Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Шарль де Костер. 5 страница






А вызванный на подавление мятежа фёдоровский десант уже входил в город.

Солдат, увидев на крыше юного стрелка с ружьём, приложился к автомату и дал две короткие очереди.

Полетели осколки шифера под ногами мальчика, и он провалился вниз на потолок. Несмотря на жгучую боль в ноге, сразу вскочил, спустился по люку с чердака на третий этаж и побежал, прыгая через ступени. Ружье билось о перила, за что-то цеплялся патронташ, а ногу сводила судорога.

На первом этаже открылась дверь, и испуганная женщина-казашка втащила его в свою квартиру. Там были еще три женщины и мальчонка. Женщины пошептались, схватили тряпки и выпорхнули на лестницу, вытирать кровь, убирать следы.

У него пытались отнять ружье, чтоб выбросить, но он за него держался обеими руками – ни за что не отдал. Кое-как перевязали ногу. Дали айран и затолкали под кровать. Стали ждать, что будет дальше.

Солдаты обшарили весь чердак, прошлись по этажам, но следов не нашли. К женщинам на первый этаж заглянул знакомый милиционер-казах: не видели ли они тут онгыш-бала* с большим двуствольным ружьем?

– Видели! Видели! Он еще хромал. Вон в тот проулок побежал совсем недавно. Вы его можете догнать, если поспешите.

Потом наступила ночь. Электрического света в городе не было.

Приехал из аула старик-отец к своей дочери в город. Она работает на заводе вместе с подругами. Говорят, в городе – война. Старик испугался. Он хотел увести дочь и ее подруг на время в аул к себе, пока все не успокоится.

Женщины отказались ехать, но попросили старика вывести раненного мальчика.

Его спрятали в сено. Старик очень боялся.

– Бала! Ай, бала! * Млтык таста! * Аскерлар* тебе-мене сабау*, башка снимай.

Мальчик крепче сжал ружье и зарылся в сено, на самое дно. А у старика зубы стучали и колени дрожали, но погнал коня прочь из города.

Как измерить подвиг, совершаемый вопреки неизмеримому страху? Что это? Это – добро высочайшей степени!

– Чух! Ай, чух! Тезирек! *

Ночь была темная и нигде никто, к счастью, их не задержал. Приехали в аул – несколько домов, выстроенных из дёрна, даже не помазанных желтой глиной. Старик вошел в дом. Там переполох – говорили, кричали, шумели, чуть ли не бранились. Потом вышла старая байбише.* Пошарила в возу.

– Бала, элде кхайда сен? *

Когда нащупала мальчика на дне воза, вскрикнула:

– Уй бай! Кел мнда! *

Она помогла ему сойти на землю и бережно отряхнула от сена. Потом за руку повела в дом с низким камышовым потолком.

Молодая женщина раздувала сапогом самовар, а трое стариков настырно говорили – судьбу беглеца обсуждали. Двух мальчиков послали посторожить – не идет ли кто, не едет ли кто чужой. На коней посадили, вроде малышня катается себе в удовольствие на вечерней прохладе.

Развели яркий огонь. Байбише размотала тряпку на ране, помыла свежей сывороткой, начала щупать, положив ногу мальчика себе на колени.

– Суйек сыну? * – спросил один из стариков.

Байбише покачала головой.

– Жок.*

– Жаксы! *

– Ой бай! Жудеу бала! *

Уй* был перегорожен кошмой. Одна половина занимала байбише и детишки, вторая – для молодых.

Мальчика накормили и уложили спать рядом с байбише. Ночью она поправляла на нем одеяло, а он случайно поймал ее руку и губами прижался к ней. Байбише вся задрожала, откинула край одеяла, подтянула его худенькое тельце к себе и заключила в теплые объятья. Ему стало так хорошо, как никогда не было. «Это, как у матери, наверное», – подумал он засыпая. Байбише была теплая, мягкая, и еще от нее пахло сладким молоком. Он был счастлив.

Его подняли до рассвета. Прискакал племянник хозяина из другого аула и сообщил: по всей округе солдаты и милиция ищут детдомовского онгыш-бала с ружьем. Кто-то видел, что он уходил в эту сторону. Скоро нагрянут.

