Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Два брата
С этого момента я поселилась в замке, и с этого же момента начинаетсята драма, о которой я вам расскажу. Оба брата влюбились в меня, каждый сообразно со своим характером. Костаки, начиная со следующего дня, говорил мне, что он любит меня, объявил, что я не должна принадлежать никому другому, что скорее он убьетменя, чем уступит кому бы то ни было. Грегориска ничего не говорил, но окружил меня заботами и вниманием.Все, что дало ему блестящее воспитание, все воспоминания о юности, проведенной при самых лучших дворах Европы, - все пущено было в ход, чтобыпонравиться мне. Увы! Ему не трудно было добиться этого: при первом жезвуке его голоса я почувствовала, как дорог мне этот голос; при первом жевзгляде его глаз я почувствовала, что взгляд этот глубоко проник в моесердце. В течение трех месяцев Костаки сто раз повторял, что любит меня, а яего ненавидела; в течение трех месяцев Грегориска не промолвил мне еще ниодного слова любви, а я чувствовала, что когда он потребует, я вся будупринадлежать ему. Костаки бросил свои набеги. Он никуда не уезжал из замка. Он назначилвместо себя какого-то лейтенанта, который время от времени являлся заприказаниями и исчезал. Смеранда также проявляла по отношению ко мне дружеские чувства, и этоменя пугало. Она, видимо, покровительствовала Костаки и ревновала менябольше, чем он. Но так как она не понимала ни по-польски, ни по-французски, а я не знала молдавского языка, то она не могла много говорить в пользусвоего сына. Она выучила по-французски три слова и повторяла их каждый раз, когда целовала меня в лоб: - Костаки любит Ядвигу. Однажды я узнала страшную весть, умножившую все мои несчастья. Четыречеловека, оставшиеся в живых после схватки, получили свободу. Ониотправились в Польшу и дали слово, что один из них вернется раньше, чемчерез три месяца, и доставит мне известия о моем отце. Однажды утром одиниз них действительно явился. От него я узнала, что наш замок был взят, сожжен, разрушен, а отец был убит во время его обороны. Отныне я осталась одна на свете. Костаки усилил свои домогания, а Смеранда - свою нежность, но я наэтот раз воспользовалась, как предлогом, трауром по отцу. Костаки убеждал, что чем более я одинока, тем более нуждаюсь в покровительстве. Мать егонастаивала даже, может быть, больше, чем он. Грегориска мне говорил, что молдаване владеют собой так хорошо, чтотрудно узнать их чувства. Он сам служил живым примером такой сдержанности. Невозможно было быть уверенным в чьей-то любви больше, чем я былауверена в его любви, и, однако, если бы меня спросили, на чем основана быламоя уверенность, я не могла бы этого объяснить: никто в замке не видел, чтобы его рука коснулась моей, чтобы его взор искал моего. Одна лишьревность могла заставить Костаки видеть в нем соперника, как одна моялюбовь могла чувствовать его любовь. Но я должна сознаться, что эта сдержанность Грегориски менябеспокоила. Я верила, конечно, но этого было недостаточно, мне нужно былоубедиться в этом. Однажды вечером я вошла в свою комнату и услышала легкийстук в одну из дверей, которые, как я сказала, запирались изнутри. По тому, как стучали, я угадала, что это зов друга. Я подошла испросила, кто там. - Грегориска, - ответил голос, и по звуку голоса было ясно, что я неошиблась. - Что вам нужно? - спросила я дрожащим голосом. - Если вы доверяете мне, - сказал Грегориска, - если вы считаете менячестным человеком, исполните мою просьбу. - Какую просьбу? - Погасите свечу, как будто вы уже легли спать, и через полчасаоткройте мне вашу дверь. - Приходите через полчаса, - был мой краткий ответ. Я погасила свечу и ждала. Сердце мое сильно стучало, так как я понимала, что случилосьчто-нибудь важное. Прошло полчаса. Кто-то еще тише, чем в первый раз, постучал в дверь. Яуже раньше вытащила засов, мне оставалось только открыть дверь. Грегориска вошел, и хотя он ничего не сказал, я заперла за ним дверь изадвинула засов. Некоторое время он молчал, стоял неподвижно и сделал мне знак молчать.