточудовищно! Ненавистник человечества - вот слово, которое я запамятовала.Придет же в голову! Неуместная привязанность! Итак, говорю я, если быненавистник человечества задал в моем присутствии вопрос: " Зачем мыродились? " - я бы ответила: " Чтобы делать усилия". - В самом деле, это прекрасно! - сказала мисс Токс, находясь подвпечатлением столь оригинальной мысли. - Прекрасно! - К сожалению, - продолжала миссис Чик, - у нас пример перед глазами.Дорогое мое дитя, мы вправе предполагать, что, если бы в этой семье былосвоевременно сделано усилие, можно было бы избежать многих весьма тяжелых иприскорбных событий. Ничто и никогда не разубедит меня в том, - заметиларешительным тоном славная матрона, - что покойная Фанни могла сделатьусилие, и тогда покинувший нас драгоценный малютка был бы, во всяком случае, более крепкого сложения. Миссис Чик на полсекунды отдалась своим чувствам, но, как бы наглядноиллюстрируя свою доктрину, сдержалась, оборвав рыданье, и заговорила снова: - Поэтому, Флоренс, докажи нам, прошу тебя, что ты крепка духом, и неотягчай эгоистически того отчаяния, в какое погружен твой бедный папа. - Милая тетя! - воскликнула Флоренс, быстро опускаясь перед ней наколени, чтобы можно было пристальнее и внимательнее взглянуть ей в лицо. -Скажите мне еще что-нибудь о папе! Пожалуйста, расскажите мне о нем! Оночень страдает? У мисс Токс была чувствительная натура, и эта мольба глубоко еерастрогала. Увидела ли она в ней желание заброшенной девочки взять на себяту нежную заботу, которую так часто выражал ее любимый брат, - увидела лиона любовь, которая пыталась прильнуть к сердцу, любившему его, и не могласмириться с тем, что ей отказывают в сочувствии такому горю при стольпечальном содружестве любви и скорби, - или же мисс Токс почувствовала вдевочке пылкую и преданную душу, которая, хотя ее и отвергли и оттолкнули, была преисполнена нежности, долго остававшейся без ответа, и в тоскливомодиночестве, вызванном этой утратой, обращалась к отцу в надежде найтиутешение и самой его утешить, - что бы ни почувствовала мисс Токс, но онабыла растрогана. На секунду она забыла о величии миссис Чик; быстро погладивФлоренс по щеке, она отвернулась и, не дожидаясь указаний сей мудройматроны, не удержалась от слез. Сама миссис Чик на секунду утратила присутствие духа, коим такгордилась, и оставалась безмолвной, глядя на прекрасное юное лицо, котороетак долго, так упорно и терпеливо было обращено к маленькой кроватке. Нообретя голос, который являлся синонимом присутствия духа - право же, этобыло одно и то же, - она ответила с достоинством: - Флоренс, дорогое моя дитя, твой бедный папа бывает временами немногостранным: и спрашивать меня о нем - значит задавать вопрос о предмете, напонимание которого я не притязаю. Мне кажется, я имею на твоего папу болеесильное влияние, чем кто-нибудь другой. Однако я могу сказать только, что онговорил со мною очень мало и видела я его всего раза два и каждый раз неболее одной минуты, да и тогда я его почти не видела, так как у него вкомнате темно. Я сказала твоему папе: " Поль! " - вот точное выражение, ккоторому я прибегла: " Поль! Почему вы не примете какого-нибудь возбуждающегосредства? " Твой папа отвечал неизменно: " Луиза, будьте добры оставить меня.Мне ничего не нужно. Мне лучше побыть одному". Лукреция, если бы завтра менязаставили принести присягу в суде, - продолжала миссис Чик, - не сомневаюсь, я не остановилась бы перед тем, чтобы клятвенно повторить эти самые слова. Мисс Токс выразила свое восхищение, сказав: - Моя Луиза всегда методична! - Одним словом, Флоренс, - продолжала тетка, - мы с твоим бедным папойпочти не разговаривали, вплоть до сегодняшнего дня, когда я сообщила твоемупапе, что сэр Барнет и леди Скетлс прислали чрезвычайно любезную записку...Наш ненаглядный мальчик! Леди Скетлс любила его, как... Где мой носовойплаток? Мисс Токс подала платок. -...