Старик Каратай посадил к себе на лошадь мальчика и поскакал в степь в сторону востока. Через два часа показалось ковыльное море. Старик остановил лошадь. Мальчик осторожно сполз на землю. Старик тоже сошел с коня. У него слезились глаза от страха перед солдатами и от жалости к этому загнанному ребенку. Он пожал плечами: что мы еще для тебя можем сделать?

Передал сумку с едой и молоком.

Мальчик бросил на землю ружье с патронташем и сумку с едой, подошел к старику и долго смотрел ему в глаза. Он никогда не забудет этих стариков-казахов, которые, борясь с необузданным страхом, спасли ему жизнь. Он не забудет и тех женщин-казашек в городе и старую добрую байбише, ее теплоту, ее нежность и объятие – единственное в памяти объятие, которым его одарила женщина. До могильного холма он останется благодарным этому народу, за скрытое в нем великое добро.

Мальчик присел на корточки, обхватил обеими руками колени старика и поцеловал их. Это древний обычай его народа. Колени старика мелко-мелко дрожали. Когда мальчик приподнялся, старик погладил его по голове, вскочил на коня и, рыдая, понесся в степь.

Враги не замедлили показаться. Восемь вооруженных людей на сытых конях: трое казахов-милиционеров, пятеро солдат-десантников. Мальчик растянулся в ковыли. Они прошли в двадцати шагах от него. Ковыль тут была густой. Но мальчик неожиданно кашлянул.

Казах-всадник остановил коня, посмотрел вокруг и сказал товарищу:

– Биреу айкайлан жиберди? *

второй махнул на него рукой.

– Жок.

Они поехали дальше.

– Да в этой ковыли и верблюда не найдешь, не то что этого дрянного мальчонку. кукурузник послали бы прочесать эту степь. О чем думает командир?

– Он приказал – мы исполняем. Наше дело солдатское.

– То-то оно и есть. Если бы только не жара.

– Он точно подался к железной дороге, там его надо ловить. Он же не дурак, чтобы от жары умирать в степи.

 

* * *

Мальчик уходил от погони.

Это – вражья страна, и это – тяжёлое время.

Те, что преследовали мальчика, повернули направо, к железной дороге. Кажется, будто их кони плывут в высоких волнах. А он, чтоб его не было видно, насадил на шапочку ковыльных перьев. Надо подождать, пока всадники скроются из виду. Мальчик сел на землю, скрылся в степной траве. Ружьё положил у ног. Он вытащил три патрона из кармана. Один дал осечку, был ненадёжен. Хотел бросить на землю, передумал и положил в карман – на чёрный случай. Потом проверил два других – новые медные гильзы и капсулы. Эти – хорошие. А тот видимо был старый. Подвёл. Поднял с земли ружьё, переломил. Хорошо! Там тоже два новых печатных картонных патрона – никогда не дают осечки. Значит – четыре надёжных. Он так легко им не дастся!

Мальчик приподнялся. Спина последнего преследователя скрылась за волнами ковыля. Пусть уходят. Они думают заловить его у железной дороги.

Справа, где-то далеко-далеко свистел поезд. Мальчик повернул налево.

Там оказалось жилище людей – казахская семья. Но его приняли не очень ласково. …Хорошая была эта девочка! Если бы не она, его бы точно поймали солдаты.

«Бала! Онгыш бала! Жугур!»* Красивый голос, будто во рту ласточки щебетали…

Он долго шёл. Море ковыля стало редеть, запахло сладкой земляникой. Мальчик улыбнулся и облизал губы. Губы от жары потрескались, кровили.

…Эта девочка и сама была красивая. Надо было ещё раз её обнять. Ей было это приятно, если бы вернулся и ещё раз обнял…

Ковыль кончилась. Пошли невысокие кочки. Мальчик глянул вверх, желая найти солнце. Это солнце не было круглым и не стояло на одном месте, оно расплавилось и растеклось по всему небу. Было душно. Но маленькая травка кажется здесь зеленее. Ковыль – жёлтый, золотистый. А эта трава сочнее. Ветер клонит её до самой земли. Чуть ветер ослабнет – трава снова поднимается. Мальчику это понравилось.

