Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Карпатские горы
Я - полька, родилась в Сандомире, в стране, в которой легендыстановятся предметами веры, в которой верят в семейные предания столь же, аможет быть даже и больше, чем в Евангелие. Здесь нет замка, в котором небыло бы своего привидения, нет хижины, в которой не было бы своегодомашнего духа. Богатые и бедные, в замке и в хижине верят в дружескуюстихию и во враждебную стихию. Иногда эти две стихии вступают между собой всоперничество, и между ними происходит борьба. Тогда раздается в коридорахтакой таинственный шум, в старых башнях такой страшный вой, стены такдрожат, что все убегают из хижины и из замка. Крестьяне и дворяне убегают вцерковь к святому кресту и святым мощам - единственному прибежищу противмучающих их злых духов. Но и там налицо две стихии, еще более страшные, еще более озлобленныеи неумолимые - это тирания и свобода. В 1825 году между Россией и Польшей разгорелась такая борьба, во времякоторой кровь народа истощается, как часто истощается кровь семьи. Мой отец и два моих брата восстали против нового царя и присоединилиськ восстанию под знаменем польской независимости, под знаменем, всегдаподавляемым и всегда вновь воскресающим. Однажды я узнала, что мой младший брат убит; на другой день мнесообщили, что мой старший брат смертельно ранен; наконец, после целого дняпальбы из пушек, к которой я с ужасом прислушивалась и которая раздаваласьвсе ближе и ближе, явился мой отец с сотней всадников - это все, чтоосталось от тех трех тысяч человек, которыми он командовал. Он заперся в нашем замке с намерением погибнуть под его развалинами. Отец мой ничуть не боялся за себя, но дрожал за меня. И в самом деле, по отношению к отцу речь шла только о смерти, так какон не отдался бы живым в руки врагов, меня же ожидали рабство, бесчестие, позор. Из сотни оставшихся людей отец выбрал десять, призвал управляющего, отдал ему все наше золото и все наши драгоценности и, вспомнив, что вовремя второго раздела Польши моя мать, будучи почти еще ребенком, нашлаубежище в неприступном монастыре Сагастру в Карпатских горах, приказал емупроводить меня в этот монастырь, не сомневаясь в том, что если монастырьоказал гостеприимство матери, то он не откажет в нем и дочери. Хотя отец меня сильно любил, но прощание со мной не былопродолжительно: русские должны были, по всей вероятности, появиться завтравозле замка, и нельзя было терять времени. Я поспешно одела амазонку, которую надевала обыкновенно, когдасопровождала братьев на охоту. Для меня оседлали самую надежную лошадь, отец опустил в сумки дляпистолетов свои собственные пистолеты образцовой тульской работы, обнялменя и распорядился двинуться в путь. В течение ночи и следующего дня мы сделали двадцать миль, следуя поберегам одной из тех рек без названия, которые впадают в Вислу. После этогопервого двойного этапа мы были уже вне опасности от нападения на насрусских. При первых лучах солнца мы увидели освещенные снежные вершиныКарпатских гор. К концу следующего дня мы добрались до их подошвы. Наконец, на третийдень, утром, мы вступили в одно из их ущелий. Наши Карпатские горы совершенно не похожи на ваши культурные горыЗапада. Тут перед вами восстает во всем своем величии все то, что природаимеет своеобразного и грандиозного. Их грозные вершины теряются в облаках, покрытые белым снегом; их громадные сосновые леса отражаются в гладкойзеркальной поверхности озер, похожих на моря. На этих озерах никогда неносилась лодка, их хрустальную поверхность никогда не мутила сеть рыбака; вода в них глубока, как лазурь неба. Редко, редко раздается там голосчеловека, слышится молдавская песня, которой вторят крики диких животных; песня и крики будят одинокое эхо, крайне удивленное тем, что какой-то звуквыдал его существование. Целые мили вы проезжаете здесь под мрачными сводами леса. На каждомшагу тишина прерывается неожиданными чудными звуками, повергающими наш духв изумление и восторг. Там везде опасность, тысячи различных опасностей, новам там некогда испытывать страх, так величественны эти опасности. То вынеожиданно встречаете водопады, образовавшиеся от таящего