Глава 12. — Послушай, Рест, вот ты тут мне уже который год подряд рассказываешь о вашей Пирамиде Но я ни разу не слышала

— Послушай, Рест, вот ты тут мне уже который год подряд рассказываешь о вашей Пирамиде… Но я ни разу не слышала…

— Который год?

— Да уже, слава богу, так давно, что трудно даже упомнить…

— И… и что?

— Для кого вы её строили, вашу Пирамиду, ты можешь сказать?

— Мать, ну ты даёшь! Для людей, для кого же ещё!

— Я ни разу не слышала, чтобы ты назвал хотя бы одного нормального человека, кто бы испытал радость от… Тебе даже Тина, ты говорил, говорила, что в вашей Пирамиде нет людей. Ну, помнишь, она говорила: «Здесь нет людей! Нет работающих, растящих детей. Больных. Старых. Детей. Подростков. У вас — это биомасса».

Это для меня препервейшая новость — нет людей!

— Тина? Откуда ты это знаешь? И как это… Тина?!

И надо же так едко и солоно: «Биомасса»!.. Бззз… Кисель какой-то… Жижа…

— Да-да, Тина, Тина! Я помню, как ты возмущался. Я помню её слова слово в слово: «Это — биомасса».

Не помню, чтобы я с кем-нибудь обсуждал наши с Тиной поступки и мысли. Даже Лене я стараюсь не всё рассказывать. Я еще не решился.

Надо же — биомасса! Жуть! Люди — как плесень на лице планеты…

— Стоп-стоп! Как это нет людей?! Мы же…

— Ну да! Нет! Все у вас то вожди, то фараоны, то наполеоны, то навуходоносоры… Ни одного нормального человека!

— Нормального?

— Нормального. Рыбака, столяра, шахтёра, продавца пончиков или рыбы… На худой конец — штукатура или садовника. Горничных-то, небось, в вашей Пирамиде полно! Кто за вами моет и подметает? Чистит пепельницы и меняет бельё?

— Мы почти не курим…

— А кто для вас растит хлеб, варит сталь и колупает угольные пласты?

Н-да… Вопросик…

— Зачем нам ваша сталь и ваш уголь?

— Хм! Рест, не строй из себя придурка.

— Н-да… Надо признать…

Но назвать наших простой биомассой!.. Я тоже помню, как Тина это сказала: «У вас нет людей».

— А Валерочка, а Переметчик?

— Но это же шушера! Швондеры и шариковы, шматковы и швецы… Это — не люди! Плесень, амёбы и планарии… Планктон! А нормальных — ни одного!

— Ни одного?!

— Посмотри на себя в зеркало — ты же урод!

— Я? Урод?!

— Не урод, так уродец… Вы же кроме собственного носа ничего не видите! А мир полон людей, сильных и слабых, молодых и старых, толстых и худых…

— Да знаю я, знаю… Мы ведь и хотели указать…

— …голодных детей…

— У нас была надежда…

— Мостить дорогу благими намерениями…

Лена вдруг становится беспощадной. С ней такое случается. Её вдруг прорывает. Одно дело слушать меня и записывать и совсем другое — осознавать и жить моими заботами. И осмеливаться судить.

Лена — смелая! Она тоже судит! И неё тоже блестят глаза.

— Лен, остынь, — прошу я. — Я, горбатый, знаю, что я горбат. Пощади, плз… Мы же…

Вдруг звонок…

— Да, — говорит Лена, — выезжаем… Да, всё готово… Да, он готов… Он думает…

Она слушает и только смотрит на меня.

— Да, — улыбается она, кивнув, — он давно готов.

Дождь — как из ведра! Куда в такой дождь?

— Собирайся, — говорит Лена.

— Посмотри в окно. Мы остаемся!

Лена тотчас соглашается — остаёмся! Не знаю, чему она так рада.

— Хорошо, — говорит она ещё через час, — так что там наш Жора?

Ну и дождяра! И ветер, и ветрище какой…

— Чайку хочешь? — спрашивает Лена.

Штормовое предупреждение — как оправдание нашего уединения. Мы остаёмся!

— Жалюзи надо бы закрыть…

Какое, к чёрту, «выезжаем»!

— Так что там наш Жора со своим Иудой, — спрашивает Лена, — давай, рассказывай…

— Я только дымоход закрою, — говорю я.

Вот и свет отключили…

— И вот Жору, — говорю я, — оседлавшего, так сказать, крест, как мустанга, удалось-таки установить вертикально. Крепенько! Многие пытались пошатнуть крест — проба на прочность — пинали его и ногой, и плечом, натужно, даже принесли шест какой-то, чтобы раскачать — ни-ни. Крепко впечатали. Основание утрамбовали камнями и залили цементным раствором — так надёжнее! Всё это время Жора рвался подсказывать, поправлять, что-то выкрикивал… Даже негодовал.

ОТСЮДА — ЖОРИН КЛОН!!!

Мне бы тоже было любопытно посмотреть на себя со стороны, поучаствовать в собственном распятии… Не распятии, конечно! Но в чём-то таком… В каком-то экстриме с сумасшедшинками…Чтобы дух захватывало! Не знаю, не знаю… В этом есть какой-то изысканный мазохизмчик… Да-да, какая-то щемящая изюминка… Надо же было столько лет жизни строить эту Пирамиду… на песке! чтобы в самом конце устроить Жоре Голгофу! Что, жизнь — коту под хвост?! И не одну жизнь!

— Такое бывает, — говорю я, — жертвы неизбежны.

Эти жертвы ещё наддадут мне жару.

— Хорошо, — говорит Лена, — ты вот что ещё мне скажи…

Она усаживается в кресле поудобней, в ожидании новых подробностей.