Потом он увидел кустик земляники. Присел на корточки: найти бы хоть одну ягодку. Два дня как он ничего не ел. Правда, жевал ковыльное семя.

Нет ягод.

Сел, вытянул ноги, стал, вдыхая, пропускать через стиснутые губы струйки воздуха. Так воздух становится прохладнее. И ещё, так можно определить, в какой стороне находится водоём, озеро. Кто это умеет делать? – здешние старики умеют.

Мальчик вертится на земле: то вправо, то влево. Глаза закрыты. Слушает. Наконец, поднялся и пошёл в одну сторону.

…Когда-нибудь он её найдёт и обнимет, понюхает её волосы. Конечно, они пахнут ковылём, он об этом знает точно.

Вот ты, боже мой! Говорят же, что нельзя возвращаться назад! Будь, что будет! Теперь каешься. Как она стояла: подняв руки, склонив головку набок!..

Эгей! Птица! И ещё! Это же водяные птицы!

Мальчик опустил руки по швам, закрыл глаза и стал вдыхать воздух через стиснутые зубы, медленно поворачиваясь на месте. Замер там, где воздух был посвежее. Там озеро Тумарла, и до него совсем недалеко, ну, от силы три, четыре километра. Оттуда тянет свежим воздухом.

…Она была тоненькая, как молодая берёзка, в белом платье с красными цветочками. Он никак не может её забыть, как будто у него нет других забот, потому что она хорошая девочка…

 

А ведь он правильно сделал, что не убил вчера того сайгака. Бедняжка хромала на одну ногу, детёныш плёлся за матерью. Сайгачёнок наверняка бы погиб, оставшись без матери. Но два раза он целился. Не хочется умирать от голода.

Показался камыш. Мальчик засмеялся от радости и побежал со всех сил. Сквозь камыш засверкала вода.

Пил, пока вода в него вмещалась. Два раза выкупался и растянулся на мягкой траве, подложив под голову руки. Надо искать еду. На озёрных болотах бывают толстые корни с кашкой. Кашка и вкусная, и сладкая.

Он рылся в болоте, погружая руки до самых плеч. Принёс на поляну охапку корней. И только два из них оказались с кашкой. Поел. Быстро насытился и растянулся. Теперь и солнце нашлось на самом краю неба. Вот оно, и вовсе не расплавилось, как он думал. Здесь можно было остаться. Но его тут будут искать – человек идёт к воде. Все это знают.

Отдохнув, он встал, собрал начисто все корни. Они сразу догадаются, что человек искал еду. Если бы не это, можно было остаться. Здесь и рыба водится, сумей только поймать. Он бы поймал, соорудив из камыша что-то вроде корзины.

… А глаза у неё были синие. У казахов глаза чёрные. Надо было ещё раз вернуться к ней, она очень хотела, чтоб он её ещё раз вернулся. Ему надо было уйти от преследований. Ничего. Когда-нибудь он её обязательно найдёт и сильно прижмёт к себе. И она будет рада…

Он ещё раз вошёл в воду. Оделся быстро и пошёл в ту сторону, где должны находиться рудники. Если он выбрал правильный путь, то до посёлка, где живут галгаи* всего два километра.

Мальчик снова оказался в море ковыля. Солнце снова расплавилось и растеклось по всему небу. Теперь-то он может идти. Он знает, что напился от души и поел кое-что. Вечер приближается. В том посёлке живёт одинокий старик Ибра, у которого вся семья погибла. Он радуется, когда мальчик на неделю приезжает к нему. «Сын идёт! Сын идёт!» - кричит завидев. Но год, как не был. Жив ли?

Показалась верхушка длинной заводской трубы. Мальчик остановился и долго не сходил с места, смотрел. Труба! Точно. А то в степи от жары галлюцинации бывают.

Труба! Там живёт старик Ибра. Он сторож на руднике.

