Глава 16. — а это ты читал? — спрашивает Лена.

— …а это ты читал? — спрашивает Лена.

Я не то что газет не читаю, ни газет, ни журналов… Я перестал покупать новые книги. Из гор груд того, что сегодня издаётся ничто не может меня удивить и уж тем более привлечь моё внимание, увлечь…

Пыль…

Я перестал перечитывать даже Чехова!

— Ага, — говорю я, — читал, читал…

Я это знал и без газет.

— Нет, ты представь себе, что через каких-то там пять-семь лет, вполне возможно, мы обретём бессмертие. И всё это ваши гены-гены…

Лена восхищена известием о том, что наши усилия по перепрограммированию клеток из высокоспециализированных в стволовые оценены и Нобелевским комитетом. Ха! Кто бы сомневался?! И ещё мне нравится, как она уже давно повторяет мои слова-паразиты («каких-то там» или «вроде того», или «как-то там кое-как»). Нравится? Ну не то, чтобы… Мой птичий язык… Тина называет его филиппинским. Вроде бы как-то так! Едва терпит! Её угроза — «…и если ты ещё раз назовёшь меня словом-выродком (я назвал её «генийшей»), я тебя аннигилирую…» — заставляет меня выбирать выражения. Вот уже скоро лет эдак…

Лета как не бывало! Да-да, с самых первых дней нашего знакомства, с самых первых наших слов она установила планку. Вот я и прыгаю, пытаясь ухватиться…Зачем мне эта её планка? Чтобы допрыгнув, я смог повеситься?

— Это же вызов старению! — восклицает Лена.

Аннигилирую! Это на неё похоже!

— Хо! — восклицаю я, — старению! Самой смерти!

— Значит, всё что вы там заварили с вашими биофидбеками и квантификациями, с вашими нумено — и феноменологиями… Эта ваша каша из митохондрий и хромосом… И манифесты, и манифесты!..

— Абсолютно! — говорю я.

— Значит, не нужны никакие Пирамиды, никакие…

— Слушай, — говорю я, — пора вставать.

Лена ленится… Да и я не прочь поваляться в постели: субботу — Богу. А кто у нас сейчас бог — Елена! Я нащупываю какое-то полотенце, прикрываю глаза от слепящего солнца…

— Нет-нет, — говорит Лена, — это непостижимо!..

Или всё-таки Тинка?! Ах вы мои богини! Тинка, правда… Но где она, где?!!

— Лен, — говорю я, — помнишь, я тебе говорил…

Я ещё в начале лета рассказывал ей о наших успехах Джона. И вот она читает об этом в «Guardian». Сентябрь на дворе. Вот мы и начали считать своих цыплят. Алан Расбриджер, конечно, подлил маслица в огонь, мол, Great Britian, мол, Gurdon Institute… Это вам, знаете ли… Да, знай наших, да!..

Даже Тинка это заметила: «Время ждать холодов и считать цыплят».

John Bertran Gurdon! — имя, конечно!.. Помню, Жора так и не выиграл у него в теннис. У Джона было семь эйсов из десяти подач! Мы поражались — зачем ему заниматься какими-то там головастиками, если можно деньги грести лопатой, играючи в теннис? Играючись!..

Сэр Джон Бертран Гёрдон!

Имя! Имя, имя… Вот какими именами надо делать историю!

Тотипотентные, плюрипотентные, мультипотентные…

Клетки!..

Жора тогда ещё шутил: лови головастиков сачком и поедай пригоршнями… И не надо никаких «Виагр»! Тебя озолотят импотенты!

Олиго — и унипотентные…

Я обещал Лене с утра-пораньше продолжить рассказ.

— И что же, — словно прочитав мои мысли, спрашивает Лена, — и что же наш Жора?

Сейчас же я рассказываю ей о возможных вариантах потенции клеток, и Лена с интересом слушает. Стало быть, ей любопытно знать, что эти самые тоти-плюри-мульти-уни и олигопотентные возможности, вполне вероятно, можно обнаружить не только у клеток каких-то там головастиков, но и у человека. Поэтому я и рассказываю, удовлетворяя её любопытство, поэтому-то наш Жора и остаётся без чуткого внимания.

— Жора? — спрашиваю я.

— Да, Жора!..

А куда он денется? И что можно нового сказать о распятом — висит!.. Этот феномен уже изучен вдоль и поперёк! На то и наука! С тех пор как вдоль столбовых дорог… Да, египтяне, да, греки…Римляне?.. А то! И римляне, и римляне… Вдоль мостовых, по которым, бряцая мечами, щитами и латами, проходили легионы, не только Цезаря, но и Спартака. Я же это не уточняю специально для Лены, она это и сама прекрасно знает: Аппиева дорога (Appian Way, англ. или Via appia, — лат.) — самая значимая из античных общественных дорог Рима, начата в 312 году до н. э… Римская кладка. Иисуса тогда ещё не было и в помине.