Затем, когда он убедился, что нам никакая опасность не угрожает, он провелменя на середину громадной комнаты и, почувствовав, что мне трудно стоятьна ногах, принес мне стул. Я села или, вернее, упала на стул. - О, Боже мой, - сказала ему я, - что же такое случилось, и почему выпринимаете такие предосторожности? - Потому что моя жизнь (что не важно), потому что, может быть, и вашажизнь зависит от нашего разговора. Вся перепуганная, я схватила его за руку. Он поднес мою руку к своимглазам, взглядом своим как бы испрашивая прощения за такую смелость. Яопустила глаза в знак согласия. - Я люблю вас, - сказал он своим мелодичным певучим голосом. - Любители вы меня? - Да, - ответила я. - Согласились ли вы быть моей женой? - Да. Он провел рукой по лбу с выражением глубокого счастья. - В таком случае, вы не откажетесь следовать за мной? Я последую всюду за вами! - Вы понимаете, что мы будем счастливы только тогда, когда мы убежимотсюда. - О да! - вскричала я. - Бежим. - Тише, - сказал он, вздрогнув, - тише! - Вы правы. И я, вся дрожа, прижалась к нему. - Вот что я сделаю, - сказал он, - вот почему я так долго необъяснялся вам в своей любви. Я хотел устроить прежде всего так, чтобы, когда я приобрел уверенность в вашей любви, ничто не мешало нашему браку. Ябогат, Ядвига, я колоссально богат, но богатство мое, как и всех молдавскихгосподарей - земля, стада и деревни, - на миллион. Монахи дали мне натриста тысяч франков драгоценных камней, на сто тысяч франков золота, а наостальное - векселя на Вену. Довольно ли для вас миллиона? Я пожала его руку. - Мне достаточно и вашей любви, Грегориска! - Хорошо, слушайте. Завтра я отправляюсь в монастырь Ганго, чтобыпокончить с настоятелем все дела. У него заготовлены для меня лошади, онибудут нас ждать с девяти часов, спрятанные в ста шагах от замка. Послеужина вы уйдете в свою комнату, как сегодня, и, как сегодня, вы потушитесвечу. Затем, как и сегодня, я войду к вам. Но завтра я выйду отсюда уже неодин, а вы последуете за мной. Мы дойдем до ворот, выходящих в поле, мынайдем там своих лошадей, мы сядем на них, и послезавтра утром за намипозади будет уже тридцать миль. - Как жаль, что сегодня не послезавтра! - Дорогая Ядвига! Грегориска прижал меня к сердцу, наши губы слились в поцелуе. О, он сказал правду! Я открыла дверь моей комнаты честному человеку.Но он отлично понял, что если я не принадлежу ему телом, то принадлежудушой. Ни на минуту я не сомкнула глаз в эту ночь. Я видела себя убегающей с Грегориской, я чувствовала себя в егообъятиях, как была в объятиях Костаки. Но какая разница! На этот разстрашная, мрачная, похоронная поездка сменилась нежным, восхитительнымобъятием, которому быстрая езда придавала особенное наслаждение, так какбыстрая езда сама по себе наслаждение. Настал день. Я спустилась в столовую. Мне показалось, что Костаки поклонился мне с еще более мрачным видом, чем обыкновенно. В его улыбке сквозила уже не ирония, а угроза. Что же касается Смеранды, то она показалась мне такой же, как всегда. Во время завтрака Грегориска распорядился подать лошадей. Костаки, по-видимому, не обратил никакого внимания на этораспоряжение. В одиннадцать часов Грегориска отвесил нам поклон, сказал, чтовернется только к вечеру, и просил мать, чтобы она не ждала его к обеду.