Мальчик спрятал в траве ружьё и патроны. Обернулся назад и радостно улыбнулся той стороне: когда-нибудь, когда наступят добрые времена, он вернётся, чтоб найти эту девочку. И не трудно будет её искать – казашка-девочка с синими глазами! Такая только одна на всем белом свете!..

И он еще вспомнил, как это случилось в тот день.

В степи возвышался длинный гребень, почти на полкилометра. А на гребне три кургана. Называлось это место Уш-тюбе.* Вот под крайним курганом справа стоял мазаный жёлтой глиной домик. Справа от двери единственное окошко. Долго не решался мальчик подойти к дому, боясь, что там засада, притаился в ковыле. Подъехал человек на лошади. Стреножил, отпустил коня и вошёл в дом. Прошло какое-то время, вышла женщина, постояла у двери и снова ушла в дом. Он больше не мог вынести жажду. Стал боком подбираться к дому, чтоб его не увидели из окна.

Открывая дверь, руку с ружьём оставил за стенкой, чтоб не увидели. Напротив, вдоль стены, был длинный топчан, на нём в облезлой постели лежала женщина. На кошме, скрестив под собой ноги, сидел плотный мужчина с длинными висячими усами. Он ел. Рядом с ним у стены стоял чокхпар*. У ног женщины сидела девочка, ровесница мальчика, подобрав ноги под платье. Женщина повернулась к мальчику. Её бледное лицо было мирно, и она даже чуть улыбнулась мальчику. Мужчина смотрел недоброжелательно, у него были злые глаза, как у свирепого зверя.

Мальчик попросил воды на казахском языке.

– Жокъ! Жокъ су! Кет далагIа! * – зло ответил мужчина.

Мальчик посмотрел на женщину, взглядом обращаясь к её милосердию. Та присела в постели, что-то сказала девочке. Девочка вскочила. Тогда мужчина выругался грязными словами, потянулся к чокхпару и стал приподниматься.

Мальчик перешагнул порог и поставил ружьё меж ног.

Мужчина изрёк: «Уй-бай!»*, присел и отпустил чокхпар.

Девочка принесла полный кувшин воды. Он пил с перерывами, пил пока всё нутро от пояса до горла не заполнилось водой, как ему показалось. В кувшине осталось совсем мало воды.

Он протянул его обратно девочке.

У той женщины было белое лицо и мягкие глаза. А девочка была красива. Глаза – синие! Он успел их хорошо рассмотреть.

В углу, в большом медном тазу, стояли круглые хлебы. Он проглотил слюну. Попросить хлеба он не посмел, даже воду дали с таким недовольством.

– Рахмат! * – сказал он и пошёл из дому.

За порогом остановился, увидев коня с уздечкой. Тот, что сидит дома, плохой человек – сядет на коня и поедет доносить, и его быстро заловят. Надо увести лошадь подальше от дома.

Там, в доме, сильно ругались мужчина и женщина, и женщина плакала.

– Бала! Бала! *

Мальчик повернулся. Девочка бежала к нему, неся целый хлеб и большую бутылку. Сперва протянула хлеб.

– Нан.*

Потом протянула бутылку, заткнутую тряпочкой.

– Айран.*

Мальчик сказал ей по-русски, что она хорошая. Девочка повела плечами.

– Орасша бильмейм.*

– Сени жакхсы кхыз! * – он её обнял, потому что она ему сильно понравилась.

– Уй! – вскрикнула девочка и звонко засмеялась. – Болмайды! *

Она, видимо, хотела сказать, что девочек нельзя лапать. Но не рассердилась и не попыталась высвободиться.

– Болмайды! – повторила тихо. Он отпустил и пристально глянул в лицо: не рассердилась ли? Нет, не рассердилась. Повела плечиками, шевельнула руками и так красиво на него посмотрела. Тут девочка увидела раненную ногу мальчика. Штанина была завёрнута до коленка, чтоб рану не тёрла. Тряпка на ране была грязная и на ней засохла кровь. А на ноге тоже засохшая кровь.

Девочка присела.