льда, низвергающиеся со скалы на скалу и заливающие узкую тропинку, по которой вышли и которая проложена диким зверем и преследовавшим его охотником. Топодгнившие от старости деревья падают на землю со страшным треском, похожимна шум землетрясения. То, наконец, поднимается ураган, надвигаются тучи, имолния сверкает и прорезает их, как огненный змей. Затем, после остроконечных альпийских вершин, после девственных лесов, после гигантских гор и бесконечных лесов тянутся безграничные степи -настоящее море с его волнами и бурями, расстилаются на беспредельномгоризонте холмистые бесплодные саванны. Не ужас овладевает вами тогда, атоска: вы впадаете в сильную, глубокую меланхолию, которую ничто не можетрассеять: куда бы вы ни кинули свой взор, всюду одинаковый однообразныйвид. Вы двадцать раз поднимаетесь и спускаетесь по одинаковым холмам, тщетно разыскивая протоптанную дорогу, вы чувствуете себя затерянным всвоем уединении среди пустыни, вы считаете себя одиноким в природе, и вашамеланхолия переходит в отчаяние. В самом деле, ваше движение впередстановится как бы бесцельным, вам кажется, что оно никуда вас довести неможет, вы не встречаете ни деревни, ни замка, ни хижины, никакого следачеловеческого жилья. Иногда только, чтобы усугубить печальный вид мрачногопейзажа, попадается маленькое озеро, без тростника и кустов, застывшее вглубине оврага, которое, как Мертвое море, преграждает вам путь своимизелеными водами, над которыми носятся птицы, улетающие при вашемприближении с пронзительными и раздирающими криками. Вот вы сворачиваете иподнимаетесь по холму, спускаетесь в другую долину, поднимаетесь опять надругой холм, и это продолжается до тех пор, пока вы пройдете целую цепьхолмов, постоянно понижающихся. Но вы поворачиваете на юг, и цепь кончается, пейзаж снова становитсявеличественным, вы снова видите другую цепь очень высоких гор, болееживописного вида и более богатого очертания. Тут опять все покрыто лесом, все перерезано ручьями; тут тень и вода, и пейзаж оживляется. Слышенколокол монастыря, по склону гор тянется караван. Наконец, при последнихлучах солнца вы различаете как бы стаю белых птиц, опирающихся друг надруга, - это деревенские домики, которые словно сплотились и прижались другк другу, чтобы защититься от какого-нибудь ночного нападения: свозрождением жизни вернулась и опасность, и тут уже не так, как в преждеописанных горах, приходится бояться медведей и волков, здесь приходитсясталкиваться с шайками молдавских разбойников. Однако мы продвигались. Мы пропутешествовали уже десять дней безприключений. Мы могли уже видеть вершину горы Пион, превышающую вершинывсех этих соседних гор; на ее южном склоне находился монастырь Сагастру, вкоторый я направлялась. Прошло еще три дня, и мы приехали. Стоял конец июля. Был жаркий день, около четырех часов, и мы сгромадным наслаждением вдыхали первую вечернюю прохладу. Мы проехалиразвалины башни Нианцо. Мы спустились в равнину, которую давно видели изущелья. Мы могли уже оттуда следить за течением Бистрицы, берега которойиспещрены красными и белыми цветами. Мы ехали по краям пропасти, на днекоторой текла река, которая здесь пока еще была потоком. Наши лошадидвигались парами из-за узости дороги. Впереди ехал наш проводник, наклонившись сбоку над лошадью. Он пелмонотонную песню славян Далматского побережья Адриатики, к словам которой яприслушивалась с особенным интересом. Певец вместе с тем был и поэтом. То была горная песнь, полная печали имрачной простоты, и ее мог петь только горец. Вот слова этой песни: На болоте Ставиля безмолвье царит, Там злого разбойника тело лежит. Скрывая от кроткой Марии, Он грабил, он жег, разрушая; Он честных сынов Иллирии В пустынных горах убивал. Его сердце пронзил злой свинец ураганом. И острым изранена грудь ятаганом. Три дня протекло. Над землей Три раза уж солнце всходило. И труп под печальной сосной Три раза оно осветило. И чудо! Четвертая ночь лишь прошла Из ран вдруг горячая кровь потекла. Уж очи его голубые Не взглянут на радостный мир. Но ожили мысли в нем злые... Бежим! Тот разбойник - вампир! Горе тем, кто к болоту Ставиля попил. От трупа бежит даже жадный шакал, И коршун