Милицейские проделки

„День 1-го мая" - это день празднества, парадов и пикников во всём Советском Союзе. Однако, в этот день многие жители идут на кладбище, чтобы возложить свежие цветы на могилы своих ближних.

В этот день позвонил мне Никифоров. Казалось, его обуяло захватывающая идея. „Курдаков, - воскликнул он взволновано, - собери срочно оркестр училища и отправляйтесь на кладбище, расположенное к югу города."

С музыкой на кладбище? Что за сумасшедшая идея? — пронеслось в моей голове.

„Что же такое случилось? — спросил я, надеясь, что мои сомнения не слишком уловимы в моём тоне.

- Дело состоит в следующем: на кладбище собралось несколько десятков верующих со своим оркестром и они поют там свои гимны.

- И что нам там делать? Подпевать им?

- Сейчас не время шуток, Курдаков, - сказал Никифоров холодно. Отправь туда джазовый оркестр, сядьте рядом и играйте намного громче, чем они.

„Вот оно что, - думал я - мы должны заглушить таким образом их пение! Хитрый трюк." Но я был восхищён верующими. Собрание на кладбище в такой праздничный день! Отличная идея! Они знают, что делают! Среди такого множества народа мы не сможем им причинить зла! Продуманная идея!

Я быстро собрал всех членов нашего музыкального оркестра, разместил их в посланный Никифоровым автобус, скоро мы были у места назначения. Здесь мы влились в огромную толпу народа, собравшейся вокруг группы верующих, которые играли на своих инструментах и пели христианские песни. Медленно, но уверенно пробрались мы сквозь толпу к центру, где сидели верующие, устроившись рядом с ними. „Если народ желает музыки, то они её услышат, " — решили мы, — и заиграли громко гимн Советского Союза, после чего последовали советские военные марши. Никакой трудности не составляло нам заглушить христианскую музыку верующих.

Пока музыка играла, наши парни фотографировали верующих, что впоследствии давало нам возможность установить личность каждого из них. Однако, я кипел от злости, потому что на виду у такой массы народа нас проклинали прохожие за наше чудовищное злодеяние. С таким нам ещё не приходилось сталкиваться. Виктор меня успокаивал: „Не расстраивайся, расчёт придёт позже." После того, как все были сфотографированы, мы сложили свои инструменты и покинули кладбище.

Возможности для возмездия предоставились очень скоро. На облаву мы вызывались, приблизительно, через каждые четыре дня. Главная задача наших облав состояла теперь не столь в аресте верующих, сколько в конфискации различной религиозной литературы.

Я часто спрашивал себя. „Как могут эти, неразборчиво написанные в школьных тетрадях изречения, повредить нашему государству? " Однако Никифорову это представлялось иначе. И я не спорил. „Если она ему нужна, то он её получит, " - думал я. Мы находили множество всяких брошюр, которые шли откуда-то с Украины, где их размножали при помощи ксероскопических машин. Через контакты с другими верующими, живущими в различных краях Советского Союза, они обменивались литературой внутри страны. Когда такие экземпляры впервые попали в мои руки, я подумал: „Посмотри-ка, они наконец-то объединяются." Никифоров на это реагировал злобно: „Видишь, это интернациональный заговор с целью уничтожения нашего государственного порядка."

153 Подпольная литература - это серьёзная составная часть жизни советской страны. Сюда относится не только религиозная рукописная литература, но также работы великих писателей, публикация которых была строго запрещена. Ввиду того, что публикуемый материал строго контролировался членами правительства, следовательно, организовалась широко функционирующая подпольная организация „Сам-Издат". Хотя это было строго запрещено, однако это было огромной радостью для нас, офицеров и курсантов иметь и читать произведения подпольных писателей. Несмотря на то, что мы осознавали этот запрет, книги Солженицына, например, передавались нами из рук в руки.

Нетрудно было понять, что верующие действовали по тому же правилу.

Однако я не понимал их. Порой, читая какое либо изречение из библии или рукописной тетради, я, не понимал сути, воспринимал это за какую-то бестолковщину.

Во время одной из облав, я пытался однажды вырвать из рук одного коренастого молодого человека рукопись. Однако, тот держал её так крепко, словно она представляла некую мировую ценность. Я ударил его в лицо, но он всё ещё не отдавал свою тетрадь. И только, когда я ударом в живот уложил его на пол, то рукопись выпала из его рук. Я взглянул на запись и не увидел в ней ничего стоящего в моём понятии.