– Кхан агIын тюр. Ауру? *

Мальчик мотнул головой: нет, не болит.

– Мен сены аяймын, бала! *

Мальчик указал в сторону дома и спросил, не отец ли, что ругается в доме?

– Мени такхыр жетым.*

Мальчик пошёл, а она снова его окликнула:

– Бала! Бала! Жаура берильме! *

Его это так растрогало, что выступили слёзы на глазах.

Он поймал лошадь, снял уздечку и так стеганул её, что та заржала от боли и поскакала в степь. Затем он бросил уздечку в траву. Когда он повернулся, девочка всё стояла и махала рукой.

…Вот бы ещё хоть раз в жизни её обнять!..

А ветер так сильно приставал к траве, что клонил её к самой земле. То на одну сторону её положит, то на другую – словно волосы девушке расчёсывает.

Мальчик склонился и нежно погладил эту траву.

– Ничего! – сказал он. – Он треплет тебя, потому что очень любит. Это его ласки. Тебе разве не было бы скучно без ветра?

Встал и пошёл к посёлку, где жил старик Ибра.

 

Прощай, Вилли!

 

– Не плачь, Вилли! Ну, перестань, пожалуйста, а то сердце разрывается! Я не могу, Вилли, когда ты так плачешь… Не надо, Вилли!

– Он… он… обманул, обманул… Отто… Отто…

– Ничего, пусть подавится. Найдём эти деньги…

– Нет… нет… не найдём. Отто… не…

Мальчики сидели у стенки длинного сарая, который они вдвоём построили за лето. Это был просторный большой сарай длиной в двенадцать метров. Строили с начала летних каникул до сегодняшнего дня – десятого августа. Иногда им помогали другие ребята из детдома. Строили из дёрна. Получился просторный сарай, оставалось только навесить дверь и застеклить два маленьких окошка.

Два с половиной месяца с утра до поздней ночи работали мальчики: старшему, Бахайке, – 14 лет, младшему – Вилли – 10 лет.

Всё делали сами, даже камышом крыли сами.

Завхоз школы Егор Бурчанский обещал им за эту работу двести рублей. Работа, конечно, стоила намного больше. Мальчишкам нужны были деньги. У Вилли был брат Отто, который в прошлом году окончил на отлично школу и поехал учиться в кооперативный техникум города Кустанай. Отто пишет, что учится хорошо и, что, когда окончит техникум, будет работать в большом городском магазине, будет получать много денег, но пока его одежда истрепалась, а новую купить не на что. Вот мальчики и решили заработать и послать Отто в Кустанай этих денег. А когда Отто окончит техникум и станет большим продавцом в Кустанае, он заберёт к себе братика Вилли и его дружка Бахайку. Мечтали…

– Ты так плачешь… у меня внутри больно. Не плачь, Вилли! Пожалуйста, не надо! Что поделаешь, раз у него нет совести?

Вилли лёг тут же в пыли, свернувшись калачиком, положив свою головенку Бахайке на колени. Бахайка стал утешать мальчика, гладить по голове, вкладывая в свои руки всю нежность, на что была способна его сиротская душа.

В небе сияло солнце.

Бахайка обвёл взглядом всё небо справа налево. Он хотел увидеть облачко, хоть одно. И зачем ему понадобилось облачко? Не было облачка – только беспощадное солнце.

Бахайка сморщился: у солнца тоже нет жалости, оно не лучше Бурчанского.

Вилли перестал рыдать, лежал, время от времени вздрагивал, и дрожь сотрясала его худое тельце с ног до головы.

– Не надо! Не надо! Ничего! Ну что ты? – других слов утешения Бахайка не находил.

Бахайке это становилось невыносимо. Он так любит Вилли! Когда жалость к этому беззащитному немчонку охватила всю его душу, сердце и тело, слёзы полились и из его глаз, брызги засверкали на золотой головке Вилли.

– Ов-вой-са! * – застонал Бахайка. Он осторожно высвободил свои колени из-под головы Вилли. Снял с себя кепку и подложил под голову дружка. Малыш или заснул или был в забытье. Он ещё вздрагивал, но реже, но так же всем телом.

