Глава 15. — ты бы ещё приплел сюда своего Наполеона и Гитлера с

— … ты бы ещё приплел сюда своего Наполеона и Гитлера с…

Я не понимаю Лену: о чём она говорит?

— О чём? Об империи, которую вы задумали выстроить. Очередной рейх!

Ах, вот в чём всё дело — империя!

— Империи, — говорю я, — эти местнические свалки человечества себя давно исчерпали. И Македонский, и Рим с его Цезарями и Суллами, Неронами и Калигулами, и Чингиз-хан, и Осман-паша, и Наполеон, и даже Твой Ленин со Сталиным со своими Марксами и Энгельсами, Гегелями и Фейербахами…

— Никого не забыл?

— Да все они вместе взятые не стоят…

— Ты хочешь сказать, что…

— Верно. Верно! Ведь все они держались на силе, на дикой силе злазлазлазла! И насилия, и насилия.

— Насилия силой, это понятно! И вот вы решили…

— И вот мы решили, — говорю я, — хватит зла!

— Вы решили! Ха!.. Да знаешь ли ты, что то, что вы решили давно уже…

— Знаю…

Я не знаю, зачем Лене вдруг понадобились эти империи зла и насилия. Тут уже всем давно всё стало ясно — так жить нельзя! Все вдруг стали талдычить на всех языках и по всем закоулкам — так жить нельзя! Но никто не предлагал, как можно. Нет-нет — предлагали, конечно. Сколько было благих намерений, которыми выстилали дороги…

Известно, куда они привели. И вот новый виток… Хай-тек!

— Нельзя ошибаться, — говорю я, — пустячный прокол, одно неверное

решение, гнилой шаг в сторону и — привет…

И тут я не разыгрываю никаких комедий: нельзя ошибаться! Наша жизнь в её руках, в Тининых. Я не знаю, откуда у меня такая уверенность! Витки витками, хай-теки хай-теками, это — да! Жизнь ведь не перестаёт эволюционировать ни на миг. И вот она, эта самая Жизнь, без всяких видимых на то причин, выбирает себе в поводыри Тинку! Это — правда? Может быть, это я выбираю, я, для которого Тина просто заслонила собой эту жалкую никчемную жизнь, я, который ослеплён этой Тиной (мне удалось, удалось-таки видеть её пару раз вживую!), я, который силой своего необузданного воображения (силой, а не какими-то там скудными его поползновениями, но смелой силой!.. Это признал даже Жора!) вылепил из липкой желтой глины, как какого-то там воробышка… играючи выдул весёлым хмельным предпраздничным дутьём из бутылочного стекла, как сверкающий шарик для новогодней ёлки, выдул эту самую сказочную Тинку-картинку для собственных умозрительных нужд и забав, я, которому…

— Да уж, — бурчит Лена, — что выдул, то выдул… Надул…

— Не бурчи, не бурчи, — прошу я, — ты же знаешь, что я был в числе первых, кто настаивал на её клонировании. Мы с Жорой точно просчитали…

— Нет-нет, — говорит Лена, — я уверена, что вы с вашей Тиной не просчитались. Я даже признаю, что без неё вы бы так и не угомонились с вашими потугами вылечить планету…

— Вылечить?

— А на что вы, врачи, ещё способны? Вам же и в голову не приходит, что…

— Приходит, приходит, — защищаюсь я. — Вот мы и уцепились за Тину!

— Вы сделали из неё наркотик, — говорит Лена, — и теперь нанизаны на её иглу как… Как бабочки-однодневки, как… кузнечики… прыг-прыг…

— Прыг-прыг?..

— Конечно! Вы уже допрыгались до того, что…

— Что что?!

— Рестик, родной мой, ты меня хоть убей, но я не силах понять…

— Хорошо, хорошо, — успокаиваю я Лену, — я тебя просвещу нашей Тиной. Живи…

Хорошо бы, думаю я, и саму себе объяснить свою, так сказать, завязку на Тину, заточенность на неё. Хорошо бы… Я только, признаю, только тем и занят теперь, что думаю, думаю, непрестанно только и думаю о своей Тине. Не много ли ей, славной моей, не много ли чести!

Не много…

Или всё-таки мало?!

Давайте-ка разбираться.

— А что же Иисус?! Разве он тоже себя исчерпал? — спрашивает Лена.

Кстати, наш Иисус… Мы как-то выпустили его из виду. Где он, что он? Тина как-то вдруг заслонила даже Иисуса. По крайней мере — нашего, клонированного. Иисуса же, Христа, — никто не в состоянии заслонить. Даже Тина, даже Тина.