Когда мы брели с ней по этой дороге прошлым летом, Лена удивлялась лишь тому, что между Римом и Капуей всего каких-то там 350 км. И по этой брусчатке легко могли проехать, не соприкоснувшись два воза. Мы ехали целых три дня — квадратные камни и сегодня… Памятники древнего некрополя… Остановки у каждого старого дерева, посиделки на обочине… А вот, а вот посмотри!..

Столбовая? Да уж, конечно!..

Чтобы прийти к необходимости Своим Плодоносным лучом зачать Иисуса Богу понадобилось ещё целых 312 лет! А мы сотворили своего за каких-то… Тоже, надо признать, немало… Прошла целая жизнь, надо признать.

Лена удивлялась лишь тому, что не сохранилось ни одного столба, ни одного креста, на котором мог бы быть распят сам Спартак.

— Прости, — говорю я.

Ни одного креста!

— Да, — говорю я, — даю слово!

Клясться я не собираюсь!

— Если бы Тинка была с нами, — говорю я, — ей бы тоже…

В чём, собственно, я должен поклясться?! В том, что Тина… Ещё чего!.. Тут не нужны никакие клятвы. И я же дал слово — не упоминать больше её имени до тех пор… До каких таких пор?! И почему я должен молчать?! Ещё чего!..

— Где, где была с нами, — спрашивает Лена. — В Риме?!

— С Жорой, — говорю я, — нет… тут уже… с распятым Жорой.

— Твоя вездесущая Тинка…

Я на это пристыжено молчу: Тина, и правда, всеядна и вездесуща! Камень подними — она там, дерево разруби — она там…

Так что ж!..

Богиня!

Почему же «пристыжено»?

— Скажи, — спрашиваю я, — а как тебе этот Аппий Клавдий Цекус?

Будто Лена с ним на короткой ноге.

— Гляди-ка, — говорит Лена, — ты будешь этим очарован!

Она смотрит на экран ещё какое-то время, затем выключает телевизор.

— Всё, баста! Встаём!..

«品 级 润 滑 脂» — это всё, что мне удалось рассмотреть на экране. Да, теперь об этом — на всех языках!..

— Жаль, что тебя там не было, — говорю я.

— Я же, — оправдывается Лена, — сам знаешь… Как я могла это бросить?

— Знаю-знаю…

Когда мы были у Джона в Кембридже, он рассказывал о своих последних опытах. Жора сразу сказал: «Это — Нобелевка!». Джо на это расхохотался! Конечно, и ему приходило в голову, говорил он, что этот непреклонный факт о возможности обратного превращения высокоспециализированных клеток в стволовые… В тотипотентные! Путешествие из старости в юность… В детство!.. Туда, где мир перед тобой, как на ладони… И Джону, естественно, приходило в голову, что эти опыты достойны…

— Ещё бы!..

— Вот и Жора это сказал. Мы понимали…

А мне тогда вот что пришло в голову: это и есть Тинкино Na4alo na4al! Да, это реальный путь к вечной молодости! Как это не высокопарно звучит. Эликсир бессмертия!.. Не надо никакой алхимии, никаких порошков или зелий…Никакого колдовства! Гены, гены, генчики… чики-чики… Тинка-Тиночка-Тинок… Ты булатный мой клинок! Как же ты так прозорливо?! Она ведь понятия не имеет о каких-то там триплетах и кодонах, о нуклеотидах, об азотистых основаниях, репрессорах и ДНК-полимеразах… Но как в корень-то!

Богу — богово, оказывается!

Дедифференцировка!

— Я бы с удовольствием, — говорит Лена, — посмотрела на вас — дважды нобелевских лауреатов…

— Трижды, — говорю я.

— Трижды? Разве уже трижды?..

Лена улыбается.

— Конечно, «трижды», — говорит она, — конечно-конечно. Ваша Пирамида соберет в будущем и все остальные премии, и по физиологии, и по химии, и по…

— И по миру, — говорю я, — это понятно. Премия мира у нас тоже в кармане. Вот увидишь! И даже по литературе… Мы же книжку напишем… Напишем!..

— …на вас, чопорных, в чёрных фраках… Загляденье!..

— Еще будучи в Сан-Франциско, — говорю я, — у Яманаки в гостях…

Аннигилирую — это угроза жизни!