Бахайка направился к каморке завхоза. Час тому назад Бурчанский оттуда выкинул мальчиков, когда они пришли за деньгами. Он страшно ругался:

– Байстрюки! * Нет у вас совести! Да что с вас взять: один бандючонок, другой фашистёнок! Два сапога – пара! Ваши напали на СССР – одни спереди, другие сзади. Но мы вас кормим, одеваем, обуваем. Ещё денег захотели? Нате-кось!

Дуля на большой руке мужика.

Но Бахайка снова направился к нему попросить заработанных денег.

Бурчанский удивился, когда в дверях показалась фигурка Бахайки:

– Ты опять, зверюшонок?! Какой настырный! Глянь, а! Вот волчье отродье! Сгинь!

На столе стояла большая чашка с солёными огурцами, полкаравая хлеба и нераспечатанная бутылка водки. Пустая бутылка валялась на полу.

Егор схватил полную бутылку своей большой рукой, потряс в воздухе и ударил донышком о колено – сургучная пробка полетела вверх, но водка не пролилась, а только чуть намочил горлышка. Понюхал.

– Ох! Какой дух! – хотел плеснуть водки в стакан, но, увидев на пороге мальчика, дико заорал:

– А ну, пошёл отсюда! …твою мать!

– Отдайте наши деньги, пожалуйста! – стал просить Бахайка почти унизительно, желая разжалобить этого свирепого мужика. – Пожалуйста! Ну, ради Бога! Мы хотим Отто послать. У нас больше никого нет, кроме Отто. Пожалейте хоть Вилли! Он же такой маленький! Неужели у Вас совсем нет сердца?! Вилли может умереть, если так будет плакать. Мы вам ещё что-нибудь сделаем, только отдайте эти деньги! Отдайте! Отдайте! Ну, пожалуйста!

Такого нахальства Бурчанский стерпеть не смог. Он рявкнул, как медведь, вскочил и набросился на мальчика. Сгрёб его левой рукой, а правой стал наносить удары куда попало, а потом сильным пинком выкатил мальчика за порог.

Бахайка не сразу поднялся. С трудом оторвал голову от земли, встал на четвереньки, сел, опершись руками назад, корчился долго, изгибаясь в разные стороны, выплюнул кровь, поднялся и, сгорбившись, пошёл снова к сараю.

– Вилли, вставай, пойдём домой. Что тут лежать? Не даёт он денег.

Вилли сел, утёр пыльной рукой лицо, размазал грязь на щеке. Бахайка подал ему руки, и они, взявшись за руки, пошли от школьного двора к детдому. На сарай даже не взглянули.

Этот сарай они строили для школы. В нём будет храниться запас топлива на зиму: дрова, уголь и кизяк.* Как радостно они его строили! Часто писали Отто в Кустанай о том, сколько ими уже сделано и сколько дней осталось до получения денег.

Вилли такой маленький, щупленький, хрупкий, как птенчик. Бахайка больше работал сам. Хватит того, что Вилли с ним, здесь, говорит и звонко смеётся. Бахайка любит, когда Вилли смеётся. Никто на земле не может так красиво смеяться, как Вилли. У него хрустальный голос. И весь он как из стекла сделанный – бледный, чистый, прозрачный. Взрослые говорят, что Вилли больной. Нет, это неправда. Вилли просто чистый и нежный, очень нежный. А ещё у Вилли золотая голова и небесные глаза.

Всё лето им было весело от предвкушения той радости, которую ощутит Отто, когда получит в Кустанае на почте целых двести рублей от Вилли и Бахайки. Много они работали, не чуя усталости.

Выйдут в поле за село с волами, запряженными в плуг, найдут ровную поляну с хорошим дёрном – обязательно на второй день после дождя. Вспашут. Выберут дёрн. Потом возят к школе. Дёрн надо брать осторожно, чтобы не развалился. И сгружал и нагружал сам Бахайка, Вилли пусть волов подержит, да время от времени звонко смеётся. А ещё Бахайка любит смотреть, как ветер расчёсывает золотую головку Вилли, мягкие шёлковые волосы!