Затем он обратился ко мне и попросил извинить его. Он вышел. Глаза брата следили за ним, пока он не вышел из комнаты, итогда я подметила в них столько ненависти, что я вздрогнула. Вы можете себе представить, в каком страхе я провела этот день. Яникому не обмолвилась о наших планах; едва ли я даже в своих молитвахосмелилась признаться в них Богу, а между тем, мне казалось, что планы нашиуже всем известны; мне казалось, что каждый устремленный на меня взглядможет прочесть их в моем сердце. Обед прошел для меня как пытка. Костаки, мрачный и угрюмый, говорилмало. На этот раз он ограничился двумя-тремя словами на молдавском языке поадресу матери, и каждый звук его голоса заставлял меня вздрагивать. Когда я встала, чтобы отправиться в свою комнату, Смеранда, пообыкновению, обняла меня и произнесла ту фразу, которой я уже целую неделюне слышала от нее: - Костаки любит Ядвигу! Фраза эта преследовала меня как угроза. Когда я уже очутилась в своейкомнате, мне казалось, что роковой голос продолжал нашептывать мне на ухо: Костаки любит Ядвигу! Ибо любовь Костаки, как сказал Грегориска, была дляменя смертью. В семь часов вечера, когда стало темнеть, я увидела, что Костакипрошел через двор. Он обернулся, чтобы посмотреть в мою сторону, но ябыстро отодвинулась назад, чтобы он не мог меня видеть. Меня охватило беспокойство, так как, насколько я могла видеть из окна, он направился в конюшню. Я поспешно отперла свою дверь и бросилась всоседнюю комнату, откуда могла видеть все, что он делал. Он действительно отправился в конюшню. Он вывел оттуда самую своюлюбимую лошадь, оседлал ее собственными руками с тщательностью человека, придающего значение малейшей мелочи. Он был в том же костюме, в каком яувидела его в первый раз. Но только вместо всякого оружия на нем была однасабля. Оседлав лошадь, он еще раз взглянул на окно моей комнаты. Не видяменя, он вскочил в седло, сам открыл ворота, через которые отправился идолжен был вернуться его брат, и поехал галопом по направлению к монастырюГанго. Тогда сердце мое страшно сжалось, роковое предчувствие говорило мне, что он отправился навстречу своему брату. Я оставалась у окна, пока могла различать дорогу, которая в четвертимили от замка делала поворот и терялась в лесу. Но ночь с каждой минутойвсе больше сгущалась, и дорога совсем исчезла из виду. Я все еще стояла у окна. Наконец, тревога моя, дойдя до крайней степени, придала мне силы, итак как ясно было, что получить вести об обоих братьях можно было только взале, то я спустилась вниз. Прежде всего я взглянула на Смеранду. По спокойному выражению ее лицавидно было, что она не чувствовала никаких опасений. Она отдавала обычные приказания относительно ужина, и приборы обоихбратьев стояли на их обычных местах. Я не могла обратиться к кому-либо с расспросами. К тому же, кого бы ямогла спросить? Кроме Костаки и Грегориски в замке никто не говорил на техдвух языках, на которых говорила я. При малейшем шуме я вздрагивала. Обыкновенно садились ужинать в девять часов. Я спустилась в половине девятого. Я не спускала глаз с минутнойстрелки на большом циферблате часов. Стрелка прошла расстояние четверти часа. Раздался мрачный и печальный звон часов, и стрелка снова тихозадвигалась, и я опять видела, как она с точностью и медленностью компасапроходила свой путь. За несколько минут до девяти часов мне показалось, что я слышу топотлошадей на дворе. Смеранда также его услыхала, потому что она повернулаголову к окну, но ночь была слишком темна, чтобы можно было что-нибудьразглядеть. О, если бы она взглянула на меня в эту минуту, то она могла быотгадать, что происходит в моем сердце! Слышен был топот только одной лошади. Я хорошо