IV. Террор 1 страница

«Наука еще не знает способов

правращать зверей в людей».

М. Булгаков

«Тот страшен, кто за благо считает смерть».

Публий Сиракузский

«Штыками можно сделать все,

что угодно, только нельзя на них сидеть».

Наполеон

После большого перерыва

(Первый час лекции)

Нынешние студенты легко относятся к учебе, и на лекциях большая часть их что-то читает, тихо болтает с соседом, а более того с соседкой по столу или, надев темные очки, сладко дремлет. Садятся такие студенты на задние ряды.

Первые ряды занимают те, кто действительно пришел за знаниями. Они конспектируют, но таких мало.

Но сегодня было не так. В аудитории стояла абсолютная тишина. Студенты, навострив уши, слушали старую преподавательницу. Она была в ударе. Ей удалось-таки завладеть вниманием даже самых безразличных с задних рядов!

Лекция была посвящена истории ингушского народа ХIХ и ХХ веков, как наш народ выходил «из тьмы веков» под эгидой Российского государства, как русский народ нес нам плоды цивилизации, как мы эту цивилизацию жадно впитывали.

Еще рассказывала преподавательница, как ингушские смельчаки совершали чудеса подвигов в войнах России на Балканах, в войне с Японией в 1904-1905 годах, в первую мировую войну, в Великую Отечественную войну (более сорока ингушам было присвоено звание Героя Советского Союза, но ни один его не получил – негодяй Сталин виноват).

Преподавательница зачитывала благодарности царей и генералов.

– Вот какой мы народ!

Тут прозвучал звонок на большой перерыв.

– Возвращайтесь с перерыва без опозданий. Я вам много интересного еще расскажу из периода жизни нашего народа в составе Российского государства…

(Большой перерыв)

Эту стену студенты университета прозвали Стеной Свиданий.

Когда-то до перестройки здесь стоял военный гарнизон. Стена высокая и длинная – ее хватает на сотни влюбленных. Зимой она укрывает юные пары от северного пронзительного ветра и преподавательских глаз, а летом она дает благодатную тень. Хорошая стена! Дай Бог ей сто лет жизни!

Был большой перерыв – полная чаша счастья для влюбленных. Парни приносили с собой в целлофановых сумочках пирожки, печенье, пепси и разные вкусные разности, чтоб у девушек не было повода убежать на обед. И вот…

Первый БТР вырулил из-за угла, проехал вдоль всей стены и остановился. Потом выехали еще два БТРа. Пьяные солдаты выскочили с криками:

– Ложись на землю! Лож-жись! А ну ё… мать!

Студенты не поняли к кому относится эта команда. Потом им доходчиво объяснили:

– Все, кто в штанах – ложись! Кто окажет сопротивление, стрелять на поражение!

Девушки от испуга начали кричать, прижавшись к стене. А солдаты хватали тех парней, которые еще стояли и швыряли лицом вниз на землю в грязь.

Хасан и Зина предъявили свои гражданские права:

– Вы не имеете права! Мы – студенты!

– Чивво?.. Чивво?? Права? Вам, ингушне, права? Во дают! Сейчас дадим вам ваши права!

Хасана скрутили дюжие спецназовцы и бросили, как мешок, лицом вниз прямо в лужицу от вчерашнего дождя.

Один наступил ему на спину тяжелым ботинком и придавил к земле.

– Это твой Ромео? – спросил спецназовец оцепеневшую от ужаса девушку. – Он трус. Почему он молчит? Знаешь, почему? Потому, что он трус.

– Он не трус! – взвизгнула девушка. – Вы… вы не имеете права! Вы все пьяны!..

– Мы на все имеем права! Лучше помалкивай, а то и ты ляжешь рядом, сука!

Несколько преподавателей вступились за своих студентов, но им пригрозили оружием. Интеллигенты в страхе отступили. Они привыкли к уважению к себе, а здесь уважения не было.

Тут старая преподавательница выступила вперед:

– Это бесчинство! Во всем цивилизованном мире университеты неприкосновенны!