Чрезвычайно любезную записку, предлагая, чтобы ты навестила их сцелью переменить обстановку. Заметив твоему папе, что, по моему мнению, миссТокс и я можем вернуться теперь домой (с чем он вполне согласился), яосведомилась, нет ли у него каких-нибудь возражений против того, чтобы тыприняла это приглашение. Он сказал: " Нет, Луиза, никаких! " Флоренс подняла заплаканные глаза. - Но если, Флоренс, тебе больше хочется остаться здесь, чем погоститьтам или поехать со мной... - Мне бы этого гораздо больше хотелось, тетя, - был тихий ответ. - В таком случае, дитя, - сказала миссис Чик, - поступай как знаешь.Должна сказать, что это странный выбор. Но ты всегда была странной. Казалосьбы, в твоем возрасте и после того, что случилось, - милая моя мисс Токс, яопять потеряла носовой платок, - каждый был бы рад уехать отсюда. - Мне бы не хотелось думать, - сказала Флоренс, - что все стараютсяпокинуть этот дом. Мне бы не хотелось думать, что комнаты... его... комнатынаверху остаются пустыми и мрачными, тетя. Я предпочла бы побыть теперьздесь. О, мой брат! Мой брат! Это был естественный взрыв чувств, который нельзя подавить; и онипрорвались бы даже сквозь пальцы рук, которыми она закрыла лицо. Страждущаяи измученная грудь должна получить облегчение, иначе бедное раненое одинокоесердце затрепещет, как птица со сломанными крыльями, и разобьется. - Ну, что ж, дитя! - помолчав, заметила миссис Чик. - Ни в каком случаене хотела бы я сказать тебе что-нибудь неласковое, и, конечно, ты этознаешь. Итак, ты останешься здесь и будешь поступать, как тебе вздумается.Никто не будет вмешиваться в твои дела, Флоренс, и я уверена, никто и незахочет вмешиваться. Флоренс покачала головой, печально соглашаясь. - Не успела я заметить твоему бедному папе, что ему следовало быразвлечься и попытаться восстановить свои силы, временно переменивобстановку, - продолжала миссис Чик, - как он уведомил меня, что принял ужерешение уехать ненадолго из города. Право же, я надеюсь, что он уедет оченьскоро. Чем скорее, тем лучше. Но, кажется, нужно привести в порядок еголичные бумаги после того несчастья, которое так потрясло всех нас, - понятьне могу, что случилось с моим платком; Лукреция, дайте мне ваш, моя милая...- и этим он будет заниматься один-два вечера в своей комнате. Твой папа, дитя, - самый настоящий Домби, какой только может быть, - сказала миссисЧик, с большим старанием вытирая глаза уголками платка мисс Токс. - Онсделает усилие. За него можно не бояться. - Могла бы я, тетя, - дрожа, спросила Флоренс, - что-нибудь сделать, чтобы... - Ах, боже мой, дорогое мое дитя, - быстро перебила миссис Чик, - о чемты говоришь? Если твой папа сказал мне - я тебе передала подлинные егослова: " Луиза, мне ничего не нужно, мне лучше побыть одному", - как тыполагаешь, что сказал бы он тебе? Ты не должна показываться ему на глаза, дитя. Об этом нечего и думать. - Тетя, - сказала Флоренс, - я пойду лягу. Миссис Чик одобрила это решение и отпустила ее, напутствовав поцелуем.Но мисс Токс под предлогом поисков потерянного носового платка подняласьвслед за нею наверх и попыталась, улучив минутку, утешить ее, несмотря навеличайшее неодобрение Сьюзен Нипер. Ибо мисс Нипер в пылу усердияпренебрежительно отзывалась о мисс Токс, как о крокодиле; однако еесочувствие казалось искренним и отличалось тем преимуществом, что былобескорыстно, - таким путем вряд ли можно было заслужить чью-нибудьблагосклонность. И неужели не было никого ближе и дороже, чем Сьюзен, чтобы ободритьсердце, истерзанное тоскуй? Никого, кого можно было бы обнять, ни одноголица, к которому можно было обратить свое лицо? Никого не было, кто нашел быслово утешения для такой глубокой скорби? Неужели Флоренс была так одинока всуровом мире, что больше ничего не оставалось ей? Ничего! Лишившись сразу иматери и брата - ибо с потерей маленького Поля первая утрата еще сильнеепридавила ее своей тяжестью, - она не могла обратиться за помощью ни к кому, кроме Сьюзен. О, кто расскажет, как сильно нуждалась она в помощи первоевремя! Первое время, когда жизнь в доме вошла в привычную колею, когдаразъехались все, кроме слуг, а отец заперся в своих комнатах, Флоренс моглатолько плакать, бродить по дому, а иногда, под наплывом мучительныхвоспоминаний, убежать к себе в комнату, заломить руки, броситься ничком накровать, не находя