Какой любовью любит Бахайка Вилли? Братской? Дружеской? Нет, пожалуй – материнской. Бахайка сам не знает. Он просто его любит до восторга.

Бахайка никогда не устаёт, если рядом Вилли. Пусть только он смеётся! Его смех лучше всякой музыки.

И вот Вилли больше не смеётся, сник, как трава после заморозков.

На ноябрьских каникулах он заболел и слёг. Директор детдома Иван Маркович возил его в районную больницу. Через два месяца привезли обратно. Старый врач-еврей сказал, что мальчик ослаб от истощения, такая болезнь – реактивная депрессия. Это болезнь души. Кто-то сильно ранил душу мальчика. Лекарства ему не помогают. Даже опиум на него не действует. Ему лучше находиться в детдоме в окружении товарищей.

Вилли лежал на своей кроватке безучастный, худой и тихий. Однажды он чуть ожил, когда пришло письмо от Отто. Отто редко писал. Сам он ответ написать не мог, за него написал Бахайка.

– Скажи Отто, что я хочу увидеть его, – попросил он.

Бахайка так и написал. Очень-очень просил Отто приехать навестить Вилли.

Но Отто не приезжал, и писем от него больше не приходило.

Никто в детдоме толком не знал, что такое реактивная депрессия, кроме Бахайки. А Бахайка знал – это Бурчанский не отдал с таким трудом заработанных денег – у Вилли заболело сердце. Другим Бахайка об этом не говорил. Почему? Почему-то он об этом молчал. У Бахайки тоже с сердцем что-то случилось – постоянно кололо острым концом шила.

Вилли больше не смеялся. Он умер накануне Первомайского праздника, на закате солнца, на полянке перед детдомом, куда его вынес Бахайка, чтоб дружок полюбовался новой весной.

 

* * *

Вся школа праздничной колонной направлялась на колхозный полевой стан, чтобы выступать там с весёлым весенним концертом перед тружениками полей. Несли большой транспарант – «Да здравствует 1 Мая – праздник весны и труда!» Флаги, горн и барабаны, на белых рубашках – алые галстуки.

А детдом хоронил Вилли.

Гроб везли на телеге. Дети шли пешком. У погоста конюх Семён остановил лошадь.

– Всё, приехали. Попрощайтесь уж с дружком-то своим, в последний раз видите.

Детдомовцы гурьбой окружили телегу: и девочки, и мальчики.

– Господи! Как свечка! – всхлипнула кухарка Надя. – Ангелочек, да и только.

Когда Семён закрывал гроб, Бахайка присел на корточки, чтоб этого не видеть, а когда молоток заколачивал гвозди, Бахайка схватился за голову руками и вздрагивал при каждом ударе, как будто в него вбивали эти гвозди.

– Ов-вой, са Дяла! * – застонал он.

И всё. Никто никогда больше не увидит Вилли на этом свете.

– Пошли, Бахайка. Пошли, братик. – Маленькая Полечка тянула его за рукав пиджака. – Его уже землёй засыпали.

Бахайка встал – рядом возвышался свежий холмик земли. Вилли лежит там внизу под землёй.

– Пошли, не надо здесь больше стоять. Все уходят. Что ты будешь здесь один делать?

Полечка потянула его, повела за собой, и он пошёл покорно с ней.

Семён с кухаркой ехали по дороге, а дети пошли прямиком к селу. Девочки шли впереди под ручки. Мальчики плотной кучей сзади. Бахайка с Полечкой плелись отдельно позади всех.

Девочки плакали, мальчики плакали, плакала пятилетняя Полечка, только Бахайка не плакал. Он сделался, как деревянный. Но ему было хуже всех.

Ребята на ходу переговаривались, оглядывались: не знали, как помочь товарищу в его горе.

Когда до села осталось всего с километр, с другого конца донеслась звонкая весёлая песня:

 

От колхозного вольного края

Свой привет мы тебе привезли.

Здравствуй, наша столица родная!

Здравствуй, сердце Советской земли!

 

Это школьники возвращались с полевого стана.