Дуло пулемета развернулось в сторону преподавателей – она тоже замолчала…

Натешившись вдоволь, пьяные спецназовцы уехали восвояси, никого, к счастью, не убив и не похитив, а парни поднимались из грязи и уходили прочь от Стены Свиданий, не оглядываясь на своих любимых – стыдно было за свое унижение и бессилие.

Хасан встал весь в грязи, даже лицо было запачкано. Он жалко улыбнулся девушке:

– Вот какой мужчина твой Ромео! – «Ромео» он сказал очень некрасиво, брезгливо скривив губы.

– Но что ты мог сделать против силы? – Зина попыталась оправдать любимого.

– Мог, – сказал он. – Мог умереть. Я должен был умереть. Прощай, не суждено… нам было… Не до учебы тут.

– Постой, Хасан! Постой! Куда ты? Ты что задумал?

Он остановился, но не обернулся.

– Если этот русский парень прав, мне незачем жить, а тебе тем более не нужен муж-трус. Зина, зачем он тебе? Я должен проверить это: трус я или не трус. Ты потом об этом узнаешь, все узнают.

– Что ты… Как?

– Для этого становятся лицом к смерти.

Он ушел. Ушел навсегда.

Через год его окружили в недостроенном доме на краю села. Он отбивался до последнего патрона и погиб.

(Второй час лекции)

Она взялась обеими руками за края кафедры и долго смотрела поверх голов своей поредевшей аудитории. Она молчала. Казалось, это тяжкое молчание будет длиться бесконечно.

Студенты тоже молчали, глядя на руки своей преподавательницы, которые цепко ухватились за края кафедры.

– Ингушские парни и девушки, – заговорила она вдруг на чистом ингушском языке, а она редко пользовалась родным языком даже в быту, – впервые я не знаю, о чем мне говорить на лекции. Я больше не хочу и не могу говорить о том, о чем говорила до перерыва. Большой перерыв мне объяснил то, что не могли объяснить книги. Что нам делать? Может, кто из вас знает?

– Я знаю, – встала Лиза из средних рядов. – Я знаю, что нам делать.

– Скажи, золотце, что нам делать?

– Нам надо думать. Мы до сего дня неправильно думали. Надо думать, как исправить так жизнь, чтоб чужие люди не свинячили в нашем доме.

Преподавательница согласно кивнула головой.

– Ты умно говоришь. Правильно. Думать – навести сперва порядок в своем сознании. Садись, золотце, думай…

Должник и кредиторы

По первой меня бросили на скамью и отдубасили за то, что не вовремя совершил вечерний намаз. Никакие мои оправдания не были взяты к сведению. Потом показали на молитвенный коврик:

– Молись!

– Не буду!

– Почему?

– Я не молюсь автомату.

– Ты, может, вообще не мусульманин?

– Ты сам не мусульманин. А я – мусульманин.

Чеченец мне отвесил звонкую пощёчину.

– Со мной так нельзя разговаривать.

– Со мной тоже, – огрызнулся я.

Я получил вторую, внушительную.

Меня втолкнули во вторую комнату, где сидел их эмир Эли Саид-Бей ибн Сулима (они очень любили такие длинные имена на арабский лад).

– Ты – ингуш?

– Да.

– Ингуши считаются мусульманами. Почему отказываешься делать вечерний намаз?

– Я – свободный человек. Ислам мой народ принял добровольно, без принуждения, как другие. Я сам знаю, когда мне молиться. Никто мне не указ в этом деле. Хоть убейте.

– Подожди! Подожди! Что ты сказал? Ингуши – единственный на земле народ, принявший ислам добровольно?

– Да.

– Это чеченцы добровольно приняли ислам.

– Чеченцы приняли ислам, когда над ними сверкнули мечи мусульманских эмиссаров.

Он чуть смутился моей прямоте, изменил тему допроса.

– Кто та женщина, которая была с тобой в машине?