никакого утешения - ничего, кроме горькой и жестокойтоски. Обычно это случалось при виде какого-нибудь уголка или веши, тесносвязанных с Полем; из-за этого первое время злосчастный дом превратился длянее в место пыток. Чистой любви несвойственно гореть так неистово и так немилосерднодолго. Пламя более грубое и более земное терзает грудь, его приютившую; носвященный огонь с небес так же тихо мерцает в сердце, как в тот час, когдаон осенил головы собравшихся двенадцати * и каждому показал его брата, просветленного и невредимого. Когда этот образ явился им, вскоре обрели онивновь и безмятежное лицо, мягкий голос, любящий взгляд, тихое доверие и мир; вот так и Флоренс - хотя и продолжала плакать - плакала более спокойно илелеяла воспоминание. Прошло немного времени, и золотая вода, струящаяся по стене на прежнемместе, в прежний тихий час, медленно убывая, притягивала ее спокойныйвзгляд. Прошло немного времени, и снова она часто бывала в этой комнате; сидела здесь одна, такая же терпеливая и кроткая, как и тогда, когдадежурила у кроватки. Если она вдруг остро ощущала, что эта кроваткаопустела, она могла стать перед нею на колени и молить бога - это былоизлияние ее переполненного сердца - о том, чтобы некий ангел любил ее ипомнил о ней. Прошло немного времени, и в унылом доме, таком большом и мрачном, еетихий голос в сумерках, медленно и иногда прерываясь, запел ту старуюпесенку, которую Поль так часто слушал, прислонив голову к ее плечу. Апотом, когда совсем стемнело, чуть слышная музыка зазвучала в комнате; онаиграла и пела так тихо, что это было похоже скорее на горестное воспоминаниео том, как она пела по его просьбе, в тот последний вечер, чем на песню. Ноэто повторялось часто, очень часто, в сумеречном одиночестве; и прерывистоежурчание мелодии еще дрожало на клавишах, когда слезы заглушали нежныйголос. Так обрела она мужество взглянуть на рукоделие, которым заняты были еепальцы, когда она сидела рядом с ним на морском берегу; так прошло немноговремени, и она снова принялась за рукоделие, питая к нему какую-то нежнуюпривязанность, словно оно было наделено сознанием и помнило о Поле; и, сидяу окна, около портрета матери, в нежилой комнате, давно заброшенной, онапроводила часы в раздумье. Почему ее темные глаза так часто отрывались от этой работы, чтобывзглянуть на дом, где жили румяные дети? Они не напоминали ейнепосредственно об ее утрате, ибо это были девочки, четыре сестренки. Но уних, как и у нее, не было матери, и - был отец. Легко было угадать, когда его нет дома и дети ждут его возвращения, потому что старшая девочка всегда одевалась и поджидала его в гостиной уокна или на балконе; и когда он появлялся, ее внимательное личико озарялосьрадостью, а другие дети у высокого окна, и всегда на страже, хлопали владоши, барабанили по подоконнику и окликали его. Старшая девочка спускаласьв холл, брала его за руку и вела по лестнице, а позднее Флоренс видела, какона сидит возле него или у него на коленях или ласково обнимает за шею иразговаривает с ним; и хотя они оба всегда бывали веселы, он частовглядывался в лицо дочери, словно находил в ней сходство с матерью, которойне было в живых. Иногда Флоренс не могла больше смотреть и, залившисьслезами, пряталась за занавеску, как бы в испуге, или быстро отходила отокна. Однако она невольно возвращалась; и забытая работа вскоре снова падалау нее из рук. Прежде этот дом пустовал. Так продолжалось довольно долго. Однажды, когда она не жила дома, эта семья сняла его; здание отремонтировали и зановопо красили; появились птицы и цветы; дом принял теперь совсем другой вид. Ноона никогда не думала об этом. Дети и их отец поглощали ее внимание. Когда отец кончал обедать, она видела в открытые окна, как ониспускались вниз со своей гувернанткой или няней и собирались у стола; а втихие летние дни их детские голоса и звонкий смех доносились через улицу вунылую комнату, где она сидела. Потом они карабкались вверх по лестницевместе с ним и возились около него на диване или прижимались к его коленям -настоящий букет маленьких лиц, - а он, по-видимому, рассказывал им какую-тоисторию. Или