Однажды летом 1970 года, Никифоров показал мне одну подпольную газету, примитивно напечатанную на каком-то неисправном печатном станке.

- Откуда у Вас это? - спросил я.

- Один из наших тайных сотрудников указал мне, где можно найти побольше такого материала.

Для Никифорова - охотника на людей - это были самые счастливые мгновения, когда он шёл по новым следам верующих. Этого энтузиазма у меня не было. Ранее я намеревался сделать карьеру в партии, чтобы зарабатывать хорошие деньги. Теперь меня всё больше втягивали в милицейскую работу.

- Пойдём, Курдаков, я тебе покажу на карте, где находится улица Партизанская № 64, куда вы отправитесь завтра, после обеда.

- Чей это дом? - спросил я.

„Там живёт верующая вдова по фамилии Аненченко со своей младшей дочерью. Её старшая дочь Мария живёт отдельно. Я предполагаю, что вдова либо у себя хранит литературу, либо у своей старшей дочери. Это вы должны раскрыть и литературу конфисковать.

Конфискация литературы проводилась иначе, чем облава на подпольную церковь. Придавая видимость соблюдения правил узаконенного обыска, отправлялся милиционер в своей форме и, приближаясь к дому, как бы останавливал трёх - четырёх человек, приглашая их в дом в качестве свидетелей, чтобы никто не мог обвинить милиционера в том, что он что-либо украл. Для нас это, естественно, был смешной анекдот. Но мы обязаны были соблюдать правила игры. Милиционер в форме и мы, „безвинные прохожие", сели в машину, и, доехав до угла улиц Пограничная и Партизанская высоко на холм, откуда обозревалась вся бухта, выскочили из машины. Милиционер вышел из машины и постучал в дверь указанного дома. Вышла женщина лет пятидесяти. Тот сказал ей: „У меня приказ на обыск вашей квартиры, так как по имеющимся данным, вы владеете нелегальной литературой. Я приглашу с улицы несколько прохожих в качестве свидетелей." В это время мы приблизились к дому, куда и были приглашены. Что оставалось ответить женщине?

Мы вошли и осмотрелись. Это был маленький домик, типичное жильё верующего человека. Нам было совершенно ясно, почему верующие так бедно живут: как только выяснялось на производстве, что рабочий - верующий, то тот сразу определялся на самую тяжёлую и низкооплачиваемую работу.

„Посмотрите-ка здесь, граждане, " - подсказывал нам наш милиционер. Мы знали где и что искать.

- Вы - верующая? - спросил я у женщины.

- Да, я верующая, но у меня нет литературы, если Вы её действительно ищете.

Взглянув на неё, подумал, как она держится!

Через короткое время мы перевернули весь дом: из шкафа выбросили всё на пол, разорвали матрацы, разбили мебель, вскрыли подпол, но ничего не нашли. Разозлённые, мы ушли, оставив дом в разрухе.

Такие мероприятия мы проводили часто. Кому могли они пожаловаться? Милиции?

- Мы были милиция. Высшей инстанции?

- Мы получали приказы от них.

Вскоре мы вновь сидели перед Никифоровым. Пока мы ему докладывали, он отрешённо смотрел в пустоту. Потом сказал: „Здесь что-то не то. Я точно знаю, что она связана с доставкой религиозной литературы верующим. Я думаю, что она, возможно хранит её у своей дочери."

- В таком случае она уже предупреждена.

- Я придумал! - воскликнул он, обрадовавшись. „Вы двое, — показал он на Виктора и на меня, - поймаете её дочь в ловушку. Пойдите к ней домой и представьтесь рыбаками или морякаминаходящимися в отпуске. Потом разговорившись, прикиньтесь, будто вы очень желали бы услышать что-либо о Боге. Они ведь так глупы, что рассказывают каждому о своей вере, желая и других вовлечь. Я надеюсь, вы меня поняли. Её имя Мария Аненченко. Работает она в овощном магазине, который закрывается в шесть часов вечера. Дальше думайте сами."

„Превосходно! Вперёд на розыгрыш! " - воскликнули мы.

Мы покинули отделение около четырёх часов. У нас ещё оставалось достаточно времени на разработку нашего плана. В половине шестого мы отправились к остановке автобуса, куда она должна была прибыть, возвращаясь с работы.