– Не знаю.

– Совсем её не знаешь?

– Совсем не знаю. Я – ингуш. Она – чеченка. Вижу в первый раз.

– А зачем посадил в машину?

– Потому что она шла пешком и несла груз. Жалко стало. В такое страшное время нельзя было оставлять её одну на дороге, а уже вечерело.

– Во-во! Вечерело. Мы знаем, какой эздел ты хотел с ней совершить.

– Думайте и говорите что хотите. Видимо, вы никогда не имели дело с честными и чистыми людьми. А ещё освободителями называетесь!

Он вспыхнул, как индюк, и произнёс патетическую речь. В нём безошибочно угадывался бывший работник идеологического отдела какого-то РК КПСС*:

– Чеченская народно-освободительная армия взяла на себя миссию освобождения человечества от жидо-русско-массонских оков. В первую очередь мы освободим своих братьев – ингушей…

– Но мы пока не торопимся освобождаться.

– В том-то и дело. Вы не осознаёте своего жалкого прозябания под гнётом чужого сапога. Мы пройдём по всей территории Евро-Азии, истребляя всех жидов, русских и масонов…

– Всех подряд?

– Всех.

– Я понимаю – дать отпор притеснителю или интервенту, но разве Аллах позволит истреблять целые народы? Он же их Создатель. Он рассердится.

– Глупый ингуш, слушай внимательно. Жиды выдумывают планы покорения человечества, а русские покорно исполняют всё, что те придумали, потому что они тупы, как ишаки. До твоего котелка это дошло или нет?

– Нет.

Эли Саид-Бей махнул головой:

– Ещё двадцать, чтоб думал и разговаривал уважительно с теми, кто наделён властью, и закройте его на сегодня. Не забудьте дать воды и хлеба.

Двадцать пять новых выдали и бросили в старый коровник. Закрыли на замок.

С другого конца хрипло закричала женщина:

– Кто там новый? Вы – русский?

– Нет.

– Как звать и откуда?

– Руман из Назрани.

Из всех клетей зашипели, чтоб мы замолчали и не навлекли на себя и других беду.

– Передайте на волю, если выйдете, сведения обо мне: я корреспондентка из Москвы, Галя Тихомирова… Я приехала, чтобы рассказать всему миру о борьбе чеченцев за свободу и независимость, а со мной тут так обходятся.

Двери коровника раскрылись, Галю Тихомирову выволокли из клети и стали бить ментовской дубинкой. Та кричала истошно, бранилась, материлась, но пощады не просила. Закричал и я:

– Как вам не стыдно! А ещё брюки носите. Разве можно так издеваться над женщиной!

Опять все клети зашушукали, чтоб замолчал. Корреспондентку водворили на место, а ко мне подбежал Хожа, тот, который дал мне две оплеухи, кредитор мой.

– Веди себя нормально. Твои дела идут к лучшему. Тебя опознал один наш шахид из ваших мест. Вы когда-то жили в Грозном?

– Да.

– Твой дявош* – богатый человек, оказывается! А ты, следовательно, – дойная корова! Мы тебя будем доить, пока последнюю каплю молока не выдоим.

– А потом?

– А потом иди на все четыре стороны.

– А если дядя ни копейки за меня не даст?

– О, тогда не завидую. Сегодня уже ночь, а завтра я тебя устрою экскурсию – проведу перед всеми клетями. Посмотришь на тех, за кого богатые дядя денег не дают.

– Хожа.

– Что?

– Если мне живому удастся отсюда выйти, две пощёчины за мной.

– Живым отсюда? Ты? – он скривил такую рожу.

– Тогда дядя не даст денег.

– Да-а-ст! Куда он денется! Доить мы умеем!

«Новая» была не новая, а та самая женщина, которую я взялся подвезти до города. Она заняла «номер» рядом. Её били, внушая «шариатскую» мораль.