они выбегали на балкон, и тогда Флоренс быстро пряталась, опасаясь, что веселье их будет нарушено, если они увидят ее в черном платье, сидящую здесь в одиночестве. Старшая девочка оставалась с отцом, когда младшие уходили, и готовилаему чай - какой счастливой маленькой хозяйкой была она тогда! - и сидела, беседуя с ним, иногда у окна, иногда в глубине комнаты, пока не приносилисвечи. Он сделал ее своим товарищем, хотя она была на несколько лет моложеФлоренс; и за своей книжкой или рабочей шкатулкой она умела быть степенной иочаровательно серьезной, как взрослая. Когда им приносили свечи, Флоренс изсвоей темной комнаты не боялась смотреть на них. Но в определенный часдевочка говорила: " Спокойной ночи, папа", - и шла спать, а Флоренсвсхлипывала и дрожала, когда та поднимала к нему лицо... больше Флоренс немогла смотреть. Однако, прежде чем самой лечь спать, она снова и снова, отрываясь оттой простой песни, которая в былое время так часто убаюкивала Поля, и от тойдругой - тихой, нежной, прерывистой мелодии, возвращалась мысленно к этомeдому. Она постоянно о нем думала и следила за ним, но это оставалось тайной, которую она хранила в своей юной груди. А скрывалась ли в груди Флоренс - Флоренс, такой искренней и правдивой, Флоренс, столь достойной любви, какую Поль к ней питал, о которой шепталслабым голосом в последнюю минуту, Флоренс, чье прекрасное лицо отражало еечистую душу, которая трепетала в каждом звуке ее кроткого голоса, -скрывалась ли в этой юной груди еще какая-нибудь тайна? Да. Еще одна. Когда все в доме засыпали и огни были погашены, она потихоньку выходилаиз своей комнаты, бесшумно ступая, спускалась по лестнице и подходила кдвери отца. К ней, чуть дыша, прислонялась она лицом и головой и с любовьюприжималась губами. Каждую ночь она опускалась перед ней на холодный пол внадежде услышать хотя бы его дыхание; и охваченная одним всепоглощающимжеланием - выказать ему свою привязанность, быть утешением для него, склонить его к тому, чтобы он принял любовь своего одинокого ребенка, она, если бы посмела, упала бы перед ним на колени со смиренной мольбой. Никто этого не знал. Никто об этом не думал. Дверь всегда была закрыта, и он сидел взаперти. Раза два он уходил, и в доме говорили, что он оченьскоро уедет за город, но он жил в этих комнатах, жил один, и никогда ее невидел и не спрашивал о ней. Быть может, он и не знал, что она находится вдоме. Однажды, через неделю после похорон, Флоренс сидела за работой, когдаявилась Сьюзен; не то плача, не то смеясь, она доложила о приходе гостя. - Гость? Ко мне, Сьюзен? - спросила Флоренс, с удивлением поднявголову. - Да, это и в самом деле чудо, не правда ли, мисс Флой? - сказалаСьюзен. - Но я хочу, чтобы у вас было много гостей, право же, хочу, потомучто от этого вам только лучше будет, и мне кажется, чем скорее мы с вамипоедем хотя бы к этим старым Скетлсам, мисс, тем лучше для нас обеих, а я, может быть, и не желаю жить в большом обществе, мисс Флой, но все-таки я неустрица. Воздадим должное мисс Нипер - она больше заботилась о своей молодойхозяйке, чем о себе, и это было видно по ее лицу. - Ну, а гость, Сьюзен? - сказала Флоренс. Сьюзен с истерическим фырканьем, которое столько же походило на смех, сколько на рыдание, и столько же на рыдание, сколько на смех, ответила: - Мистер Тутс! Улыбка, появившаяся на лице Флоренс, через секунду исчезла, и глаза еенаполнились слезами. Но все же это была улыбка, и она доставила великоеудовольствие мисс Нипер. - Я почувствовала точь-в-точь то же самое, мисс Флой, - сказала Сьюзен, утирая глаза передником и покачивая головой. - Как только я увидела в холлеэтого блаженного, мисс Флой, я сперва расхохоталась, а потом не моглаудержаться от слез. Сьюзен Нипер невольно начала всхлипывать снова. Тем временем мистерТутс, который поднялся вслед за нею наверх, не ведая о произведенном имвпечатлении, Заявил о своем присутствии, постучав в дверь, и вошел оченьбойко. - Как поживаете, мисс Домби? - сказал мистер Тутс. - Я здоров, благодарю вас, как ваше здоровье? Мистер Тутс - не было на свете человека лучше его, хотя, быть