„Послушай, сказал я Виктору, - мы рыбаки, только что вернувшиеся с моря. Мы чуть не утонули. Только счастливая случайность помогла нам выжить. Это всё навело нас на мысли о существовании Бога. Теперь мы ищем где-нибудь литературу, которая бы нам дала правильное направление в нашей дальнейшей жизни."

- Фантастично! На это она точно клюнет! - воскликнул Виктор. Только ты не так быстро приступай к делу, а то у неё закрадётся сомнение.

Мы ещё долго крутились у киоска, когда наконец прибыл автобус из которого вышла девушка, которую мы сразу узнали по фотографии, врученной нам Никифоровым. Мы пошли быстро за нею идогнав, обступили её с обеих сторон: „Привет, красавица, можно тебя сопроводить до дома? "

- Нет! Спасибо, я сама дойду, - ответила она холодно.

Я посмотрел на неё внимательно. Она была приятной, особой, с очень серьёзным выражением лица, что совсем не соответствовало нашему настроению. Видимо, принятые нами несколько рюмок водки с целью придания действительного вида отпускного моряка послужили для неё поводом отклонить знакомство. Виктор по-дурацки положил свою руку ей на плечо и болтал: „Пойдём, малышка, мы у тебя немного выпьем и потом пойдём на танцы. Давай устроим себе хороший вечер."

Видя, что от нас ей не отвязаться, она становилась всё смущённее и грустней. Казалось, она не знала, как дальше быть.

- Всё, что мы хотим - это только поговорить, расслабиться после семимесячного плавания и выпить с тобою несколько рюмок, - уговаривал Виктор.

- Как мне кажется, вы уже выпили несколько рюмок лишних, - ответила она.

- Мы имеем привычку выпить и не знаем, как с нею бороться, - продолжал Виктор.

„Однако зачем нам бросать пьянство? Что лучшее можно найти в этой жизни? Может Вы нам что-нибудь посоветуете? - вступил я в свою роль. Вся наша жизнь проходит в море. Наши родители и их родители были верующими. Мы тоже уже часто задумывались об этом, но водка всегда остаётся нашим лучшим другом, " - продолжал я.

Она строго посмотрела на нас словно желала узнать, действительно ли мы рыбаки. Затем сказала: „Здесь мой дом. Мне надо идти."

- Нельзя ли нам на минутку войти и немного ещё поговорить? Как тебя зовут всё-таки? - не отступали мы, не разрешая ей зайти в дверь. Внутри было очень чисто и уютно. Комнатки были совсем маленькими. Не дожидаясь приглашения, мы сели. Прикидываясь выпившим, я продолжал: „Кто может ответить на вопросы жизни. Вопросы о Боге. Это выше моего понимания."

Мария тем временем чем-то занялась, а я смотрел на Виктора, словно говоря: „Ну, это крепкий орешек! "

Виктор попросил её принести стаканы. Выполнив просьбу, она удалилась. Я наклонился к Виктору и шепнул: „Она совсем не глупая. Нам здесь ничего не светит."

Когда она вернулась, я умоляюще произнёс: „Мария, будь добра, принеси нам ещё бутылку водки из магазина. Пожалуйста! " Взяв у меня деньги она тихо вышла.

Как только она вышла со двора, мы соскочили и принялись за поиски. Проверив все шкафы, заглянув под кровать и во все углы, где только можно было предполагать, мы не нашли ни одной подозрительной бумажки. Мы очень старались сохранить всё в таком же порядке, чтобы у Марии не возникло подозрений. „Если литература у неё имеется, то спрятана хорошо, " - решили мы. Виктор стоявший на страже у окна, вдруг сказал: „Всё, она идёт, садимся."

Спустя несколько минут, она вошла, поставив бутылку перед нами на стол. Я заметил, что она стала спокойней и потому решил, что Мария поверила нашим рассказам. Я подмигнул Виктору, и мы принялись тут же пить водку, чтобы убедить её, что мы действительно отпетые алкоголики. При этом мы рассказывали о том, что нам пришлось пережить в Японии, затем во Вьетнаме и на Калифорнийском побережье, Виктор еле сдерживал смех.