– У меня мать больная в Грозном одна лежит. Еда кончилась. Я пошла в Самашки к родственникам. Те дали сушеное мясо, ведро картошки и сухарей… Теперь она одна, совсем одна в тёмной и холодной комнате. Как всё жестоко и несправедливо!

– Не переживай. Люди не оставят твою мать, да и мы не долго будем здесь.

– Какой позор! Какой позор! И ни за что.

Было холодно. Никак не мог согреться.

Да, не такого приёма я ожидал для себя здесь, в воюющей за независимость Чечне.

Мой дядя, действительно, состоятельный человек, бизнесмен-трудяга. Он прилагал все усилия, чтоб меня обучить торговому ремеслу. Плохой из меня помощник получился. Я механически выполнял все его указания, но душу в это не вкладывал. А ведь он был для меня отцом – родной умер, когда мне было два года. Потом, через год, и мать увели её братья, оставив меня на попечение дяди. Мне хорошо жилось. Ни в чём не имел нужды. У меня было всё, без чего сегодня молодой человек чувствует себя неуютно: машина, одежда, видеотехника. Но вот началась эта война, и в мозгу созрела мысль: влиться в ряды чеченских патриотов. Дяде, конечно, об этом не сказал, но на дядины деньги, данные мне, чтобы начать собственный бизнес, купил у военных полную экипировку для воина, сел на свою машину и поехал в сторону Грозного по объездным дорогам. Всё шло в начале благополучно. На подъезде к городу я догнал женщину с двумя мешочками. Она сбросила ношу на обочину и умоляюще подняла обе руки. Сперва хотел проехать мимо, но не устоял против её беззащитной позы. Посадил. Проехал ещё с километров пять, меня остановили люди с чеченскими кокардами на лихо заломленных беретах. Наконец-то я в расположении своих! Меня повели в землянку, врытую в косогор, но прежде меня освободили от оружия. Всё забрали, кроме тех денег, что я прятал в носках. Доллары! В землянке прямо на полу на бушлате восседал этот самый Эли Саид-Бей ибн…

– Вечерний намаз совершил? – спрашивает он меня.

– Нет, не успел. Я торопился попасть сюда к вам.

Так и началось. Когда я сказал, что еду защищать Чечню, их это просто рассмешило. Но новый вопрос Эли Саид-Бея ибн, как его?, меня поставил в тупик:

– Кто тебя звал нас защищать? Ты получил письменное приглашение?

– Нет. Никто. Я… сам подумал…

– Нет, не ты думал, а русский офицер думал из ФСБ.

– Как так?

– А очень просто: вы, ингуши, вышли замуж за Россию, добровольно отказались от независимости. Ты – шпион. Мы тебя расстреляем.

Вот тебе на!

Теперь сижу в тёмном коровнике, в железной клетке, как зверь. Меня обвиняют в страшном преступлении, с моего дяди будут требовать выкуп. Если останусь жив, то, вероятнее всего, буду калекой. Страшно болит спина. Горит опозоренная душа: две оплеухи висят на лице, как тяжёлые свинцовые накладки.

Я никогда не был рачительным исполнителем религиозных обрядов, хотя крепко верю в Бога. Я иногда совершал намаз, но, честно говоря, чтоб сделать приятное дяде. А этот Эли Саид-Бей ибн… Иблис, кто он такой, чтоб свободного человека принуждать к ритуалу?

Я сказал тогда Аллаху в душе: «Ты знаешь мою веру в Тебя. Признаюсь – грешен! Но если я сейчас преклоню колени, это будет преклонением не перед Тобой, а перед этим Эли Саид-Бей ибн Иблисом! Не хочу ему поклониться, лучше умру и приду к Тебе. Не будь ко мне слишком строг!.. И ещё, пожалуйста, сделай, чтоб я не сильно боялся!»

Хлеб и воду нам принесли только утром. А я, оказывается, заснул и проспал в сидячем положении несколько часов.

– Эй, ингуш ибн Иван, проснись, принимай сталинский паёк. У нас насчёт этого строго.