— Они там с Папой шушукались, — говорю я, — не переставая… Чучма, Папа и Иисус… И с Иудой… Пилат даже отвесил подзатыльник Иуде, как бы шутя, но по всему было видно, что он был зол…

— Иуда?

— Иисус.

Неужели Тинка так уж и заслонила Иисуса, думаю я.

— А Ватикан, — спрашивает Лена, — тоже империя? Неужели зла?

— И вот, — говорю я, — дождик прошелестел…

— Боже мой, — говорит Лена, — пирог, мой грибной пирог!

Империи подождут.

Что же касается Иисуса, думаю я, то Тина как раз и настаивала на том, чтобы он, наш Иисус, не больно-то споспешествовал Чучме в его сладострастии поджаривать Жору. Она-то как раз и назвала его, нашего Иисуса, приспешником и пособником этого самого Чумы, примазавшегося к Папе в его желании заполучить пепел, только пепел — пф!.. И ничего больше! Развеять Жору по ветру и положить, наконец, конец мытарствам…

Пф!..

И ведь нечему поклоняться!

Так, кажется, думала Тина.

Может, и заслонила… Иисуса. Клонированного, конечно.

Её мыслей об империях зла я не знал. Что она могла думать о Македонском, о Цезаре или Наполеоне? О Ленине, Сталине, Гитлере и, скажем, о Мубараке и Каддафи я понятия не имел. А о Путине, об Обаме? Она ни разу о них не вспомнила! А Китай! Мне кажется, одной из её заветных мечт, была мечта об исчезновении границ. Простая мечта. Как палец! Вдруг все — едины! И безгранично счастливы без границ!

Я, конечно, — за! За сбычу её мечт!..

Я — за то и другое, и третье, и четвёртое!.. И пятое, и десятое Я — за! Я — за Тинку!)

Я за Тину! И не перестану, и не перестану… Слушай, говорю я себе, ты опять про халву. Есть же мера всему, понимаешь — мера! Я это не выдумал для себя («Есть же мера»), об этом мне напомнила Тина. Она так и сказала — «МЕРА. МЕРА»!.. Большими сказала буквами.

Мера мер…

Но дайте мне ту рулетку, чтобы измерить эту её МЕРУ!

Хм, мера… Химера…

— Чуть-чуть пригорел, — говорит Лена, входя и привнося запах подгоревшего пирога, — самую малость. Даже удачно… Чуток горчит. Но ты даже не заметишь.

Я замечаю блеск в её глазах, когда ей таки удаётся меня попотчевать чем-то вкусным. И мне ничего не остаётся, как минуту спустя, нахваливать этот пригоревший пирог.

— Не ел в жизни ничего вкуснее!

Я вижу, как она счастлива!

А что же наш хай-тек?

— Фишка в том, — говорит Лена, — что ваш Иисус…

И делится своими мыслями относительно роли и судьбы нашего клонированного Иисуса.

— …да-да, точно, — говорю я, — ты права…

Не могу же я возражать ей, жуя её восхитительное произведение кулинарного искусства! Ах, какая прелесть! До чего же вкусно!..

— Ты права, — повторяю я, — наш Иисус, теперь это уже ясно, так и не сумел…

Так в чём всё-таки фишка?

Нужна формула нашего будущего. Как бы это пафосно не звучало. Как бы выспренно не выпирало.

И теперь я просто не могу не думать о Тине: вот формула… Я вовсе не считаю, что ей уже удалось сформулировать эту непостижимость, выткать, так сказать, узор будущего. Но она впервые в истории…

Здесь нельзя ошибиться!

Ведь фишка как раз в том и состоит, что из простой ленточно-нитевой последовательности каких-то там разносортных лоскутков (генов) строится этот самый Храм Жизни — огромное объёмное здание… Храмище! Строится, надо признать, вкривь и вкось! Строилось вот уже более пяти миллиардов лет. Вкривь! И, конечно, вкось! На песке и на глиняных ногах. Колосс? Да! Но с дрожащими коленками и на плоских стопах. Это плоскостопие дорого нам обошлось. И вот только сегодня-сейчас, не далее как мгновение тому назад, совершенство свершилось.

Тинка!..

(МЕРУ, знай, брат)

А вы как думали?!

Из её, я подчеркну — только из её слов и промежутков между ними и вяжется, и ткётся, и нижется ажурная вязь совершенства…

Как бы это высокопарно не звучало!

Это непостижимо?

Ну да!..

Такое не укладывается пока в голове.

— Горяченького? — спрашивает Лена.

— Пожалуй… ага… Спасибо… Ты сегодня прям…

— Всегда, — поправляет меня Лена.