зловещий летит К горе с обнаженной вершиной. И вечно безмолвье царит Над мрачной и дикой трясиной. Вдруг раздался ружейный выстрел. Просвистела пуля. Песня оборвалась, ипроводник, убитый наповал, скатился в пропасть, лошадь же его остановилась, вздрагивая и вытягивая свою умную голову к пропасти, в которой исчез еехозяин. В то же время раздался сильный крик, и со склона гор появилосьтридцать разбойников, которые окружили нас. Все схватились за оружие. Сопровождавшие меня старые солдаты, хотя изастигнутые врасплох, но привыкшие к перестрелке, не испугались и ответиливыстрелами. Я показала пример, схватила пистолет и, понимая невыгодностьнашей позиции, закричала: " Вперед! " и пришпорила лошадь, которая понесласьпо направлению к равнине. Но мы имели дело с горцами, перепрыгивавшими со скалы на скалу, какнастоящие демоны преисподней; они стреляли, сохраняя занятую ими на склонепозицию. К тому же они предвидели наш маневр. Там, где дорога становилась шире, на выступе горы нас поджидал молодой человек во главе десятка всадников.Заметив нас, они пустили лошадей галопом и напали с фронта. Те же, которыенас преследовали, бросились с горного склона, перерезали нам отступление иокружили нас со всех сторон. Положение было опасное. Однако же, привыкшая с детства к сценам войны, я следила за всем и не упускала из виду ни одной подробности. Все эти люди, одетые в овечьи шкуры, носили громадные круглые шляпы, украшенные живыми цветами, какие носят венгры. У всех были длинные турецкиеружья, которыми они после каждого выстрела размахивали и испускали при этомдикие крики; у каждого за поясом были кривая сабля и пара пистолетов. Их предводитель был молодой человек, едва достигший двадцати двух лет, бледный, с продолговатыми черными глазами, длинными вьющимися волосами, ниспадавшими на плечи. На нем был молдавский костюм, отделанный мехом истянутый у талии шарфом с золотыми и шелковыми полосами. В его рукесверкала кривая сабля, а за поясом блестели четыре пистолета. Во времясхватки он испускал хриплые и невнятные звуки, не похожие на какой-либочеловеческий язык, и, однако, им он отдавал приказания, и люди повиновалисьего крикам. Они бросались ничком на землю, чтобы избежать выстрелов нашихсолдат, поднимались, чтобы стрелять. Они убивали тех, кто еще стоял, добивали раненых и превратили схватку в бойню. Две трети моих защитников пали на моих глазах один за другим. Четвероеще держались; они сдвинулись около меня и не просили пощады, так какзнали, что не получат ее, и думали только об одном - продать свою жизнь какможно дороже. Тогда молодой предводитель испустил крик более выразительный, чемпрежние, и направил свою саблю на нас. Вероятно, он дал приказаниерасстрелять последнюю группу, всех оставшихся вместе, потому что длинныемолдавские ружья сразу опустились. Я поняла, что настал наш последний час. Я подняла глаза и руки к небус последней мольбой и ждала смерти. В эту минуту я увидела молодого человека, который не спустился, аскорее бросился с горы, перепрыгивая со скалы на скалу. Он остановился навысоком камне, который господствовал над всей этой сценой, и стоял на нем, как статуя на пьедестале. Он протянул руку к полю битвы и произнес однолишь слово: Довольно. При звуке этого голоса глаза всех устремились наверх, и казалось, чтовсе повинуются новому повелителю. Только один разбойник положил ружье наплечо и выстрелил. Один из наших людей испустил стон, пуля пронзила его левую руку. Он повернулся, чтобы броситься на того, кто ранил его, но прежде чемлошадь сделала четыре шага, над нами блеснул огонь, и голова ослушавшегосяразбойника скатилась, разбитая пулей. Пережить столько волнений было выше моих сил, и я упала в обморок.