– Про Ивана я тебе тоже напомню

– Когда? На страшном суде? – потом он весело захохотал и пальцами изобразил дойку. – Мá ни! Мá ни! Мá ни!

Это было обидно. Ладно. Сам виноват. И кто, действительно, меня сюда звал?

– Тебе принесли хлеб и воду? – спросил я у подруги по несчастью.

– Нет.

Я отломил полкуска хлеба и протянул ей через решётку:

– Яй, * слышишь. Возьми хлеб. Нам хватит на двоих.

– Я пить хочу. Горло пересохло.

– Хорошо. Сперва хлеб возьми, а потом я тебе дам воду.

Её рука нашла мою, взяла хлеб.

– Сейчас я тебе протяну кружку – будь осторожна, не пролей. Нам, по-видимому, больше воду не дадут сегодня.

– Половину оставлю тебе. Мне бы два глоточка.

– Пей, сколько есть. Мне не очень хочется воды.

Я слышал, как она пила и дышала.

– Слышишь, тебя Руман зовут?

– Да.

– А меня Капи зовут.

– Я такое имя раньше не слышал.

– Есть. Это чеченское имя. Руман, как ты думаешь, за моей мамой кто-нибудь присмотрит?

– Да ты что? В джунглях, что ли, выросла? Соседи присмотрят. Не беспокойся. Тебя сильно били?

– Сильно… – потом шёпотом, – по мягкому месту дубинкой. Они так не имеют право… Били и оскорбляли: «Чтоб тебе неудобно было с ингушом…» Возьми кружку.

Я нащупал кружку и почувствовал, как женская рука нежно погладила мою.

– СагIа! Ты такой добрый! Хорошо бы иметь такого мужа!

Мне это очень польстило: первый комплимент женщины в мой адрес.

– А твой хорошо к тебе относится?

– Я ещё не была замужем. Маму не на кого оставить. Она – постельная. У неё ноги отнялись. А тут ещё эта война.

– Ничего. Не переживай. Выберемся отсюда как-нибудь. Всё будет хорошо.

– Твои слова меня ободряют, надежда появляется. Разве так должны поступать с нами свои же воины? Наши воины должны нас защищать, а не обижать.

Она была права, но какая польза от её правоты?

Больше в тот день нас не тревожили, только однажды перед обедом с шумом раскрылась дверь, несколько человек вытащили из клетки упирающуюся корреспондентку из Москвы и уволокли куда-то.

– Ах, вы… Мразь подзаборная! Бородатая сволочь…

За стенами коровника чувствовалось какое-то необычное движение. Где-то что-то ухало, по земле проходили судороги. Охрипший до невозможности мужской бас запел:

Наверх вы, товарищи, все по местам,

Последний парад наступает.

Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,

Пощады никто не желает…

Нам стало жутко от этого пения.

– Да замолчи ты, доходяга! И без тебя тут тошно.

Все вымпелы вьются и цепи гремят,

На борт якоря поднима…

Нас оглушило страшным треском и гулом. Запах гари… А затем резко стало светло. Противоположная стена коровника куда-то исчезла, сверху свисали балки, доски и куски шифера. Стонали раненые, кричали перепуганные. Меня кто-то потянул сзади. Я обернулся и встретился с глазами Капи: ужас и мольба.

– Нас похоронят заживо. Упадёт крыша сверху. Я боюсь! Дай мне руку. Пожалуйста!

В каком-то порыве я просунул обе руки, протянул её к себе, сделал попытку обнять, слегка погладил по спине.

– Всё будет хорошо! Ты только не бойся!

В брешь просунули ствол автомата, потом появилась голова в каске.

– Эй, где здесь заложники? Выходи по одному!

Такой гвалт поднялся:

– Мы не можем выходить. Мы заперты в железных клетках. Освободите нас, пожалуйста!

Солдат исчез, а потом появился с несколькими товарищами. У одного в руке была кувалда с короткой ручкой. Он сбил несколько замков и передал орудие освобожденному.

