Один. Деревенская кукушка

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Что случается, если происходит ошибка и перерождающаяся душа попадает в уже занятое тело? Тогда в ребенке оказывается сразу две души и начинается схватка. Матери обычно чувствуют это – когда их ребенок мечется, борясь сам с собой. Затем он рождается, и души замирают на краткое время, потрясенные этим событием. Они полностью заняты тем, что учатся дышать, слышать, видеть. Затем борьба за тело возобновляется. Это называется коликами.

Ребенок, страдающий от колик, будет реветь, будто от удара, выгибаться от боли и визжать в агонии большую часть бодрствования. И в этом нет ничего удивительного – ведь внутри две души столкнулись в жестокой борьбе. Так что плач может длиться неделями и ничто не может облегчить страдания малыша. Но такая ситуация долго длиться, маленькое тельце может просто не вынести. В большинстве случаев душа-кукушка выгоняет первую душу и тело, наконец, успокаивается.[59] Иногда первая душа выталкивает кукушку. А еще бывает, в редких случаях, что обе души недостаточно сильны для победы и они просто успокаиваются, стараясь ужиться вместе. Колики проходят, но ребенок растет раздвоенным – путаником, чудаком, ненадежным и склонным к безумию.

Кокила была рождена в полночь, повитуха подняла ее и осмотрела:

Но Чанета, ставшая матерью, прижала малютку к своей груди:

Когда ей была неделя от роду, начались колики. Он отрыгивала материнское молоко и беспрестанно кричала по ночам. Очень быстро Чанета позабыла, насколько умиротворяющим был вид маленького ребенка, что нежно сосал ее грудь и радостно агукал. Под ударами колик она кричала, плакала, стонала, извивалась. Больно было смотреть на это. Бедная Чанета могла лишь удерживать ее, класть ладони на живот, чувствуя, как сводит судорогами мышцы, поглаживать по головке. Что-то из этого, чаще всего поддерживание головы, успокаивало Кокилу. Но это редко помогало, а надолго – никогда. Затем судороги и плач начинались снова, оставляя Чанету чуть живой от переживаний. Также ей нужно было кормить своего мужа Раджита и двух старших дочерей. Родив трех дочерей подряд, Чанета уже не чувствовала тепла Раджита к себе, а к младенцу и подавно. Чанета пробовала спать с ребенком на женском дворе, но женщины во время месячных также нетерпимы к шуму. Так что им приходилось коротать ночь с внешней стороны двора их семейного дома, где они обе дрожали от холода в перерывах между плачем.

Так прошли несколько месяцев, а затем это закончилось. После всего этого у ребенка как будто поменялся взгляд. Даи[60] Инсеф, которая осматривала ее, проверив пульс, мочу и радужку глаз подтвердила, что теперь у девочки другая душа. Но это вовсе не плохо – так случается со многими детьми, а в некотором смысле даже хорошо – ведь в коликах побеждает сильнейшая душа.

Но после всех этих ужасов, Чанета взглянула на Кокилу с трепетом. Все свое младенчество и детство Кокила смотрела на нее и на весь окружающий мир, каким то диким взглядом, будто она не была уверена в том, что видит, что делает и где находится. Путанная и часто злобная девчонка, при этом она была искушена в манипулировании другими. Скорая на проявление ласки и на крик. И неземной красоты. А еще она была быстра и сильна, так что к пятилетнему возрасту она приносила больше пользы, чем вреда своему дому. Затем Чанета разродилась еще двумя детьми, один из которых, благодарение Ганеше и Карттикее[61], был сыном – солнышком их жизни. Мать была крайне признательна Кокиле за помощь и заботу о младших.

Ее маленький брат – Джахан, конечно же, стал подлинным центром их семьи, так что на саму Кокилу обращали внимание меньше и меньше. Даже мать – Чанета проводила больше времени с Джаханом, что же говорить об отце?