знала, что вернетсятолько один всадник. Но кто именно? Шаги раздались в передней. Шаги эти были медленные, они словно давилимое сердце. Дверь открылась, в темноте возникла тень. Тень эта остановилась на минуту на пороге двери. Сердце мое пересталобиться. Тень приблизилась, и по мере того как она все больше вступала в кругсвета, дыхание мое восстанавливалось. Я узнала Грегориску. Еще мгновение, и мое сердце разорвалось бы. Я узнала его, но он был бледен, как смерть. По его виду можно былодогадаться, что случилось что-то ужасное. - Это ты, Костаки? - спросила Смеранда. - Нет, мать, - ответил Грегориска сухим голосом. - А, это вы, - сказала она. - И вы заставляете ждать вашу мать? - Мать, - сказал Грегориска, взглянув на часы, - только девять часов. И действительно, в эту минуту часы пробили девять. - Это правда, - сказала Смеранда. - А где же ваш брат? Я невольно подумала, что это тот самый вопрос, который Господь Богзадал Каину. Грегориска ничего не ответил. - Никто не видел Костаки? - спросила Смеранда. Ватарь, то есть дворецкий, осведомлялся о нем. - В семь часов, - сказал он, - князь был в конюшне. Сам оседлал своюлошадь и отправился по дороге в Ганго. В эту минуту глаза мои встретились с глазами Грегориски. Не знаю, былоли так в действительности, или то была галлюцинация, но мне показалось, чтоу него на лбу была капля крови. Я медленно поднесла палец к моему лбу, показывая место, где, мнеказалось, было пятно. Грегориска понял меня. Он вынул платок и вытерся. - Да, да, прошептала Смеранда, - он, вероятно, встретил медведя иливолка и увлекся преследованием. Вот почему дитя заставляет ждать мать.Скажите, Грегориска, где вы его оставили? - Матушка, - ответил Грегориска твердым, но взволнованным голосом, -мы с братом выехали не вместе. - Хорошо, - сказала Смеранда. - Пусть подают ужин, садитесь за стол, заприте ворота. Те, кто вне дома, пусть там и ночуют. Два первых приказа исполнены были в точности. Смеранда заняла своеместо. Грегориска сел по правую ее руку, а я по левую. Слуги вышли, чтобы исполнить третье указание, то есть закрыть воротазамка. В эту минуту все услыхали шум во дворе. Испуганный слуга вошел в залуи сказал: - Княгиня, лошадь князя Костаки прискакала во двор одна и в крови. - О, - прошептала Смеранда, вставая бледная и грозная, - таким жеобразом однажды вечером прискакала лошадь его отца. Я посмотрела на Грегориску. Он не только был бледен, он был какмертвец. Действительно, лошадь князя Копрели в один вечер прискакала во дворзамка вся залитая кровью, а час спустя слуги нашли и принесли его тело, всепокрытое ранами. Смеранда взяла факел из рук одного из слуг, подошла к двери, открылаее и вышла во двор. Трое или четверо служителей едва сдерживали испуганную лошадь и общимиусилиями успокаивали ее. Смеранда подошла к животному, осмотрела кровь, запачкавшую седло, инашла рану на его лбу. - Костаки дрался на дуэли с одним врагом. Ищите, дети, его тело, апотом поищем убийцу. Так как лошадь прискакала через ворота, за которыми начиналась дорогав Ганго, слуги бросились туда, и факелы их замелькали в поле и исчезли влесу, подобно светлячкам в хороший летний вечер. Смеранда, словно уверенная в том, что поиски не будутпродолжительными, оставалась у ворот. Из глаз удрученной матери не скатилось ни одной слезы, хотя очевиднобыло, что она в отчаянии. Грегориска стоял за ней, я стояла около Грегориски. Выходя из залы, онхотел предложить мне свою руку, но не посмел. По прошествии четверти часа на дороге замелькал один факел, затем два, а потом и все остальные. Только на этот раз они не мелькали по полю, а сосредоточились у общегоцентра. Тотчас стало ясно, что этим общим центром были