Затем и ему пришлось рассказать о своих семимесячных похождениях на море. Его история была тоже захватывающей, но моя была всё же интересней. Дальновидный Никифоров дал нам в качестве доказательства большую пачку денег, которую мы теперь с гордостью выложили, хвастаясь нашим большим заработком. Но и это не возымело на Марию должного действия.

Тогда я принялся за другую историю: как я однажды упал за борт и едва не утонул. Встретившись со смертью лицом к лицу, я задумался о том, что в жизни должно быть что-то выше нашего разума, и с тех пор я стал думать о Боге. „Считая, что этот случай явился мне предупреждением, я решил теперь искать пути к праведной жизни, " - продолжал я и со всею серьёзностью посмотрел на Марию. „Можешь ты мне помочь? Может у тебя есть какая-нибудь религиозная литература для меня, которая бы мне помогла найти пути к Богу? "

И так, вопрос был поставлен. Как она отреагирует? Она оказалась отнюдь не глупышкой. „Если ты так серьёзно ищешь путь к Богу, то почему ты пьёшь? Зачем ты жизнь свою отравляешь алкоголем? "

Этим вопросом она меня осадила. Скромная девушка!

Мне только и осталось сказать: „Водка - это хороший партнёр и товарищ. Но если я найду путь к христианству, то я это всё оставлю. Но кто мне укажет этот путь и поможет найти нужную литературу? "

Виктор и я выжидательно смотрели на неё. Она ответила спокойно и уверенно: „У меня нет нужной для вас литературы. Но я думаю, если вы оба серьёзно и честно будете Его искать, то непременно однажды найдёте."

Мы с Виктором посмотрели друг на друга и поняли, что мы проиграли.

Делать было больше нечего. Мы поднялись, поблагодарили Марию за её доброту к нам, и, пожелав ей спокойной ночи, понуро поплелись по домам.

По дороге Виктор сказал мне: „Твоя история была действительно трогательной. Я чуть не арестовал тебя."

Я смеялся и ругался одновременно: „Что мы завтра скажем Никифорову? Провожая нас, он ведь сказал: „Две камеры здесь свободны, для матери и дочери. Принесите мне какое-либодоказательство и мы арестуем их вместе."

Рассказав на следующий день Никифорову нашу историю с Марией, тот от злости лишился речи: „Эта дурочка сумела вас так провести! Как вы такое допустили? " Затем, немного успокоившись, он сказал: „Ничего, они от нас не уйдут. Всё равно мы их арестуем и сошлём в Магадан, в тюрьму для женщин.

„Курдаков, - сказал мне однажды Никифоров, - твой спецотряд выполнил лучшую работу в нашей стране. По информационным данным, полученным из Москвы, ты являешься лучшим руководителем спецотряда страны."

Эта похвала меня, конечно, обрадовала, так как она много значила для моей будущей карьеры. Каждый человек Советского Союза, кто желает чего то достичь, должен иметь в своих анкетных данных характеристику, в которой он представлен безукоризненным, политически устойчивым, упорным в своей деятельности человеком. И этого я добивался. Одобрения Никифорова подстёгивали меня в моих стараниях выполнять любое задание лучше, чем другие. А мои парни бравшие пример с меня, превосходили всех в своей жестокости.

Однажды вечером, напали мы на группу верующих, которых очевидно кто-то предупредил за несколько минут до нашего прибытия. Когда мы ворвались в дом, некоторые из них уже успели убежать, остались только старые люди, которые не могли быстро передвигаться. Среди них был старый, седой мужчина. Александр Гуляев схватил его и, вращая вокруг себя, кричал: „Ну что дед, ты значит хочешь с Богом разговаривать! Может ты лучше сейчас к нему пойдёшь! " Ударил его боксёрским ударом в живот, затем, приёмом каратэ по затылку, и старик, потеряв сознание, упал на пол. Через три дня он умер от нанесённых нами повреждений.

Собираясь на облаву, мы всегда договаривались или применить „быстрый процесс", т.е. приёмами карате и дзюдо быстро уложить всех людей, или „медленную технику", когда боксёрскими и ножевыми ударами мучили людей в своё удовольствие. Наиболее тяжёлые последствия приносил быстрый процесс".