— Конечно-конечно… Всегда-всегда…

При этом я думаю, что и сам толком-то пока не осознаю Тинкиного величия, её умения низать и нанизывать свои бусинки… Тинино коралловое монисто… Вас когда-нибудь захватывало коралловое монисто? Когда алеет мочка ушка и ты…

Нет?..

Я вам сочувствую…

Нет?!

Вы не жили…

Когда меня осенило, я просто не знал, куда девать этот миг, этот час, мгновение, куда девать самого себя с моим пониманием произошедшего. А что, собственно, произошло? Да, что случилось-то?.. Ну как бы это вам всем заяснить… Это как если бы… словно… точь-в-точь как… нууу… да-да…

Как с Иисусом на Джабель-Мусе, на Хориве или на какой-то горе, кажется, на Синае. Ну, когда Сам Бог… Известная история… Вот и мне Бог свистнул: Ти-и-и-и-нкааааааа…

Преображение!

Я не понимал, как пришло ко мне это понимание! В тот час, в ту минуту, я ел какой-то подгоревший пирог…

— Ещё? — спрашивает Лена.

— Можно…

Итак, значит, простая последовательность букв и слов… Знаки препинания, многоточия… И здесь — мой позор: трудности в отличии ямба от хорея. Нет, я, конечно, понимаю Гомера — успеть выдать, так сказать, на гора набор слов, созвучный с плеском набегающих волн… Его слепота, его пронзительная прозрачная гениальная слепота! Ритм волны — как подсказка природы, Самого Бога.

И вот Тина…

Ассмода или ассюрреали!

Я твёрдо знал, что когда-нибудь это обязательно произойдёт: попытка осознания! Нельзя же жить втёмную и пытаться с топором в руках прорубать окно в тайну Тининого дара.

Или, скажем, хайку!

Только одна мысль для меня была мучительна: верен ли мой выбор? Ти — Та?!.

Но куда ни глянь — вокруг никого не было! Пустота, понимаете, голая пустота… Аж в ушах звенит… Потому-то, вероятно, и свято… Место-то то…

Представить Тинку среди святых?..

(Ох, уж мне эти аннунаки!).

Моих знаний о стихосложении было явно недостаточно для того, чтобы квалифицированно и с полным пониманием обозначить суть её дара, его глубину и сущность. Но я вполне отдаю себе отчёт в том, что только Тина, только Тина в состоянии…

Нет-нет, я не имел никакого права вот так взять и по-мальчишески прошутить эту счастливую случайность познания Тинкиного дара.

Шутка ли!

Никто не может себе представить, насколько я был счастлив этим откровением!

И какой срам и стыд уронить себя в собственных глазах, не сделав даже попытки разобраться в Тине! Её губы, её лоб, её плечи, пальцы, пальчики… Её губы, её глаза, её запахи… Её смелые ноги, её коленки и щиколотки, её бубенчики на голеностопах… На щиколотках, на лодыжках… Её губы, губы… Её волосы… Абсолютно шикарно! Полный шик, полный, так сказать, отпад… Эти её губы…

Нет в мире ничего слаще!.. Ах, уж мне эти аннуначки!

Но ничего этого я не видел, не нюхал, не прикасался ни к этим глазам, ни к этой коже, не делал пробежек своими грубыми пальцами по её персиковым губам…

Не искал эти губы своими…

Не… не-не…

Шутка ли!..

Я только рухнул в пропасть её дара — бу-бух…

Терцет или септима? А как вам такая схемка — ababcdccd? А? Как?

Отворите мне темницу,

Дайте мне сиянье дня,

Черноглазую девицу.

Черногривого коня.

Дайте раз по синю полю

Проскакать на том коне;

Дайте раз на жизнь и волю,

Как на чуждую мне долю,

Посмотреть поближе мне…

И как вам?..

«Отворите мне темницу…»!

Это ж про мою Тину! Отворите же мне её!

«Дайте мне сиянье дня».

Тинка — как сияние моего дня!

«Дайте раз по синю полю…».

Дайте же!..

Аabcdccd… Или, скажем, сонет:

«Зову я смерть. Мне видеть невтерпёж…».

Мне и слышать-то невтерпёж, что моя Тина…

И эти губы, эти губы… Но не призывать же смерть, чтобы прикоснуться к ним и умереть! Ха! Ещё чего! Да я её… Да она у меня…

Надеюсь, своими замашками собственника я не стану посмешищем в глазах Валерочки или Ушкова, Переметчика или даже в глазах Юлии…

Или самого Жоры!

Господи, какие губы!..