— Вот Тина, — говорит она, — я до сих пор не могу взять в толк…

Теперь Лена задумывается, барабанит своими пальчиками по подлокотнику кресла. Сигарета в другой руке.

— Тина, — произношу я. — Хорошо что напомнила! Тина…

— Что, если бы Жоре, — говорит Лена, — удалось убедить Тину в том, что…

— В чём?

Жора никогда не стал бы убеждать Тину делать то, в чём сам не был уверен.

— Рест, — говорит вдруг Лена, прервав мои мысли о Тине, — а скажи — случись вот вдруг чудо и ты вместе с Жорой и с Натой, и с Юлей… И со Стасом, с Витом и Лёсиком, и с тем же Ушковым… со всеми вашими… вот вдруг! И теперь с Тиной… Как с новым качеством, что ли… Вы снова молоды и здоровы, и у вас теперь очевидные преимущества, и Тина, и теперь с вами Тина…

— Так не бывает, — говорю я.

— И всё-таки! Вдруг вот… как чудо: Тина с вами! Вы бы…

— Так не бывает…

— Рест, ты совсем плох. «Не бывает, не бывает…». Заладил… Ну, а вдруг! Ты бы…

Представляю, какая у меня кислая рожа. Да какое там чудо! Нет-нет… Чудес не быват!

— Так не бывает, — почти неслышно повторяю я ещё раз.

— Рест, а? А?

— «Как не бывает в мире чёрных чаек», — теперь уверенно говорю я. Эта Тинина строчка — как приговор любому чуду.

Но если бы вдруг… С Тиной?.. С Тиной!..

Тине я сейчас даю передышку. Пусть она сперва реализует свою давнюю мечту. У неё, я знаю, в планах высшего порядка — паломничество в Тибет. Эта её крылатость… Да-да, я надеюсь, ей удастся именно там, в Тибете, по-настоящему и взаправду оторваться от земли. «Что ты умеешь?». «Любить… шептать песни… эээ…». Эта её крылатость…

— Рест, о чём ты думаешь?

Я слышу: «Ты мне пишешь, что колокола С намолённых за звон колоколен Обучались уменью летать …»

Эта её крылатость! Летающие и звонящие на весь свет колокола…

— О чайках, — говорю я.

… Обучались летать

У монашеской стаи вороньей.

— О черных чайках, — говорю я, — и о белых воронах…

— И что же, — говорит Лена, — вы взвалили бы снова вашу Пирамиду на свои плечи? С Тиной?

— С Тиной?

Говоришь, что с моей головы

Ни один не обрушится волос

Говоришь — приезжай.

Не тяни …

— Что у тебя с голосом? — спрашивает Лена.

— Ага, — снова сиплю я, — совсем осип…

И внезапно ломается голос.

— С Тиной, — снова спрашиваю я ломающимся сиплым голосом, — с Тиной — нет! Нет, никогда.

— Но почему «нет»? Почему «никогда»?

Лена в недоумении. Она считает, даже она так считает, что Тина — наш маяк, свет от которого высветит, ещё может высветить наш путь…

— Потому что Тина, я уверен, никогда не согласится тащить за собой наш воз с тряпьём наших низменных потуг.

И ещё… Потому что у неё нет времени возиться с нами, как со слепыми котятами. Потому что у неё каждая минута на счету. Потому что она не жаворонок и не сова — голубка и кинестетик. Потому что у нее аллергия на жадность, подлость и ложь. Потому что её любимое занятие — кататься на машине. Потому что она не выстрелит себе в голову даже за миллион. Потому что она всегда спит обнажённой, просто голой, голой. Потому что…

А желанья опять подросли! Да! Жажда желаний! Я хочу слышать её, слушать её, трогать её… Но при чём тут наша Пирамида?

— Наверное, — говорю я, — наверняка!

— Что? — спрашивает Лена.

— Если с Тиной, то вполне может быть, если только…

— Что? — спрашивает Лена.

— И с тобой, и с тобой… С тобой обязательно!..

Свеча догорает…

— Нам пора вылетать

— Вылетать? Куда это мы собрались?

— Узнаешь куда, собирайся.

— Мне нечего собирать, — говорю я, — разве что камни…

Лена не понимает…

— Ах, камни… Камни — да!.. Наразбрасывали вы тут камней… Век не собрать.

«Мне снятся птицы, много птиц…»

Чёрные чайки, белые вороны…

«…много птиц и… камни…».

— И куда вылетать, — говорю я, — посмотри дождяра какой!

«Небеса опрокинули»?..

«Синь»?..

— Льёт, что называется, — как из ведра!..

Есть Тина и есть Тина…

Тинка?!!

Какие могут быть тут вопросы?

Чудо только начинается!..

«С намолённых за звон колоколен» — как постичь это чудо?

— Свечу, — говорит Лена, — замени… Пожалуйста.

Я меняю свечу. И тут дают свет. Это включили автономный генератор. Ну и ветрюганище… Все полёты, естественно, отменяются…

— Слушай, — говорит Лена, — давай посмотрим… Раз уж мы остаёмся… Мне тут дали диск…

— Что это?

— Фильм, — говорит Лена, — «Запах женщины». Ты смотрел?

Запах не смотрят, думаю я, думая о Тине.

— Не-а… Давай… — произношу я, шумно втягивая ноздрями её запахи…

Пахнет жаренным…

Итак, значит, Жора…

Голова просто кругом… От этих Жор… От Тин…

Пахнет полынным… Дурманным… С ума сдуреть…

Хорошо хоть Наталья молчит!

Вдруг мысль: что если Тинка оттуда? Из аннунаков?..

Мысль — как молния…