может, нашлось бы несколько голов более ясных, - заботливо придумал эту длиннуюречь с целью доставить облегчение как Флоренс, так и самому себе. Но, обнаружив, что промотал свое имущество, в сущности, неразумно, расточив всесразу, прежде чем он сел на стул, и прежде чем Флоренс вымолвила слово, идаже прежде чем сам он переступил через порог, он счел уместным начатьсначала. - Как поживаете, мисс Домби? - сказал мистер Тутс. - Я здоров, благодарю вас; как ваше здоровье? Флоренс подала ему руку и сказала, что хорошо себя чувствует. - Я себя чувствую прекрасно, - сказал мистер Тутс, садясь. - Да, япрекрасно себя чувствую. Не помню, - сказал мистер Тутс, минутку подумав, -чтобы я когда-нибудь чувствовал себя лучше; благодарю вас. - Очень мило, что вы пришли, - сказала Флоренс, принимаясь за свое, рукоделие. - Я очень рада вас видеть. Мистер Тутс отвечал хихиканьем. Подумав, что это может показатьсяслишком развязным, он заменил его вздохом. Подумав, что это может показатьсяслишком меланхолическим, он заменил его хихиканьем. Не совсем довольный кактем, так и другим, он засопел. - Вы были очень добры к моему дорогому брату, - сказала Флоренс, в своюочередь повинуясь естественному желанию выручить его этим замечанием. - Ончасто рассказывал мне о вас. - О, это не имеет никакого значения, - поспешно сказал мистер Тутс. -Тепло, не правда ли? - Прекрасная погода, - отвечала Флоренс. - Мне она по душе! - сказал мистер Тутс. - Вряд ли я когда-нибудьчувствовал себя так хорошо, как сейчас; очень вам благодарен. Сообщив об этом любопытном и неожиданном факте, мистер Тутс провалилсяв глубокий кладезь молчания. - Кажется, вы расстались с доктором Блимбером? - сказала Флоренс, помогая ему выкарабкаться. - Надеюсь, - ответил мистер Тутс. И снова полетел вниз. Он пребывал на дне, по-видимому захлебнувшись, по крайней мере десятьминут. По истечении этого срока он вдруг всплыл на поверхность и сказал: - Ну, всего хорошего, мисс Домби. - Вы уходите? - спросила Флоренс, вставая. - Впрочем, не знаю. Нет, еще не сейчас, - сказал мистер Тутс, совершенно неожиданно усаживаясь снова. - Дело в том... видите ли, миссДомби!.. - Говорите со мной смелее, - с тихой улыбкой сказала Флоренс, - я былабы очень рада, если бы вы поговорили о моем брате. - В самом деле? - отозвался мистер Тутс, и каждая черточка его лица, вобщем не слишком выразительного, дышала сочувствием. - Бедняга Домби! Правоже, я никогда не думал, что Берджесу и Ко - это модные портные (но оченьдорогие), о которых нам случалось беседовать, - придется шить это платье длятакого случая. - Мистер Тутс был в трауре. - Бедняга Домби! Послушайте! МиссДомби! - выпалил Тутс. - Что? - отозвалась Флоренс. - Есть один друг, к которому он последнее время был очень привязан. Яподумал, что, может быть, вам приятно было бы получить его как некийсувенир. Вы помните, как он вспоминал о Диогене? - О да! Да! - воскликнула Флоренс. - Бедняга Домби! Я тоже помню, - сказал мистер Тутс. При виде плачущей Флоренс мистеру Тутсу великого труда стоило перейти кследующему пункту, и он чуть было не свалился опять в колодезь. Но хихиканьепомогло ему удержаться у самого края. - Видите ли, - продолжал он, - мисс Домби! Я бы мог украсть его задесять шиллингов, если бы они его не отдали, и я бы украл, но, кажется, онирады были от него избавиться. Если вы хотите его взять, он у двери. Янарочно привез его к вам. Это, знаете ли, не комнатная собачка, - сказалмистер Тутс, - но вы ничего против не имеете, правда? Действительно, в этот момент Диоген - в чем они вскоре убедились, посмотрев вниз на улицу, - выглядывал из окна наемного кабриолета, куда его- с целью доставить к месту назначения - заманили под предлогом, будто всоломе крысы. По правде говоря, из всех собак он меньше всего был похож накомнатную собачку и, охваченный нетерпеливым желанием вырваться на волю, имел вид весьма непривлекательный, когда отрывисто тявкнул, скривив пасть, и, потеряв равновесие, перекувырнулся и упал в солому, а затем, задыхаясь, снова вскочил с высунутым языком, как будто явился в лечебницу дляосвидетельствования здоровья. Но