Мне довелось как-то видеть, как эти губы шептали…

… этот узел волос у неё на затылке

с беспомощной прядью на шее

он её не сумеет найти.

а она найтись не сумеет …

Беспощадно-беспомощно-безнадежно…

Шептали…

О, какое это счастье найтись остроищущевыпирающими из лиц носами…

Со всею их нежностью, со всею их шелковистостью…

Сперва носами…

Найтись…

И найдясь-таки, найдясь носами, продолжать искать и искать, судорожно искать своими истрескавшимися сухими и жаркими губами её губы… Эти губы… Летающими своими губами… Эти бездонные родники утоления неизбывной жажды… Жажды желания…

Чтобы найтись, чтобы вскоре найтись всеми своими сущностями…

Всеми…

Своими na4alami na4al!

— Надо собираться, — говорит Лена.

— Надо суметь, — говорю я, — найтись…

— Надо, надо, — говорит Лена, — надеюсь, ты…

— Да, — говорю я, — вполне…

А катрен, а катрен!.. Или вот, скажем, катрен! Нострадамус? Ну, да! Этот француз что-то там предрекал... Мир прислушивался, внимал… Но теперь каждый знает, к чему это привело — ни к чему! Предсказывать — это, конечно, дар, тоже дар… Но что толку! Важно строить!

Я призываю!

Строить!

Abcabc… — Тинкины кирпичики

Накануне распятия мы с Жорой тоже пытались…

Да что уж теперь-то!..

Собственно, я и признаю себя жертвой! Моего неведения Тининого дара! Что же касается её созидательного, так сказать, нуменологического процесса со творения, то нет никаких сомнений — Тина не только записывает то, что диктует ей Небо (здесь она бы прославилась как переписчик, писец — у неё очень красивый почерк!), она и сама пишет. «Сама пишет!» — это, надо признать — призвание и, как сказано, — дар!

«Когда привратники ни при чём, когда уже ни во что не веришь —

Вдруг кто-то прошлый своим ключом Откроет (господи, Ты ли?) двери, Возьмет запястья в жестокий плен, Скользнёт ладонями как впервые

И брызнут алым на светлый пол Разбитых роз лепестки живые…».

Разбитых роз лепестки живые — это вечный и жестокий плен. Не так ли?

Должно быть, её архитектура каменщика… Но без песка, без цемента, без блоков и кирпичей, без стекла и бетона, без чугуна и стали… Без болтов и гаек, без гвоздей и заклёпок…

Без филигранных сварок…

И уж — ясное дело — никакого вам клея!

Должно…

Быть…

Гауди духа!

Тинка!..

Или сонет:

Не хвастай, время, властью надо мной,

Те пирамиды, что возведены

Тобою вновь, не блещут новизной,

Они — перелицовка старины …

И здесь пирамиды!

А если стих совершенно белый!

Давайте-ка разбираться!

Я как-то крикнул ей: «Ти, Ты Таааааа?!!!..». Три больших тэ! ТиТыТа!..

Она только засмеялась.

Вот так всё и случилось…

И другие трудности…

Да, привычно ору я, Эврика, нашёл!

Спросят: не много ли трудностей?

А как? А как вы хотели?! Труд… Без труда… Трудится Тина… ТТ… Тинин Труд… ТТ… Трудный… Как выстрел!..Сизиф отдыхает.

И… её труд — это узда! Да!..

Ёе Слово — пуля, сражающая наповал! А как вы хотели?.. И если ты способен, так уж вырос уже, что в состоянии эту её пулю поймать, ухватить, впустить в себя и прорастить в себе — значит и ты, Рест, — преображён! Вот я и пытаюсь с трудностями простучаться в этот божий дар… Перед тем, как поверить, я стараюсь просчитать… Хоть на арифмометре, хоть на плазменном компьютере — значения не имеет. Но чтобы забегали цифирки, цифирки… Чтобы затем это всё рассказать миру в цифровых технологиях. Хай-тек! Это вам язык современного мира! Так и нате вам… Тинкины ботинки…

Вот вам и квантификация дара.

Её выплеск души («Я СВОБОДНА»!) поверг меня в унынье. А как же твои колоколь-чики бубен-чики… чики-чики… на твоих лодыжках-щиколотках?.. Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь… Динннн… Каждый твой шаг известен миру, каждое телодвижение — дииннн…

Тинннн…

Мои сердечные уговоры о том, что свобода — это…

Мои сердечные уговоры — вода сквозь пальцы…

«Разбитых роз лепестки живые…».

Да ведь — узда!..

Капкан!..

Хочешь высвободиться — отгрызи себе лапу.

«…свирепая отточенная нежность…»).

Аннуначкина!..