Так что Кокила была предоставлена сама себе на несколько лет. Даи, к которой Кокила забегала, говорила что детство – лучшее время в жизни женщины, потому что девочка наиболее всего свободна от мужчин и их воли – лишь еще один работник по дому и в поле. Но даи была стара и цинична в вопросах любви и брака, насмотревшись на последствия того и другого, и у себя, и у других. Но Кокила ее почти не слушала. Говоря начистоту, она никого почти не слушала. Она глядела на всех тем взглядом, каким обычно человек глядит на животное, внезапно увиденное в лесу. Говорила она тоже немного. А еще она получала особенное удовольствие, когда сбегала от работы на прогулку. Ни отец, ни мать, ни прочие члены семьи, никто из деревни ее не интересовал. Кроме одной девочки, подброшенной в младенчестве на женский двор. Инсеф решила, что та будет даи после нее. Она назвала девочку Бихари. Частенько Кокила уходила в хижину даи и забирала Бихари с собой на утреннюю прогулку, мало, по своему обыкновению, разговаривая, но показывая Бихари всякие предметы, которые они встречали и воспитывая девочку. Этим она удивляла Чанету. В особенности тем, что найденыш ничем не отличался от остальных детей, к которым дочь оставалась равнодушна. Это была еще одна тайна Кокилы.

За несколько месяцев до начала муссонов, работы для Кокилы и остальных прибавилось. Встать утром и зажечь огонь. Пересечь мерзлую деревню, пока воздух еще не пропылился. Забрать Бихари из хижины даи в лесу. Сходить на отхожие поля, затем помыться и вернуться в деревню. Забрать там кувшины и пойти по воду вверх по течению. Пройти прачечные пруды, где женщины уже начали стирку и дальше – к колодцу. Наполнить и потащить кувшины домой, несколько раз останавливаясь для отдыха. Затем отправиться в лес за хворостом. Это могло занять остаток утра. Затем на поля к западу, где была земля отца и его братьев, чтобы сжать немного пшеницы и ячменя. Колоски наливались силой последние несколько недель, и их нужно было жать попозже. Сейчас они были еще малы, но Кокила все равно срезала несколько, а затем уселась на солнцепеке с другими женщинами – растирать зерна в муку. Эту муку замешивали с водой в кашицу для выпекания чапати. Затем она шла к их корове. Несколько ритмичных движений пальцем в ректальном отверстии животного и корова опорожнялась. Девочка собирала теплый навоз и смешивала его с соломой. Разделяла массу на кубики и выкладывала на забор, сложенный из камня и торфа и отделявший отцовское поле от остальных. Затем она прихватывала сушеных лепешек из дому и шла к ручью – помыть руки и заодно грязную одежду – четыре сари, дхоти[62] и накидки. Затем она направлялась к дому в неверном свете затухающего дня – жар и пыль окрашивали все в золотистый цвет – приготовить чапати и даал бхат[63] в маленькой глиняной печке рядом с очагом.

Спустя некоторое время после заката домой возвращался Раджит, и Чанета с девочками старались окружить его своей заботой. После того как он съедал чапати и даал бхат – он расслаблялся и рассказывал Чанете о своем дне – если он был неплох. Если же день был скверным – он ничего не рассказывал. Но чаще он все-таки рассказывал о своей работе в поле и возне со скотом. Деревенским семьям приходилось искать одного человека для выпаса скота и для торговли телятами, бычками и коровами, в основном между Елапуром и Сивапуром – вот чем частенько приходилось заниматься Раджиту. А еще ему приходилось вести бесконечные переговоры с другими семьями – пытаясь договориться о замужестве для своих дочерей. Неблагодарное дело, ввиду их количества, но Раджит не отчаивался и предлагал их при любом удобном случае. Он был полон решимости отдать их всех. Ведь выбора у него особо не было.

Так проходил вечер и они ложились на жесткие матрасы, раскатанные на ночь на полу, вокруг очага, чье тепло давало им защиту – если было холодно, и чей дым оберегал от комаров – если было жарко. Проходила еще одна ночь.

Однажды после ужина, за несколько дней до Дурга-Пуджа, что ознаменовывал окончание сбора урожая, отец сказал матери, что он договорился о свадьбе Кокилы. На человеке из Дхарвара, ярмарочной деревни в сторону Сивапура. Потенциальный жених был лингаятом, [64] как семья Раджита и большинство народа в Елапуре и третьим сыном старейшин Дхарвара. Он рассорился с отцом, так что вряд ли сможет попросить богатое приданое за Кокилу. Видимо его никто не берет в мужья, подумала Кокила, впрочем, чувствуя замирание своего сердца. Чанета выглядела довольной и отвечала, что хотела бы посмотреть на кандидата во время Дурга-Пуджа.