– Работай! А вы выходите во двор, там грузовая машина стоит, садитесь в неё. Отвезём вас сперва на пункт, проверим.

Так! Так! Нас собираются свезти на пункт. Это слово мне не понравилось. Я был наслышан о фильтрационных пунктах. Шепнул своей подруге:

– Называй меня Баширом, если что. Поняла?

– Поняла.

Когда мы с Капи вышли во двор, то увидели корреспондентку Галю на броне БТРа. Я её узнал по голосу. У неё была перевязана рука, которая висела на бинте через плечо. Она курила, сидя рядом с офицером.

– Кто из вас Румын из Назрани?

Мы с Капи молча пошли к машине.

– Накрылся, кажется, Румын мокрой…

Солдаты захохотали.

Многие просились по нужде и расходились по разным углам, потом возвращались и рассказывали своим освободителям, что перенесли в неволе.

– Дай закурить, мотопех, – подошёл к БТРу долговязый и худющий человек.

– Морской десантник, – пояснила Галя-корреспон-дентка офицеру, – всё про «Варяг» пел. Ну, как свобода?

– Ты как жива-то осталась?

– Сбежала. Но вот руку попортили бесы бородатые. Ничего, пальчики, вот, работают.

– Будешь теперь писать про свободу чеченскую?

– Вот им!

Она изобразила грубый мужской жест.

Пока они так мило беседовали, я, воспользовавшись моментом, взял за руки свою Капи и скрылся за углом. Прошли по пустому дворику в чей-то сад и через него вышли на другую улицу. Здесь стояли три многоэтажки. Из подвалов выходили люди. Мы влились в эту толпу, ловко обошли солдат, проверявших документы, и быстрым шагом пошли к центру города. До обеда прошли по железному мосту через Сунжу и вышли на Трудовую улицу, где находился дом Капи. Мать её была жива. За ней ухаживала соседка, тоже старушка, но ходячая.

Вечером достал из носка сто долларов и пошёл на базарчик за углом, купил хлеба и другой еды. Возвращаюсь назад, а у нашего дома стоит военный уазик. Молодой водитель-солдат возится в моторе. Посмотрел на меня:

– Парень, закурить не дашь?

– Дам.

Достал из сумки и протянул ему пачку сигарет.

– Ух, ты! Всю пачку даешь?

– Всю.

Я заметил, что, увидев еду, он облизнулся.

– Как с питанием?

– Неважно.

Я ему дал булку хлеба и кусок конской колбасы.

– Ну, спасибо, брат! А нас пугали…

Тут мне пришла мысль – о-о! спасительная мысль.

– Слушай, солдат, кого ты возишь?

– Ротного.

– Ну, и что он за мужик?

– Нормальный.

– Тут вот какое дело. У меня тёща больная. Здесь больницы не работают, нужно её в Назрань отвести. Дело магарычёвое.

Он задумался.

– Вот что, парень. У меня есть четыреста долларов. Тебе, если уговоришь командира, сто, ему – остальное. Лады?

– Где тебя искать?

– В этом доме. Первый подъезд, одиннадцатая комната.

– Как звать?

– Башир. А тебя?

– Вася.

За обедом я рассказал Капи, о чём договорился с солдатом.

– А где мы там будем жить в твоей Назрани?

– Место есть. У дяди хороший дом, большой.

– А дядя твой нас не прогонит?

– Нет. Разве сноху прогоняют?

– Что?

– Ты сама сказала, что желала бы иметь такого мужа, как я. Нас Аллах свёл.

– Ты серьёзно?

– Очень даже серьезно.

Она долго молчала. Сидела и молчала.

Вася приехал засветло, но не один, а со своим командиром. Они стали сигналить. Я вышел.

– Вот Вам бланк спецпропуска. Впишите себя, тёщу и жену. Больше никого не брать. Давайте деньги, как условились.

Я ему передал триста долларов. Позже сто долларов незаметно для командира отдал Васе.