носилки и человек, лежавший на носилках. Похоронный кортеж двигался медленно, шаг за шагом приближаясь кворотам замка. Через десять минут он был уже у ворот. Увидя живую мать, встречавшуюмертвого сына, те, кто нес его, инстинктивно сняли шапки и молча вошли водвор. Смеранда пошла за ними, а мы следовали за Смерандой. Вошли в залу итам положили тело. Тогда Смеранда торжественно-величественным жестом отстранила всех и, приблизившись к трупу, стала перед ним на колени, устранила волосы, закрывавшие его лицо, долго смотрела на него сухими глазами и затем, расстегнув молдавскую одежду, раскрыла окровавленную рубашку. Рана оказалась с правой стороны груди: она могла быть нанесена прямымклинком, отточенным с двух сторон. Я вспомнила, что в тот же день видела за поясом у Грегориски длинныйохотничий нож, служивший штыком для его винтовки. Я искала глазами у его пояса это оружие, но оно исчезло. Смеранда потребовала воды, намочила свой платок в этой воде и обмыларану. Свежая и чистая кровь окрасила края раны. Зрелище, представшее перед моими глазами, было ужасно и вместе с темвеличественно. Эта громадная комната, освещенная смоляными факелами, этидикие лица, эти глаза, сверкающие жестокостью, эти странные одежды, этамать, высчитывающая при виде еще теплой крови, сколько времени тому назадсмерть похитила у нее сына, эта глубокая тишина, нарушавшаяся толькорыданиями разбойников, предводителем которых был Костаки, все это, повторяю, было ужасно и величественно. Наконец, Смеранда прикоснулась губами ко лбу своего сына, встала, отбросила растрепавшиеся седые волосы и проговорила: - Грегориска. Грегориска вздрогнул, покачал головой и, очнувшись от оцепенения, ответил: - Что, моя мать? - Идите, мой сын, и выслушайте, что я скажу. Грегориска вздрогнул, но повиновался. По мере того как он приближался к телу, кровь все более обильная иболее алая, сочилась из раны. К счастью, Смеранда не смотрела в этусторону, потому что если бы она видела эту кровь, ей уже нечего было быразыскивать убийцу. - Грегориска, - сказала она, - я знаю, что Костаки и ты не любили другдруга. Я хорошо знаю, что ты по отцу Вайвади, а он по отцу Копроли, но поматери вы оба из рода Бранкован. Я знаю, что ты человек, воспитанный вгородах Запада, а он - дитя восточных гор, но, в конце концов, вы родилисьиз одной утробы, и вы оба братья. И вот, Грегориска, я хочу знать, неужелиже мы схороним моего сына около его отца, не произнеся клятвы? Я хочузнать, могу ли я, как женщина, тихо оплакивать его, положившись на вас, какна мужчину, что вы воздадите должное возмездие убийце? - Назовите мне, сударыня, убийцу моего брата и приказывайте. Клянусьвам, что раньше чем через час он умрет. - Поклянитесь же, Грегориска, под страхом моего проклятия, слышите, мой сын? Поклянитесь, что убийца умрет, что вы не оставите камня на камне вего доме, что его мать, его дети, его братья, его жена или его невеста -все погибнут от вашей руки. Поклянитесь и, произнося клятву, призывайте насебя небесный гнев, если вы нарушите ее. Если вы не сдержите этого обета, пусть вас постигнет нищета, пусть отрекутся от вас друзья, пусть проклянетвас ваша мать! Грегориска протянул руку над трупом. - Клянусь, убийца умрет! - сказал он. Когда произнесена была эта страшная клятва, истинный смысл которой былпонятен, быть может, только мне и мертвецу, я увидела, или мне показалось, что я вижу, страшное чудо. Глаза трупа открылись и уставились на меня пристальнее, чем когда-либопри жизни, и я почувствовала, что они пронизывают меня насквозь и жгут, какраскаленное железо. Это было уже свыше моих сил, я лишилась чувств. Глава пятнадцатая
Данная страница нарушает авторские права?