Обычная жизнь затихала в ожидании грядущего праздника, причем каждый праздник имел свою природу – так что они окрашивали дни ожидания каждый на свой лад. Например, Праздник Повозки Кришны проходит в сезон дождей и его яркость, и игривость контрастировала с унылым серым небом над головой. Мальчишки играют на своих дудках из листьев пальм, подражая грому, что так часто гремит в это время, и все приходят в восторг от всего этого шума и ярких красок, не дающих увидеть серость неба, услышать настоящий гром. А в Праздник Качелей Кришны, что празднуется по окончанию сезона дождей, проходит ярмарка, полная столов, ломящихся от удивительных диковин. Ситары[65] и барабаны, шелка, вышитые одежды, стулья, столы и сундуки – все радует глаз. Это время смены года, время взвешивания дел, что сделали за год люди и боги, в этот праздник даже мусульмане приезжали в Сивапур любоваться парадом слонов.

Ну а когда Дурга-Пуджа отмечает окончание урожая, каждый славит богиню-мать и ее труды. В первые дни женщины собирались и замешивали кучки вермильона для бинди, [66] выпивая чуть-чуть огненного напитка даи. Затем они шли, веселые и раскрашенные за мусульманскими барабанщиками, открывая парад и выкрикивая хвалебные слова Матери Дурга. Глиняная статуя богини, одетая и раскрашенная, по традиции с раскосыми глазами, сильно напоминала уроженку Тибета. Рядом стояли также украшенные статуи Лакшми и Сарасвати, а чуть дальше – их детей: Ганеши и Карттикеи. Две козы связанные в позах, удобных для жертвоприношения, перенесены к статуям и обезглавлены. Окровавленные головы швырнули в пыль.

Жертвоприношение буйвола было еще более ярким; особый жрец приехал аж из Бадрапура, с огромным скимитаром, [67] заточенным специально для этого случая. Ведь если лезвие не пройдет сквозь всю огромную шею буйвола, это означает, что богиня недовольна и не принимает подношения. Мальчишки потратили целое утро, натирая кожу шеи маслом, чтобы размягчить ее.

В этот раз все прошло как надо: тяжелый удар жреца разрубил шею и ликующие прихожане бросились катать шарики из крови и пыли, чтобы потом кидаться ими друг в друга на счастье.

Через пару часов настроение стало совсем иным. Один из стариков запел:

А женщины подхватили, в то время как молодые мужчины молчали – ведь задавать вопросы Великой Матери было для мужчин опасным делом, женщины же даже претворялись ранеными демонами в песне:

- Кто Она, что гуляет по владениям Смерти, Та, что сражается и падает на жертву подобно Гибели? Мать не убьет свое дитя, Ее кровь и плоть, радость созидания, но вы увидите Убийцу, глядящего здесь и там…

Когда стемнело, женщины вернулись домой, переоделись в лучшие сари, вернулись и встали в две линии, а мужчины и юноши кричали “Победу Великой Богине”. Грянула музыка, дикая и беспечная, все танцевали и болтали вокруг костра, выглядя прекрасно и жутко в бликах огня.

Затем народ Дхарвара присоединился к их костру, и танцы пошли еще веселей. Отец взял Кокилу за руку и познакомил ее с родителями нареченного. Определенно им пришлось помириться со своим сыном, чтобы соблюсти эту формальность. Отца она видела раньше – он был старейшиной Дхарвара, а звали его Шастри, его жену она не видела ни разу – она сидела дома, как полагалось жене богача, хотя богатыми они не были.

Мать жениха оглядела Кокилу острым, но неожиданно дружелюбным взглядом, ее лицо было покрыто косметикой, а тело – потом ввиду жаркой ночи и танца. Возможно будущая свекровь. Затем представили сына: Гопал, третий у Шастри. Кокила мягко кивнула, не уверенная в том, какие чувства испытывает. Это был узколицый, решительно выглядящий юноша. Может он нервничал – она не могла сказать наверняка. Кокила была выше, но это могло со временем измениться.

Они разошлись к своим, не обменявшись и словом. Ничего, кроме одного кивка – и она больше не видела его в течение трех лет. Впрочем, она помнила его и понимала, что должна выйти за него замуж – и это было хорошо, ведь теперь отец знал, что она пристроена, не волновался за нее и обращался с ней без гнева.