– Поехали. Я довезу вас до первого блок-поста, а там передадут по рации…

Всё так хорошо получилось. Доллары – сила!

А дядя, выслушав мой честный рассказ, засмеялся:

– Спасибо этому Хожа и Эли-Бели ибн Саид-Али бин… за урок, который они преподнесли сыну моего брата. Невесту мужчина волен выбирать сам, а забота о больной старой беззащитной женщине – богоугодное дело. Но с двумя этими гирями на шее, ты ни на какую войну больше не захочешь.

Через три часа нас с Капи обвенчали.

Тёща моя лечилась в Малгобекской больнице, стала потихоньку ходить, но через два года снова слегла и умерла. Похоронили, как положено хоронить мусульманку.

У меня теперь два сына и дочь. Старшему пять лет. Дядя в них души не чает. Старик смирился с тем, что у меня жена не ингушка. Стал даже покупать ей подарки, чтоб стереть шероховатости в своем отношении к ней.

Я – удачный бизнесмен-купец. У меня свой магазин запчастей для иномарок. Я всех купил, кого нужно, вовремя даю на лапу, умею выходить из опасных ситуаций с властями. Семья обеспечена. А ещё я бросил курить и всё остальное – грешное, строго соблюдаю все мусульманские традиции. Понял, наконец, что Вера – это главное! Дядя на седьмом небе. Как-то вечером позвал Капи:

– Подойди-ка ко мне, дочка.

Дочкой в первый раз назвал. Капи робко подошла к свёкру. Старик достал из кармана широкую плетёную золотую цепочку с кулоном и повесил ей на шею.

– За что мне такой подарок, Воти*? Я не заслужила.

– Заслужила. Это ты из этого шалопая сделала человека, – обнял невестку и ушёл к себе.

Вечером я люблю слушать новости по разным каналам. Уложив детей, Капи ставит передо мной небольшой столик с ужином, садится сама. Это наш с ней час. Однажды на голубом экране возникла эффектная фигура Эли Саид-Бея ибн…

«– Два месяца тому назад полевой командир Эли Саидбеев самолично явился с повинной к одному из командиров антитеррористических подразделений на территории Чеченской Республики. Он был амнистирован. Правительство Республики сочло возможным принять его в правоохранительные органы. Эли набирает из бывших боевиков, раскаявшихся, особый взвод, под названием «Смерч». Своим заместителем Эли назначил Хожа Кутиева».

Вот на экране и Хожа. Та же фигура, та же улыбка, тот же берет, только уже с другой кокардой – российской.

«– Хожа, как вы намерены бороться с терроризмом на Северном Кавказе? Какое значение Вы вкладываете в название своего взвода?

– Наш взвод будет смерчем для бандформирований. Мы будем действовать на всей территории Северного Кавказа. Наш девиз: «Стремительность! Беспощадность!»

На экране снова Эли Саидбеев.

«– Эли, как Вы относитесь к исламскому экстремизму?

– Крайне отрицательно. Это же натуральный дебилизм. Нельзя насильно внушать человеку ту или иную веру, или принуждать его к исполнению каких-то ритуалов. Россия - демократическая республика. Здесь каждый волен выбирать себе ту или иную веру, или вообще не верить. Мы истребим исламский экстремизм на Северном Кавказе!»

– Хьажал-хьай, зуд! * – вырвалось у меня.

Капи от удивления раскрыла рот:

– Кому это ты?

– Ему! Ему! – я указал на экран. – А ты, что подумала?

– Я просто испугалась.

Обе мои щёки почувствовали свинцовую тяжесть, спина заныла.