хотя Диоген был самой нелепой собакой, какую только можно встретитьв летний день, - попадающей впросак, злополучной, неуклюжей, упрямойсобакой, постоянно руководствующейся ложным представлением, будто поблизостинаходится враг, на которого весьма похвально лаять, - и хотя он отнюдь неотличался добрым нравом и совсем не был умен, и волосы свешивались ему наглаза, и у него был забавный нос, беспокойный хвост и хриплый голос, но всилу того, что Поль о нем вспомнил при отъезде и просил заботиться о нем, -Флоренс он был дороже, чем самый ценный и красивый представитель этойпороды. Да, так дорог был ей этот безобразный Диоген и так обрадовалась онаему, что взяла украшенную драгоценными камнями руку мистера Тутса и сблагодарностью поцеловала. А когда Диоген, освобожденный, взлетел полестнице и ворвался в комнату (а сколько было перед этим хлопот, чтобыизвлечь его из кабриолета!), залез под мебель и обмотал длинной железнойцепью, болтавшейся у него на шее, ножки стульев и столов, а потом началдергать ее, пока глаза его, доселе скрытые под косматой шерстью, едва невыскочили из орбит, и когда он заворчал на мистера Тутса, притязавшего наблизкое знакомство, и набросился на Таулинсона, почти не сомневаясь в том, что это и есть тот самый враг, на которого он всю жизнь лаял из-за угла, нокоторого никогда еще не видел, - Флоренс осталась им так довольна, словноэто было чудо благоразумия. Мистер Тутс был столь обрадован успехом своего подарка и с такимвосторгом смотрел на Флоренс, наклонившуюся к Диогену и гладившую своейнежной ручкой его жесткую спину, - Диоген любезно разрешил это с первой жеминуты их знакомства, - что ему нелегко было распрощаться, и несомненно онпотратил бы гораздо больше времени на то, чтобы принять такое решение, еслибы ему не помог сам Диоген, которому взбрело в голову залаять на мистераТутса и броситься на него с разинутой пастью. Хорошенько не зная, какположить конец этому наступлению, и понимая, что оно грозит гибельюпанталонам, обязанным своим существованием искусству Берджеса и Ко, мистерТутс с хихиканьем выскользнул за дверь, от коей, заглянув еще раза два-три вкомнату совершенно бесцельно и приветствуемый каждый раз новой атакойДиогена, он, наконец, отошел и убрался восвояси. - Подойди же, Ди! Милый Ди! Подружись с твоей новой хозяйкой. Будемлюбить друг друга, Ди! - сказала Флоренс, лаская его лохматую голову. И грубый и сердитый Ди, - словно мохнатая его шкура оказаласьпроницаемой для упавшей на нее слезы, а его собачье сердце растаяло, когдаона скатилась, - потянулся носом к ее лицу и поклялся в верности. Диоген-человек не мог говорить яснее с Александром Великим, чемДиоген-собака говорил с Флоренс. Он весело принял предложение своеймаленькой хозяйки и посвятил себя служению ей. Для него было немедленноустроено пиршество в углу; и досыта наевшись и напившись, он подошел к окну, где сидела смотревшая на него Флоренс, встал на задние лапы, неуклюжеположив передние ей на плечи, лизнул ей лицо и руки, прижался огромнойголовой к ее груди и вилял хвостом, пока не устал. Наконец Диоген свернулсяу ее ног н заснул. Хотя мисс Нипер с опаской относилась к собакам и считала необходимым, входя в комнату, старательно подбирать юбки, словно переходила по камнямчерез ручей, а также взвизгивать и вскакивать на стулья, когда Диогенпотягивался, однако она была по-своему тронута добротой мистера Тутса и привиде Флоренс, столь обрадованной привязанностью и обществом этогонеотесанного друга маленького Поля, не могла не сделать некоторыхумозаключений, заставивших ее прослезиться. Мистер Домби, один из объектовее размышлений, был, может быть, по какой-то ассоциации идей, связан ссобакой; как бы там ни было, проведя весь вечер в наблюдениях над Диогеном иего хозяйкой и очень охотно потрудившись над устройством Диогену постели впередней за дверью его хозяйки, она быстро сказала Флоренс, прощаясь с нейна ночь: - Ваш папаша, мисс Флой, уезжает завтра утром. - Завтра утром, Сьюзен? - Да, мисс; так он распорядился. Рано утром. - Вы не знаете, Сьюзен, - не глядя на нее, спросила Флоренс, - кудауезжает папа? - Хорошенько