Детдомовцы остановились, чтобы Полечка с Бахайкой их догнали, но он обошел их. Он хотел остаться один, не хотел ни с кем делить своё горе.

Тогда ребята догнали, окружили и остановили его.

– Так нельзя! Так нельзя! Поплачь лучше!

– Это судьба, против неё не попрешь!

– Мы все любили Вилли.

Вдруг Оксана Бойко – самая красивая в селе девочка – крепко обняла и поцеловала Бахайку.

– Что ты? Хочешь, я тебя буду любить? Одного тебя. А Пятнадцатилетнего Капитана не стану больше любить. Ты лучше него. Хочешь?

Конечно, Бахайка любил Оксану. Кто её не любит?! Все мальчишки любят. Даже парни взрослые на неё поглядывают. Но Бахайка – особенно, крепко-крепко, второй год. И все это знают. И Оксана знает. Эти объятья и поцелуй – предел его мечтаний. Да, он её любил. А она любила другого – Пятнадцатилетнего Капитана из кино. Когда-то один взгляд этих больших зелёных глаз делал его счастливым на целый день.

– Хочешь, чтоб я тебя любила?

– Зачем теперь? – спросил он, глядя куда-то через её плечо. – Для чего? Теперь уже не надо. Теперь…

Девочки запели любимую, сиротскую:

 

Там, в саду, при долине,

Громко пел соловей.

А я, мальчик, на чужбине,

Позабыт от людей.

 

Бахайка вздрогнул, взглянул в глаза необыкновенной красоты, благодарно тронул её за плечо:

– Спасибо, Оксана! Теперь уж не надо.

Маленькая Полечка повела его опять, но теперь они шли впереди всех.

По селу дети шли в обнимку, пели и плакали. Тётки сельские тоже плакали. А возле школы стоял Егор Бурчанский, пьяно ухмыляясь над сиротскими слезами.

Бахайка это увидел. Он остановился. Тогда и раздался родной голос у него внутри – голос сказал очень древние слова: «Виц а ма ле, сих а ма ле!»*

– Мегад! [1] – твёрдо ответил Бахайка.

Этот голос спас его душу. Он пошёл дальше, но смеяться он перестал.

После ужина детдомовцы вышли во двор, сели в кружок на полянке и до полуночи говорили о Вилли.

На ужин Бахайка не явился. Он разобрал свою постель и сел на неё, потом лёг, укрывшись с головой.

На воторой день после похорон Бахайка написал Отто письмо – всего три слова: «Отто, ты – собака!»

На кровать Вилли никто не решался садиться из-за Бахайки. Под кроватью стоял фанерный ящик с вещами умершего: брючки, две рубашки, майка, трусики. В отдельном отсеке много разных картинок, вырезанных из журналов. Альбом с рисунками Вилли. Вилли любил рисовать деревья, птиц и цветы. Год простояла кровать пустая, потом привезли шестилетнего мальчика казаха. Бог с ним! Пусть занимает. Бахайка передал ему и вещи Вилли, кроме альбома с рисунками. Его он взял себе на память.

 

* * *

Прошло время. Бахайка перешёл в десятый класс. Он подрос, стал крепким парнем.

В летний день он зашёл в магазин купить себе папирос, стал в дальний угол, чтоб выбрать момент, когда поблизости не будет учителей.

Тут в магазин входят двое. Бахайка узнал своих по одежде: брюки-галифе, гимнастёрки, широкие ремни, начищенные до блеска сапоги, а на голове – фуражки-сталинки. И ещё он узнал их по жестам и походке извечно независимых людей.

Они заказали по «сто пятьдесят» и рыбку на закуску. Парни деловито очистили рыбу и готовую положили поперёк стаканов, взглянули друг на друга.

Старший произнёс тост по-ингушски:

– За здравие отважных мужчин, которые не боятся ни тёмных ночей, ни стужи, ни красных погонов! За здравие наших белолицых красавиц, у которых ножки, как перевёрнутые бутылки вина! За здравие чёрного от копоти котла, в котором постоянно варится жирное мясо!






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.