Клинок!

— Так вот, — продолжаю я, — ещё будучи в гостях у Синья Яманаки…

И даю Лене справку: «сотрудник Gladstone Institute of Cardiovascular Disease in San Francisco и профессор Kyoto Univercity».

— Сердечно-сосудистых заболеваний? — спрашивает Лена.

— Именно, — говорю я, — сердечно-сосудистых!..

Наши гены, считаю я, это тоже дела сердечные! И сосудистые! И Тинкины стихи тут на первейшем месте!

Ералаш полный, полнейший!.. Сам не понимаю, при чём тут Тинины стихи!

— Рест, время… Надо бежать…

Я мог бы теперь, когда Лена тянет меня за руку из постели, предупредить её об угрозе аннигиляции, полном исчезновении, если я вдруг, вдруг… Её спасительное «надо бежать» заставляет меня забыть Тинкину аннигиляцию.

— Бежать? — спрашиваю я.

Бежать, думаю я, опять бежать?.. Я много раз уже спрашивал себя: куда бежать-то?

— Да-да, — говорит Лена, — надо торопиться…

Как это она здорово сказала: «Я тебя аннигилирую!». Тинка!.. Верю!..

Клин клином?

Потом, прибежав и успокоившись, я снова возвращаюсь к нашим катренам.

Тинка…

— Ты ведёшь себя как ребёнок, — говорит Лена.

Известное дело: я теряю контроль над собой, как только речь заходит о Тине. Мне достаточно одной только мысли о ней, чтобы под ногами качнулась земля.

Итак, значит… Её дар — «Я СВОБОДНА»!..

Чем короче наши отношения, тем беспомощнее становятся мои попытки проникнуть в тайну её свобод, её, так сказать, голой экзистенции и транцедентальности… Собственно говоря, — в тайну её духа!.. Ох, уж эти мне свободы! Никакой эмансипацией здесь и не пахнет! Применительно к Тине. Я могу дать голову наотрез…

Ладно…

Не сегодня…

Вот что я, раб этого дара, получил взамен за свой непомерный труд Сизифа, пря в гору её золотые камешки, пря и пря… (опять я филиппиню).

Взмок!..

Раб?!

А то! Свободны боги… Богини… Тинка — богиня?..

Зачем я спрашиваю себя? Спроси у них, у тех, кто пытается угнаться за её пулями.

А моё весло при мне… Моё ремесло — служить её дару. Тинкиному!..

«Лови попутный ветер, Рест». Только на это она и сподобилась. А какой попутный ветер может быть у раба? Только весло, только весло… С крепкой цепью на запястье… Даже золотой!..

Греби, Рест, греби…

«…возьмёт запястье в жесткий плен…». Точнее не скажешь! Наручники!

Попутный ветер, попутный ветер… Лови!..

Хо!..

Хорош!..

Хорошенькое дело!..

Если ты прикован цепями, как тот Прометей, какой может быть попутный ветер? Да никакого! Ты, милый, в плену, в плену… «жесткий плен»! Заарканен, уякорён! И ведь известно давно — кто никуда не плывёт, то и ветра ему не бывает. Штиль, голый штиль, амба! Жди теперь, что прилетит злая птица, чтобы выклевать твою тепленькую сладенькую печёнку…

Счастье в том, что Тина не требует ничего взамен. Однажды я спросил её, почему бы ей не заполучить авторское право на свои произведения. Ведь само собой разумеется, что… Даже Пушкин…

Вот что она ответила:

«Вам, наверное, сложно понять…».

Тогда Тина говорила мне «Вы».

«… сложно понять, что есть люди, которые пишут потому, что пишут, а не потому, что есть потребность быть понятой, прочитанной, признанной и так далее. Вот, представьте себе — это тот самый случай. Потому что ЭТО не принадлежит мне. У меня нет единоличного права на то, что…».

И т. д.

Сложно понять?

Давайте-ка разбираться!

Эти ваши ямбы и хореи…

С картинами так не бывает. Начни хоть с наскальных рисунков… (О Жориной финтифлюшке я пока помолчу). И потом все эти Гойи с Эль-Греками, Босхи и Дюреры, Леонардо и Рафаэли…

Мона Лиза?

Наверное…

Караваджо?

Наверняка…

Гогены, Ван Гоги, Матиссы и Ренуары… Да хоть возьми нашего Никаса! Его лунная дорожка их женских поп…

Пока смотришь — кажется, что… Можно часами смотреть… Работать часами… Но потом вскоре — бац!..

Не, не тянет!..