не знаю, мисс. Сначала он хочет встретиться с этимдрагоценным майором, и должна сказать, что, будь я сама знакома скаким-нибудь майором (от чего избави меня бог), он бы не был синим! - Тише, Сьюзен! - мягко остановила ее Флоренс. - Ну, знаете ли, мисс Флой, - возразила мисс Нипер, которая пылалавозмущением и на знаки препинания обращала еще меньше внимания, чем обычно, - тут уж я ничего не могу поделать, он - синий, а покуда я христианка, хотябы и смиренная, я желала бы иметь друзей натурального цвета или вовсеникаких! Из дальнейших ее слов выяснилось, что внизу она наслушалась немало отом, что миссис Чик предложила майора в спутники мистеру Домби и что мистерДомби после некоторого колебания пригласил его. - Говорят, будто это какая-то перемена, как бы не так! - заметилавскользь мисс Нипер с безграничным презрением. - Если он - перемена, то япредпочитаю постоянство! - Спокойной ночи, Сьюзен, - сказала Флоренс. - Спокойной ночи, моя милая, дорогая мисс Флой. Ее сострадательный тон коснулся струны, которую так часто задевалигрубо, но к которой Флоренс никогда не прислушивалась в присутствии Сьюзенили кого бы то ни было. Оставшись одна, Флоренс опустила голову на руку и, приложив другую руку к трепещущему сердцу, отдалась своему горю. Была сырая ночь, дождь грустно, с какой-то усталостью, барабанил постеклам. Лениво дул ветер и обегал, стеная, вокруг дома, словно страдал отболи или печали. С пронзительным скрипом раскачивались деревья. Пока онасидела и плакала, время шло, и на колокольне мрачно пробило полночь. По годам Флоренс была почти ребенком - ей еще не исполнилосьчетырнадцати лет, - а тоска и уныние этого часа в большом доме, где Смертьнедавно произвела жестокое опустошение, пожалуй, заставила бы и человекаболее взрослого задуматься о страшных вещах. Но ее невинное воображение былослишком поглощено одним предметом: ничто не занимало ее мыслей, кроме любви, - да, всепоглощающей любви и отвергнутой - но всегда обращенной к отцу! В шуме дождя, в завывании ветра, в трепете деревьев, в торжественномбое часов не было ничего, что могло бы отогнать это чувство или ослабить егосилу. Ее воспоминания об умершем мальчике, - а она с ними не расставалась, -неразрывно были связаны с этим чувством. О, быть выключенной, быть такойзаброшенной, никогда не заглядывать в лицо отцу, не прикасаться к нему стого часа! Бедное дитя, она не могла лечь спать и с той поры ни разу еще неложилась, не совершив ночного паломничества к его двери. Странное, грустноезрелище: вот она крадучись спускается по лестнице в густом мраке и сбьющимся сердцем, затуманенными глазами, с распущенными волосамиостанавливается у двери и прижимается к ней снаружи своей мокрой от слезщекой. Ночь окутывала ее, и никто об этом не догадывался. В ту ночь, едва коснувшись двери, Флоренс убедилась, что она открыта.Впервые она была чуть-чуть приоткрыта и комната освещена. Первым побуждениемробкой девочки - и она ему поддалась - было быстро удалиться. Следующим -вернуться и войти: это второе побуждение удержало ее в нерешительности налестнице. Дверь была приоткрыта, - правда, на волосок, - но и это уже сулилонадежду. Ее ободрил луч света, пробившийся из-за темной суровой двери инитью протянувшийся по мраморному полу. Она вернулась, вряд ли сознавая, чтоделает: ее вели любовь и испытание, которое они перенесли вместе, но неразделили; и, протянув руки и дрожа, она проскользнула в комнату. Отец сидел за своим старым столом в средней комнате. Он приводил впорядок какие-то бумаги и уничтожал другие, которые лежали перед ним грудойобрывков. Дождь тяжело ударял в оконные стекла в первой комнате, где он такчасто следил за бедным Полем, когда тот был еще совсем крошкой; и тихиежалобы ветра слышались снаружи. Но он их не слышал. Он сидел, устремив взгляд на стол, в такой глубокойзадумчивости, что поступь, гораздо более тяжелая, чем легкие шаги егодочери, не могла бы привлечь его внимания. Его лицо было обращено к ней. Присвете догорающей лампы, в этот мрачный час оно казалось изможденным иунылым; и в этом полном одиночестве, его окружавшем, был какой-то призыв кФлоренс, больно отозвавшийся в ее сердце. - Папа! Папа! Поговорите со мной, дорогой папа! Он вздрогнул при звукеее голоса и вскочил. Она протянула к нему руки, но он отшатнулся. - Что случилось? - строго спросил он. - Почему ты пришла, сюда? Чего тыиспугалась? Если она чего-то испугалась, то это было его лицо, обращенное к ней.