Когда я пришла в себя, я лежала на траве; голова моя покоилась на коленяхмужчины. Я видела только его белую руку, всю в кольцах, обнявшую меня заталию, а передо мной стоял, скрестив руки, с саблей под мышкой молодоймолдавский предводитель, который командовал нападением на нас. - Костаки, - сказал по-французски властным голосом тот, ктоподдерживал меня, - вы сейчас же уведите ваших людей, а мне предоставитезаботу об этой молодой женщине. - Брат мой, брат мой, - говорил тот, к кому относились эти слова и ктоедва себя сдерживал, - брат мой, берегитесь, не выводите меня из терпения: я предоставляю вам замок, предоставьте вы мне лес. В замке вы хозяин, здесьже всецело властвую я. Здесь достаточно одного моего слова, чтобы заставитьвас повиноваться. - Костаки, я старший; я вам говорю, что я всюду властелин, в лесу, каки в замке, и там, и здесь. В моих жилах, как и ваших, течет кровьБранкованов, королевская кровь, которая привыкла властвовать. Я повелеваю! - Вы, Грегориска, командуете вашими слугами, но моими солдатами вы неповелеваете. - Ваши солдаты - разбойники, Костаки... разбойники, которых я велюповесить на зубцах наших башен, если они не подчинятся мне сию минуту. - Ну, попробуйте-ка им приказать. Тогда я почувствовала, что тот, кто меня поддерживал, высвободил своеколено и бережно положил мою голову на камень. Я с беспокойством следила заним. То был тот самый молодой человек, который словно упал с неба во времясхватки; я видела его мельком, так как лишилась чувств в то время, когда онговорил. Это был молодой человек, двадцати четырех лет, высокий, с голубымиглазами, в которых сквозила решимость и удивительная твердость. Его длинныебелокурые волосы, признак славянской расы, рассыпались по плечам, какволосы архангела Михаила, окаймляя молодые и свежие розовые щеки. На губахего скользила презрительная насмешка, и сквозь них виднелся двойной ряджемчужных зубов. Взгляд его походил на взгляд орла и блеск молнии. Он былодет в одежду из черного бархата, на голове его была шапочка с орлинымпером, похожая на шапку Рафаэля. На нем были панталоны в обтяжку и вышитыесапоги, его талия стянута была пояском с охотничьим ножом, а на плечевисела двуствольная винтовка, в меткости которой мог убедиться один изразбойников. Он протянул руку, и эта протянутая рука повелевала. Он произнеснесколько слов на молдавском языке. Слова эти произвели, по-видимому, глубокое впечатление на разбойников. Тогда на том же языке заговорил, в свою очередь, предводитель шайки, ия поняла, что слова его были смешаны с угрозами и проклятиями. Но на всю эту длинную и пылкую речь старший брат ответил лишь однимсловом. Разбойники поклонились. Он сделал знак, и все они выстроились позади нас. - Ну хорошо, пусть так, Грегориска, - сказал Костаки опятьпо-французски. - Эта женщина не пойдет в пещеру, но она все же будетпринадлежать мне. Я нахожу ее красивой, я ее завоевал, и я ее желаю. И проговорив эти слова, он бросился на меня и схватил меня в своиобъятия. - Женщина эта будет отведена в замок и будет передана моей матери, и яее здесь не покину, - ответил мой покровитель. - Подайте мою лошадь! - скомандовал Костаки на молдавском языке. Десять разбойников бросились исполнять приказание и привели своемуначальнику лошадь, которую он требовал. Грегориска огляделся по сторонам, схватил лошадь за уздцы и вскочил нанее, не прикасаясь к стременам. Костаки оказался в седле так же легко, как и его брат, хотя он держалменя на руках и помчался галопом. Лошадь Грегориски неслась и терлась головой о голову и бока лошадиКостаки. Любопытно было видеть этих двух всадников, скакавших бок о бок, мрачных, молчаливых, не терявших из виду друг друга ни на одну минуту и непоказывавших вида, что смотрят друг на друга, склонившихся на своихлошадях, отчаянный бег которых увлекал их через леса, скалы и пропасти. Голова моя была опрокинута, и я видела, как красивые глаза Грегорискиупорно смотрели на меня. Заметив это, Костаки приподнял мою голову, и яувидела только его мрачный взгляд, которым он пожирал меня. Я опустила своивеки, но это было напрасно. Сквозь ресницы я видела пронзительный взгляд, проникавший в мою грудь и раздиравший мое сердце. Тогда овладела мнойстранная галлюцинация: мне показалось, что я - Ленора из баллады Бюргера, что меня уносят привидения: лошадь и всадник, и когда я почувствовала, чтомы остановились, я с ужасом открыла глаза, так как была уверена, что увижуполоманные кресты и открытые могилы. То что я увидела, было отнюдь не весело: это был внутренний двормолдавского замка четырнадцатого столетия. Глава тринадцатая
Данная страница нарушает авторские права?