Спустя еще некоторое время она, благодаря женским сплетням, узнала больше о семье, к которой ей предстояло присоединиться. Шастри был непопулярным старостой. Его последним проступком была высылка дхарварского кузнеца, за то, что тот ушел проведать брата в холмы без разрешения. Староста не созывал панчаят деревни для обсуждения и согласия с его решением. Честно говоря, он никогда не созывал панчаят[68] с тех самых пор, когда унаследовал звание старосты от своего отца, умершего от болезни несколько лет назад. Почему, шептались люди, он правит Дхарваром со своим старшим сыном так, будто они заминдары[69] деревни?

Кокила не придавала этим разговорам большого значения, предпочитая проводить время с Бихари, которая в то время изучала целебные травы, использующиеся даи. Так что во время сбора хвороста, Бихари проглядывала также и подлесок, и несла в дом всякие растения: сладко-горький паслен с залитых солнцем лужаек, ваточник из сырой тени, касторовые бобы, прятавшиеся между корнями дерева шореи. По возвращении в хижину Кокила помогала ворошить сушеные растения или подготавливать их другим образом, при помощи спирта или масел, для того чтобы Инсеф могла их использовать при осложнениях при родах: стимулировать схватки, расслаблять матку, снимать боль, раскрывать шейку, уменьшать кровотечение и так далее. Даи требовала от Бихари выучивать огромное количество полезных растений и частей зверей.

- Я стара, - говаривала она. – Мне уже тридцать шесть, а моя мать умерла в тридцать. Ее мать научила ее этим знаниям, а даи, что обучила мою бабку, была из дравидской[70] деревни к югу отсюда. В тех краях имена младенцев и даже решение заводить их находятся в руках у женщин, даи рассказала моей бабке то, что знали все дравиды, то, что даи получили в незапамятные времена от самой Сарасвати, богини самопознания, так что мы не можем позволить себе забыть это. Ты должна учить это сама и учить этому своих дочерей, чтобы роды были настолько легкими, насколько это возможно.

Люди болтали, будто у Инсеф в голове живет сколопендра, и именно поэтому даи беспрестанно болтает так быстро, как никто в округе, причем больше себе под нос. Но Кокиле нравилось ее слушать.

Инсеф потратила совсем мало времени, чтобы убедить Бихари в важности этого знания. Та росла бойкой девушкой, наблюдательной в лесу, памятливой до всяких растений, доброй и заботливой для всех, кому это требовалось. Она была милой и привлекательной, так что в год, когда Кокила готовилась выйти за Гопала, Шардул, его брат, старший сын Шастри, что станет одним из тех, кто по обычаю сможет говорить Кокиле, что делать, так вот этот человек вдруг начал пристально наблюдать за Бихари, чем бы та ни занималась. Ни к чему хорошему это не могло привести, потому что Бихари была неприкасаемая, да вдобавок и замуж ей было нельзя, так что Инсеф старалась оградить ее от ухажеров. Но праздники будто специально созданы для того, чтобы одинокие девушки и юноши встречались, а обычная деревенская жизнь также давало множество возможностей столкнуться друг с другом. Бихари были по душе такие взгляды и интересы, хоть она и знала, что замуж ее не возьмут. Девушка старалась изо всех сил жить жизнью обычных людей, игнорируя настойчивые предостережения даи.

И вот пришел день, когда Кокила вышла замуж за Гопала и уехала в Дхарван. Ее свекровь оказалось замкнутой и нетерпимой особой, да и Гопал тоже был не подарок. Будучи суетливый человечком, над которым доминировали родители, в первую очередь попытался поугнетать жену так же, как угнетали его. Правда успеха он не добился, а потом и вовсе прекратил, после того как Кокила цыкнула на него пару раз. Он окончательно сдался и смирился с ролью подкаблучника. Она не очень любила его и мечтала лишь о том, чтобы пробежаться до леса, где жили Инсеф и Бихари. Только Притви, средний сын старосты, был в достаточной мере приветлив к Кокиле, быть может, потому что мало общался с семьей, уходя работать в поле с раннего утра на целый день.

Кокила стала ходить между деревнями чаще, чем даже планировала сама, а все из-за одной важности: она брала у даи лекарство, оберегающее от беременности. Хоть ей было уже четырнадцать, Кокила хотела подождать с этим.