Правда, вот Э. Мунк! Кстати, в Нью-Йоркском музее современного искусства открылась выставка одной картины… аж до марта или даже апреля…Так вот эта одна картина — «Крик»!.. «Один из главных символов ХХ века…», «…продана за 120 млн. долларов…», похищена из… найдена… куплена… выставлена…

С ума сдуреть!

…одного портрета…

И всё же — стихи…

Абсолютное недоумение! Как же так?..

С картинами ясно…

А что праксители, микеланджело, родены… Эти сизифы глины и мрамора…

Каменные бабы скифов, каменные истуканы острова Пасхи, стоунхеднжи, статуи Христа и Свободы, Эйфелева башня, Пизанская, Храм Гауди… И его «Ла педрера» в Барселоне… Ой, да мало ли ещё…

Чудеса света… Чичен-Ица, Маку Пикчу… И эти новые семь чудес: Колизей, Петра… Наконец пирамиды….

И наша Пирамида.

И Тинкина Пирамида Духа.

Вот все и срослось и склеилось…

На Тебе, оказывается, сошёлся-таки клином белый свет!

Тинкины клинки…

Вот: когда произносишь её стихи… Они-то, слова, звуки … и выстраивают в ДНК ниточку совершенства… И потом — почки, печень. Сердце, мозг, мозг…

И заметьте, пожалуйста: никто, ни Гомер, ни Петрарка, ни Данте, ни… Ни Шекспир, ни Рембо, ни Гёте… Ни Байрон, ни Пушкин, ни Лермонтов…

— Что, и даже не Киплиг?

— Не!..

Никто…

— Что «никто»-то?! Не перегибай!.. Не перебарщивай свой борщ!

Мы просто дикари, дикари…

Беда в том, что я…

Я ем и ем этот пирог!

Я замечаю, как я старею, несмотря на достижения Джона и Яманаки!

Тинка…

Да-да, давайте-ка разбираться: вот так феномен!

«Мы забыли с ним оба о том, что стихи, как раны, и за них произносятся сотни чужих молитв…».

Тинкины клинки…

Что? Неубедительно?

— Не-а…

Раны, раны…

Как стигматы Христа!..

Боль без соли…

«Вы — соль земли».

— Рест, а скажи мне, пожалуйста, — говорит Лена, — возможно ли…

И вот это-то и непостижимо! Как можно…. Это как якобы каждая особь, каждая планария, даже такая как Валерочка Чергинец, или Авлов, или даже тот же Ушков, получив этот Тинин заряд космического электричества, вдруг вкрутил в себя лампочку, даже самую махонькую и на самую малую йоточку… замерцал… засветился… Как светлячок в ночи… Каждый-каждый… И вот, ах, это чудо! Весь этот хомосапиесный планктон вдруг зафосфоресцировал повсеместно по всей планете, как море в августе… Или в сентябре… А Тина…

Даже Переметчик!..

— Рест, ты слышишь меня?

А Тинка, глядя из иллюминатора своего Ковчега на иллюминацию всей планеты, вдруг воскликнула своё «Свершилось!..». Совершенство свершилось… И смогла повторить: «А всё-таки она вертится». Будто в этом повторении была нужда. Будто это повторение утверждало это её совершенство не только в пределах одной богом забытой планеты (Земля), но и всей её космической берлоги…

Тина — как Самая Большая Медведица нашего космического околотка. Точнее — как альфа Малой Медведицы — Киносуры. Той, что является звездой путешественников и искателей.

— Киносура? Рест, ты…

— И искателей, — повторяю я. — Я не знаю в мире лучшего искателя совершенства, чем Тина! Я уже уверен, что только она…

— Рест, нельзя же так категорично.

— Из иллюминатора, — говорю я.

Значит, она — иллюминат? Тинка-то!..

Тинка?!

Ага, Тинка!.. Тинка-то!..

— Приземляйся, Рест, — говорит Лена, — идём на посадку.

— Да-да, — говорю я, доедая последний кусочек пирога, — вкуснятина беспримерная…

И моя рука неудержимо тянется за следующим кусочком.

— О! — восклицаю я, — это последний?!

— Есть, есть, — радостно сообщает Лена, — есть ещё, ешь на здоровье! Тебе нравится?!

Мне нравится всё, что она делает, говорит…

— Во как!

Значит — иллюминат!

«Остановите Землю, я сойду!».

Нетрудно представить, в какое смятение повергла меня первая мысль о том, что Тина (теперь-то это уже факт свершившийся и непогрешимый!), что Тина… Это был крик!.. Мунк! Не меньше! Тинка, правда, терпеть Мунка не может, но это же был мой крик! Оррррр!.. Мой Мунк! После долгих размышлений я убедился в неоспоримости той, выблеснувшей вдруг сентенции, что мне оказана честь…

Каким бы это умопомрачением не казалось со стороны!