Кредиторы мои объявились! Хорошо, когда они на виду. Ничего, Хожа и Эли, ваш должник из того рода, который никогда не забывает долги. «Сих ма лé – виц ма лé!»* – самое главное. Наступит час и я верну всё сполна! Даже с процентами…

«– …И ещё я заявляю, что не потерпим никакого национализма на Кавказе, вырвем его с корнем. Все народы созданы Аллахом, чтобы они жили в дружбе и согласии: и жи… евреи, и русские, и чеченцы, и даже ингуши. Все – братья! Все равны перед Аллахом и российским Законом. Я всегда был в душе интернационалистом…»

А что было бы, если не повстречались на моём пути этот Саид-Бей ибн Иблис и...? Если бы… Наверняка, моё тело, разорванное осколками снаряда, было погребено под развалинами какого-то дома… Ведь я сознательно шёл на это. И сколько таких полегло, искренних, честных парней?!

«– … мы пройдём, как смерч, истребляя всех явных и тайных врагов России на Северном Кавказе…»

А сколько мне придётся ждать до того момента, пока не создадутся реальные условия для оплаты долга?.. Жди, Руман, жди своего часа – он обязательно наступит! Господи, почему любое чистое дело попадает в руки ибн-иблисов? Честные гибнут, а ибн-иблисы выживают. Они всегда в выигрыше. Что им стоит сменить кокарду на берете! Раз, два – и готово! Был моджахед – стал спецназ.

Тяжелы роды мужские

Лукман узнал о смерти Алвади после освобождения. Алвади умер под пытками. У него было больное сердце – не выдержало электрошок.

Лукмана выкупил двоюродный брат матери. Потом оказалось, что ни Лукман, ни Алвади не имели никакого отношения к тому, в чем их подозревали: в убийстве капитана милиции. Капитана убил другой чеченец, отомстив за кровь брата. Этого чеченца поймали – проболтался по пьянке.

Лукмана все равно бы осудили – ну, придумали бы что-нибудь. Нельзя же после всего того, что с ним сделали, так просто выпустить. Но деньги – сила!

Тело Алвади демонстрировали по телевидению. Какой-то дом в Чечне окружили спецназовцы. Боевики не сдавались. Пришлось применить боевую технику. Боевик ликвидирован. Изъято много оружия. Алвади лежал во дворе дома. Рядом с ним лежал автомат.

Лукман лежал ничком на кровати и смотрел эту передачу. Никаких эмоций. Он просто смотрел. Он знал все, знал, что Алвади не держал в руках даже охотничьего ружья.

Заходил дядя и незлобиво ругался:

– От чеченцев добра не жди. Ингушам одна беда от них. Не свяжись ты с этим Алвади, с тобой этого не случилось бы. Смотри, что с тобой сделали! Я не из-за денег говорю, не думай. Мне тебя жалко, такое перенес. А чеченцы, они никак не успокоятся и наших ребят вовлекают…

– Воти, * – сказал Лукман тихо, – сядь ко мне поближе.

Дядя перенес свой стул близко к кровати больного и сел. Рядом с кроватью Лукмана стояла табуретка. А на ней лежал раскрытый Коран.

– Вот выслушай меня, Воти.

Он протянул правую ладонь над листами Корана:

– Клянусь Всевышним Богом и этим Его Благородным Словом, что я и Алвади занимались торговлей орехов и ничем иным! Между нами ничего другого не было, и не помышляли мы о том, в чем нас обвинили. Я всегда не любил оружие и драки.

– Ты – да… Но этот чеченец…

– Я не знаю более миролюбивого создания, чем Алвади! Клянусь!

Дядя долго молчал. Потом приподнялся, снял руку племянника с Корана и, произнеся формулу Вседержителя, сложил Книгу.

– Как же так! За что?! Разве так может быть?

– Воти! Ты на земле живешь или на небе? Так случилось с нами! Так случается со многими.

– Разве можно ошибаться, лишая людей жизни и подвергая их…

– Можно, Воти, можно, им дали все полномочия. У них цель: смелых уничтожить, слабых запугать. Замешан ты или не замешан в каких-то делах, им не важно. Им нужен здесь покорный скот, а не народ. А мы ж все еще – народ!

У старика выступил пот на лице от страха. Он выпустил полным ртом воздух.

– А я думал, что ты, мальчик, был связан…

– Нет, Воти. Ты не веришь моей клятве?