После одной облавы умерли сразу две женщины. Я узнал об этом на одном судебном процессе, где я должен был выступить в качестве свидетеля против одной женщины, которая запрещала своей дочери носить комсомольский значок. Судья потребовал от неё объяснение своего поведения. И тут она рассказала, как её тётя погибла от ударов милицейских бандитов - так назвала она нас, которые избили её и всех остальных лишь за то, что они присутствовали на собрании верующих. „И я дала себе зарок, что в честь моей погибшей тёти я тоже приму крещение и последую по её стопам. И я не потерплю, чтобы моя дочь носила значок тех, кто убивает не винных людей."

Это, конечно, было дело рук моего спецотряда, потому что мы были в Петропавловске одни, назначенные для подобных целей. Суд замял это дело, и даже не сообщил об этом нашему управлению.

Однако имелось много доказательств тому, что многие наши жертвы либо умирали, либо становились после нашей обработки калеками и инвалидами.

Только мы не чувствовали никакой вины. Чем больше мы проявляли зверства, тем счастливее становился Никифоров. Данные о наших деяниях отправлялись в горком, затем в ЦК. Но мы никогда не имели с их стороны порицания, а наоборот: я был лучшим из лучших. Я имел доказательства того, что ЦК комсомола был осведомлён о моей деятельности, так как часто передавал мне свою точку зрения по поводу отдельных фактов.

Чем чаще мы выезжали на облавы, тем больше мы зверели. Особенно жестоко относились мы с пожилыми людьми. У нас не существовало разницы между мужчинами и женщинами. Никифоров в таких случаях спрашивал: „Разве уголовница лучше уголовника? " И мы понимали его желания. Мораль - но мы опускались всё ниже и ниже.

Постепенно я стал замечать за собой, что жестокость но мне развилась настолько, что наложила свой отпечаток даже на мои мысли и ощущения. Если раньше я стремился облегчить участь молодых курсантов, защищая их перед командованием, то теперь мне такое и в голову не приходило. Многие из моих друзей заметили эту перемену во мне и часто спрашивали: „Сергей, что с тобой случилось? Ты становишься невыносимым." Те безоглядно свирепые ощущения, которые меня охватывали при облавах, не приходили, а жили во мне постоянно. В первое время, когда началась душевная деградация, я этого не понимал. У меня никогда не хватало времени на анализ своих поступков.

Летом 1970-го года верующие, в целях своей защиты, разработали новый метод проведения собраний: они делились на меленькие группы и собирались не более восьми человек. Эта тактика вынудила нас совершать большее количество облав.

Но и в другом верующие стали прозорливей. Теперь они оставляли на улице стражу, в лице детей, которые следили чётко и замечали нас издалека. Иногда, прибыв на место, мы не находили даже хозяев дома.

Слухи о нашей спецгруппе прошли по всей Камчатке. Теперь о нас знали уже все. Это приводило Никифорова в бешенство. „Я вас предупреждал, чтобы вы работали аккуратно! " - бушевал он. Число верующих увеличивалось. Ранние расчёты Никифорова, что число верующих по Камчатке составляет не более тридцати тысяч, не соответствовали истине. Во время наших облав мы никогда не встречали одни и те же лица, кроме Наташи. Всё новые люди искали утешение в Боге. А наши облавы становились всё чаще. Времени для учёбы не хватало. С другой стороны, увеличившееся число собраний приносило нам всё больше дохода. Наши двадцать пять рублей мы получали независимо от числа собравшихся верующих.

Второе обстоятельство, которое меня очень удивило — это увеличивающееся число верующей молодёжи. На некоторых собраниях присутствовали даже школьники. ЦК комсомола это обстоятельство очень тревожило. Инструкторы отдела атеистической пропаганды специально прибывали на Камчатку для проведения здесь семинаров с целью борьбы с этим „опасным злом". Из их разговоров мы поняли, что эта проблема охватила всю страну.

Мысленно я часто возвращался к Наташе. Что нашла она и ей подобная молодёжь в этих религиозных учениях? Воспитанные в советских школах, будучи комсомольцами, они рано увидели те огромные противоречия между высокими лозунгами партии и истиной жизни. Многие из них стали циничными и жестокими, другие нашли свой выход в алкоголизме.

Я сравнил эту пустую жизнь, заполненную жестокостью, с жизнью молодых людей, ступивших на путь веры, посвящавших свою жизнь человечности и любви к людям, и понял: контраст слишком большой. Это приводила все мои мысли в тяжёлое смятение.