Долго ли, коротко ли, но стали происходить плохие вещи. Старая даи сильно мучилась своими распухшими суставами, так что Бихари пришлось перенимать всю работу, так что и в Дхарваре ей приходилось бывать часто. Тем временем Шастри и Шардул замышляли обокрасть деревню, меняя ставку деревенского налога с агентом заминдара, напирая, что это принесет заминдару больше, но и себя при этом они забывать не собирались. Проще говоря, они хотели поменять систему налогов в Дхарваре с индуистской на исламскую. По освященному временем индуистскому закону, налог не мог быть выше шестой части всего, что производилось, в то время как по исламскому закону забирать оброком можно было столько, сколько крестьяне могли отдать заминдару и оставаться довольными. На практике оба закона редко означали разные налоги, но исламский закон позволял более широкое трактование, что давало возможность Шастри и Шардулу изыскивать новые возможности обобрать деревенских до нитки – лишь бы с голоду не померли. Кокила спала ночью рядом с Гопалом и слышала сквозь сон голоса Шастри и Шардула через открытую дверь – они прикидывали возможные поборы:

- Пшеница и рожь. Две пятых при естественном орошении, три десятых при орошении колесами.

- Неплохо звучит. Затем финики, виноград, овощи и фрукты. Треть.

Чтобы помочь с этой непростой работой, заминдар дал Шардулу должность канунго – сборщика налогов – и вот перед вами законченный мерзавец. И он до сих пор не отрывал своего взгляда от Бихари. В ночь праздника Повозки он взял ее прямо в лесу. Спустя какое-то время Кокила смогла добиться от подруги рассказа об этом случае:

- Он повалил меня на спину прямо в грязь. Дождь бил по моему лицу, а он слизывал с него капли и приговаривал: “я люблю тебя, я люблю тебя”.

- Но ведь он не женится на тебе, - напомнила, беспокоясь, Кокила. – И его братьям это не понравится, если они узнают.

- Они не узнают. Ты даже не догадываешься, Кокила, как это было восхитительно, - Бихари знала, что Гопал не удовлетворял подругу.

- Конечно, конечно. Но это может привести к беде. Несколько минут страсти стоят того?

На краткий миг она была счастлива, все распевая старые песенки о любви, особенно одну, которую они любили петь вместе, совсем старинную:

А затем Бихари забеременела, вопреки всем лекарствам Инсеф. Она хотела утаить это, но у старой даи по-прежнему болели опухшие суставы, и Бихари приходилось ходить самой принимать роды, так что ее положение заметили. Люди сложили все что видели и слышали, и решили что Шардул сделал ей этого ребенка.

Однажды за Бихари пришли. Рожала жена Притви. Несмотря на помощь, ребенок, мальчик, родился мертвым. Рассвирепевший Шастри сильно ударил Бихари по лицу, назвав ведьмой и шлюхой.

Обо всем этом Кокила услышала от жены Притви, когда пришла ее проведать. Та сказала, что роды начались раньше срока, и вряд ли Бихари была тому виной. Кокила поспешила к хижине даи, и увидела, как старая женщина с трудом пыхтела между ног Бихари, пытаясь помочь ребенку выйти.

Кокила принялась помогать – делать, что ей велели, позабыв о делах своей семьи. Только когда совсем стемнело, она спохватилась:

Кокила побежала через лес к Дхарвару. Добежав до дома, она получила пощечину от свекрови, а Гопал, выкрутив жене руку, наказал никогда не ходить в лес или Сивапур. Кокила чуть было не наговорила грубостей им в ответ, но вовремя прикусила язык и, вырвав руку, бросилась в дальний угол, где и просидела до рассвета. Ярость, переполнявшую ее, она, казалось, не забудет никогда.

Как только забрезжил рассвет, она схватила кувшины для воды и поспешила во влажный седой лес, не замечая ни чавкающих листьев под ногами, ни сучков, норовящих влететь ей в глаза. Наконец она добежала до хижины, покрытая потом и тяжело дыша.

Бихари умерла. Ребенок был мертв, Бихари мертва, даже старушка лежала тихо на своем месте, постанывая от боли в суставах, выглядя так, будто тоже готовилась оставить этот свет с минуты на минуту.

- Их не стало час назад, - промолвила она. – Ребенок должен был выжить, я не знаю, что с ним случилось. У Бихари открылось кровотечение. Я пыталась остановить его, но не могла достать.