Любовь, пламеневшая в груди его юной дочери, застыла перед этим лицом, и онастояла и смотрела на него, словно окаменев. Не было ни намека на нежность или жалость. Не было ни проблескаинтереса, отцовского признания или сочувствия. Была в этом лице перемена, ноиного рода. - Прежнее равнодушие и холодная сдержанность уступили месточему-то другому; - чему - она не понимала, не смела понять, и, однако, онаэто чувствовала и знала прекрасно, не называя: это что-то, когда лицо отцабыло обращено к ней, как будто бросало тень на ее голову. Видел ли он перед собой удачливую соперницу сына, здоровую и цветущую? Смотрел ли на свою собственную удачливую соперницу в любви этого сына? Неужели безумная ревность и уязвленная гордость отравили нежныевоспоминания, которые должны были заставить его полюбить ее и ею дорожить? Возможно ли, что при воспоминании о малютке-сыне ему мучительно былосмотреть на нее, такую прекрасную и полную сил? У Флоренс не было этих мыслей. Но любовь бывает зоркой, когда онаотвергнута и безнадежна; и надежда в ней умерла, в то время как она стояла, глядя в лицо отцу. - Я тебя спрашиваю, Флоренс, ты испугалась? Что-нибудь случилось? Почему ты пришла сюда? - Я пришла, папа... - Против моего желания. Почему? Она видела, что он знает, почему, - это было ясно написано на его лице, - и с тихим протяжным стоном уронила голову на руки. Ему суждено вспомнить об этом стоне в той же комнате в грядущие годы.Не успел он нарушить молчание, как стон замер в воздухе. Быть может, емукажется, что так же быстро он улетучится из его памяти, но это неверно. Емусуждено вспомнить о нем в этой комнате в грядущие годы! Он взял ее за руку. Рука у него была холодная и вялая и почти не сжалаее руки. - Должно быть, ты устала, - сказал он, беря, лампу и провожая ее додвери, - и тебе нужно отдохнуть. Все мы нуждаемся в отдыхе. Ступай, Флоренс.Тебе что-нибудь пригрезилось. Если что-нибудь и пригрезилось, то теперь она очнулась - да поможет ейбог! - и она чувствовала, что эта греза больше никогда не вернется. - Я постою здесь и посвечу, пока ты будешь подниматься по лестнице.Весь дом там, наверху, в твоем распоряжении, - медленно сказал отец. -Теперь ты здесь хозяйка. Спокойной ночи. Все еще не отрывая рук от лица, она всхлипнула, ответила: " Спокойнойночи, дорогой папа", - и молча стала подниматься по лестнице. Один раз онаоглянулась, как будто готова была вернуться к нему, если бы не страх. Этобыла мимолетная мысль, слишком безнадежная, чтобы придать ей сил; а отецстоял внизу с лампой, суровый, неотзывчивый, неподвижный, пока платье егопрелестной дочери не скрылось в темноте. Ему суждено вспомнить об этом в той же самой комнате в грядущие годы.Дождь, бьющий по крыше, ветер, стонущий снаружи, быть может предвещали этосвоим меланхолическим шумом. Ему суждено вспомнить об этом в той же самойкомнате в грядущие годы! В прошлый раз, когда он с этого самого места следил за ней, поднимающейся по лестнице, она несла на руках своего брата. Сейчас это необратило к ней его сердца; он вернулся к себе, запер дверь, опустился вкресло и заплакал о своем умершем мальчике. Диоген бодрствовал на своем посту, поджидая маленькую хозяйку. - О Ди! Дорогой Ди! Люби меня ради него! Диоген уже любил ее ради нее самой и не стеснялся это обнаруживать. Онвел себя крайне нелепо и совершал ряд неуклюжих прыжков в передней, а когдабедная Флоренс, наконец, заснула и увидела во сне румяных детей из доманапротив, он кончил тем, что, царапаясь в дверь спальни, отворил ее, скомкалсвою подстилку, превратив ее в подушку, растянулся на полу комнаты, насколько позволяла створка, повернул голову к Флоренс и, закатив глаза, моргал, пока сам не заснул и не увидел во сне своего врага, на которогохрипло затявкал.
Данная страница нарушает авторские права?