Честь!

Это — нелегко!

Но какое же это нравоучение? А как же! А как же: честь — как тяга к прекрасному!

Я мог бы теперь, не привлекая всеобщего, я бы сказал всепланетарного внимания, почивать на лаврах, убаюкивая себя честолюбивыми мыслями о причастности к…

Молодец, Рест, молодчина!..

Ха!..

Внимательно присматриваясь к себе…

Ах, какое это блаженство — тереться плечом об ось планеты, расшатывая устои ханжества и невежества!..

— А ты прожора! — восторгается Лена.

Про Жору — ни слова.

Бесспорно, Тина наделена редким талантом поэтическими средствами созидать свой волшебный мир. Её одухотворённость и остроумие, глубина знаний о путях совершенствования мирового порядка в сочетании с ритмическим чутьём позволяют причислять её к плеяде гениев, способных изменить устои мира. Без преувеличения! Остаётся только дивиться, с какой непостижимой лёгкостью только ей присущим наборов слов Тина строит свою Пирамиду совершенной жизни.

Гений?

Это ведь так по-человечески.

Даже Юля, даже Юля признала… Да, её «твоя Тинка — богиня!». Эта её оговорка (по Фрейду?) — «твоя Тинка» — дорогого стоит. Ей понравилось Тинино пророческое «Сегодня назван материк и срок… Сегодня назван город, день и час…». Сказать «понравилось» — это ничего не сказать. Мы тогда говорили о коммунизме. О Пирамиде, о совершенстве, о благоговении перед совершенством. И о том, что даже час конца предрешён. Час конца! Календарь Тинин. Что если и она из племени майя? И её род…

Надо дождаться этого часа…

Признаюсь: я просто оцепенел от этого Юлиного «твоя Тинка»!

Потрясение? Конечно! Никто, я уверен, — никто посвящённый не устоял бы! По этому поводу можно строить предположения, даже планы на будущее… Да! Планы на…

Если час конца вычислен до секунды…

Я пока не решаюсь причислить Тину к сонму богинь, об этом скажут потом, сейчас же…

Так давайте же в конце-то концов разберёмся: суть в чём?..

Легко сказать…

Но давайте…

Иншаллах!..

«…и за них произносятся сотни чужих молитв…».

Никаких чужих!

Других!..

Я ловлю себя на том, что перечитываю только Тину, только Тину… Ни Чехова («Дама с собачкой»), ни О. Шпенглера («Закат Европы»), ни А. Шопенгауэра («Мир как воля…»), ни даже Эф. Вэ. Ницше («Так говорил Заратустра») я не перечитываю…

Мало ли что говорил…

И ведь истинно так: «Мы попали в престранные времена, Где мечам пролагает дорогу слово».

Тинка, Ты — пророк?..

Перечитываю…

«Я напишу водой…».

Перечитываю:

«Дом у дороги, тихая речка…».

А газет не читаю. Даже Чехова не перечитываю…

Узда, таки узда…

И соль, соль, соль, соль…

— Ну ты и налепил, — говорит Лена, — соль… узда… Прилепи сюда ещё…

А мне нравится!

Тинка бы сказала: «Хорошая такая лепка… Как слепой скульптор…».

Я уверен!

«Хорошие поиски… Дальше…».

Слепой. Это правда. Слепец!..

Прозрею…

— … и вот ещё… про Тибет… Тинка просто убила меня своей настойчивостью. Поражало и то, — рассказываю я, — каким выверенным и точным было Тинино произношение — её лхасский диалект, на котором она изъяснялась с местными жителями, проводниками, собственно говоря, это было искреннее наслаждение, неслыханный праздник, слушать её, когда она не только обсуждала с ними какие-то детали нашего паломничества, но и вступала в спор, отстаивая свои взгляды и убеждая их в правоте своих слов. Они только слушали, раскрыв рты и кивая головами. Это было восхитительно, хотя я ни слова не понимал.

Как я потом узнал, Тина давно мечтала попасть сюда, какое-то время даже жила в горах (кажется, в Альпах и на Памире), две недели в Непале и брала уроки не только китайского, но и тибетского…

— Знаешь, — сказала Тина, — им надо точно заяснять, чего ты хочешь.

Надо, так надо. Здесь я полностью полагался на Тину.

Я навязался сопровождать её в этой поездке по Тибету. Это отдельная повесть…