- Расскажи мне о яде, который можно использовать. Я знаю, что тебе они знакомы. Расскажи о самом сильном из всех, которые знаешь, прямо сейчас.

Старая женщина отвернула голову к стене и зарыдала. Кокила подошла к ней, ухватила ее за волосы, резко повернула голову к себе и рявкнула:

Инсеф взглянула на два мертвых тела, что лежали, накрытые сари – помощи ждать было неоткуда. Кокила было замахнулась на нее, но остановила себя.

- Я зарежу его, если ты мне не скажешь, а затем меня сожгут на костре.

- Это никого не остановит. Либо они подумают на тебя.

- Я сделаю это умно. Поверь мне. Я буду у родителей.

- Без разницы. Они все равно обвинят нас. А Шардул так же плох, как Шастри, или и того хуже.

Некоторое время старушка всматривалась в ее лицо. Затем перевернулась на бок, открыла свою шитую корзину и достала оттуда сушеное растение и несколько ягод.

- Это цикута. Это – семена касторовых бобов. Истолки листья цикуты в порошок, а перед применением добавь семена. Вкус очень горький, но много и не нужно. Щепотка в пряной пище не чувствуется, но этого достаточно. Но учти, это не похоже на болезнь, все поймут, что это отравление.

А Кокила смотрела и разрабатывала план. Шастри и Шардул продолжали работать на заминдара, с каждым месяцем плодя себе все новых врагов. Пошел слух, что Шардул изнасиловал в лесу другую девушку, в ночь Гаурл Хунним, женского праздника поклонения грязевым ликам Шивы и Парвати.

А Кокила подмечала каждую деталь их распорядка дня. Шастри и Шардул поздно завтракали, затем Шастри разбирал дела в беседке между домом и колодцем, а Шардул занимался бухгалтерией за домом. В полуденную жару они дремали, либо принимали посетителей на веранде, обращенной на север, к лесу. Во второй половине дня, они, обычно перекусывали, возлежа на кушетках, будто маленькие заминдары, затем направлялись с Гопалом или одним-двумя друзьями на рынок, где “занимались делом” до заката солнца. В деревню они приходили пьяными или пьющими, преспокойно возвращались домой и ужинали. Этот распорядок никогда не менялся.

Кокила обдумывала свой план во время сбора хвороста, заодно выискивая цикуту и касторовые бобы. Они росли в самой густой чаще леса, что была покрыта болотом, а все твари – от москита до тигра – опасны для человека. Но в полдень обитатели этого края отдыхали, как заведено природой для всех живых существ в жаркие месяцы, даже для водолюбивых растений. В сонной тишине сонно жужжали мушки, а ядовитые травы светились в тени, будто зеленые фонарики. Короткая молитва Кали и Кокила выдернула былинки. Затем она взяла немного семян, завернула их в край своего сари и спрятала на отхожих полях за день до Дурга-Пуджа. Следующую ночь, за исключением кратких мгновений забытья, ей не спалось. В эти мгновения к ней приходила Бихари и говорила, чтобы та не грустила:

- Плохие вещи происходят каждую жизнь, - говорила она. – Не злись.

Но в действии больше проку, чем в бездействии, так что Кокила пошла к своему тайнику и достала травинки. Потом яростно растерла их камнем в однообразную кашу, очистила свое орудие от остатков и выкинула подальше. С кашицей, завернутой в листик, она вернулась домой пошла к дому Шастри и дожидалась полуденного сна. День никак не мог завершиться, но, наконец, она поняла – время пришло. Она добавила зернышки в пасту и добавила щепотку во фрикадельки, сготовленные для полдника Шастри и Шардула. Затем она побежала от дома через лес – и ее сердце билось, подобно сердцу молодого оленя, а она бежала и бежала, не глядя по сторонам, не обращая внимание ни на что. Она бежала и бежала пока вдруг не попала в оленью ловушку, что поставил охотник из Бхадрапура. К тому моменту, как он ее нашел, она только пришла в сознание от удара. Кончики ее пальцев все еще были вымазаны в ядовитой смеси, и он отвел ее в Дхарвар, где Шастри и Шардул умерли от яда, а Притви стал новым старостой деревни. Кокила была объявлена ведьмой и отравительницей и в тот же день сожжена на костре.