Шарль де Костер. 4 страница

Присел старый тамада меж двух холмиков и начал читать одну молитву на двоих. А потом вылил одну баклажку воды на два холмика.

– Прими, Великий Аллах, этого Галга и этого Нохчо и приблизь их к своему сияющему трону в День Судный! Амин.

Слово на суде

Сельский клуб забит до отказа. Идут люди к окнам, стоят в дверях. Идет суд. На скамье подсудимых – человек, лет под сорок, с поседевшей головой. Уже четверть часа разбирается это дело.

Судья-женщина дает слово обвиняемому:

– Обвиняемый, Вам нужен переводчик?

– Да, нужен. Я плохо говорю по-русски.

Находят переводчика – молодого ингуша.

Обвиняемый встал:

– Я верю в Бога. И клянусь вам Великим Богом, ничего скрывать от вас не буду. напрасно вы ищете свидетелей. Свидетели – я и Бог. Чего мне бояться? Я верю в Бога, а все наказания от Бога. Вы – суд – его карающая рука.

Три месяца тому назад у меня пропал младший брат. Он был неплохой парень. Я разыскивал его. До меня дошли слухи, что мой брат Исраил убит целинниками, с которыми он работал. Я подал заявление в суд. Но ничего не добился. Не смогли что-либо установить. Тогда я взялся сам.

Я крепко верю в Бога и до тех пор ни разу не брал в рот водки и папиросы. Чтобы сблизиться с целинниками, я бросил молитвы, стал пить и курить, хотя мне это было противно. На всю зарплату я угощал их. Они не знали, что я брат Исраила, даже не знали, что я ингуш. Они приехали только зимой. Я за них заступался и дрался с другими, даже с ингушами. Они мне очень доверяли. Даже дали свой титул «вора». Хотя в душе я этим оскорбился. Мне очень хотелось узнать убийцу моего брата.

Мы часто напивались до потери сознания, а пьяные они много рассказывали о своих делах. Много говорили об убийствах. Я старался меньше пить, но так, чтобы не было подозрений. Я их хвалил. Показывал, что горжусь своими друзьями. Я полностью вошел в доверие. При том я говорил, что я азербайджанец.

И однажды, когда мы праздновали победу в драке с ингушами (а я сыграл в драке главную роль), один из них, Федя, рассказал мне, что они три месяца назад убили другого ингуша. Я хотел сразу его убить, но сдержался. И когда мы хорошо выпили, они наперебой мне все рассказали.

Мой брат поссорился с одним целинником. Они подрались. Остальные их окружили. Когда мой брат стал одерживать верх, другой целинник ударил его сзади по голове валиком от комбайна. Брат был убит… – подсудимый задохнулся, на глазах выступили слезы, по залу прокатился вздох.

– …Они недолго обсуждали, как скрыть преступление. Они облили Исраила соляркой и подожгли. Исраил сгорел… – подсудимый помолчал немного. – Пепел они пустили по ветру… Разве они люди? Разве они достойны пользоваться благами земли, созданными Аллахом для людей? Это даже удивительно, что смогли собраться восемнадцать зверей в одну бригаду. Сам Шайтан не смог бы собрать столь грязную компанию.

Я решил сделать справедливость. Я решил наказать их всех. Кровь брата, его прах, звали к мщению. Я выжидал момент, когда они все останутся в бригаде на ночь. Пришлось долго ждать. В это время я сам жил в аду. Огонь жег меня изнутри. И все же я дождался.

В тот самый вечер все мы оказались в бригаде. С нами был еще наш сельчанин – немец Ганс. Я ушел в ночную смену – должен был пахать землю. Я отвел свой трактор («С-80») за бугор, разжег большой костер и проверил исправность трактора. Я не хотел, чтобы в нужную минуту он мне отказал. Я завел его и направился к стану. Не доезжая до стана, я остановился. Придя в палатку, я пересчитал спящих. Их было девятнадцать. Все здесь. Но лишний Ганс. Он мне ничего плохого не сделал. Я потихоньку разбудил его и вывел во двор. Я ему дал клочок бумаги, сказав, что это записка, хотя в ней ничего не было записано, которую нужно отдать моей жене. За это я ему обещал 300 рублей. Он удивился, но знал, что мое слово крепкое и побежал в село.

После того, как Ганс ушел, я с именем Аллаха сел в трактор и на пятой скорости направил трактор на палатку. Наехав на нее, я в ярости начал крутить трактор на месте. только двоим удалось живыми выскочить из-под палатки. За одним я погнался. На пятой скорости трактор идет быстро. Да и свет был хороший. Наверное, два часа он увертывался от меня. Наконец он сам бросился на трактор. С ума сошел. Я смял его. Второго я искал, но не нашел.

Тогда я приехал на стан, поставил трактор – все сделал как надо. Ведь это трактор. За ним уход нужен. Я пришел пешком домой. Разбудил жену. Она сказала о Гансе и записке. Я ее успокоил. Я поел, помолился и лег спать. Утром пришел председатель колхоза и сказал, что в бригаде раздавили людей. Я ответил, что это дело моих рук.

Я сделал все, что считал обязанным сделать. Мы – ингуши. Наши обычаи крепкие. Наши законы вечные.

Я не прошу милости. Если каждый будет убивать по восемнадцать человек, то скоро в нашем государстве не останется людей. Вы должны меня покарать. Я выполнил свой долго, теперь вы выполняйте свой долг. Я не буду проклинать вас. Я скажу Аллаху, что вы справедливо поступили. В зале сочувствуют мне, даже у русских я вижу слезы на глазах. Не дай Бог им увидеть такого горя. Я не желал несчастья ни мусульманину, ни христианину. Это знает Аллах.

Я кончил…

Мужество

– Что ты сотворил с нами, о жестокий мир! Как низко мы пали! Ушло наше мужество. Бедное дитя, девочка моя, вот мы смотрим на тебя, жалеем, как женщины, но ничем помочь не можем. Вот как наказал нас Бог. Лучше лежать бы нам мертвыми, чем видеть это. Вместо папах позором покрыты наши головы. А если это не так, то пусть встанет из нас тот, кто скажет: «Я, сын своего отца, не утерял еще мужества, и я сумею защитить эту соотечественницу!»

Слова, сказанные громким гортанным голосом, прокатились по головам сидящих в зале суда. Русские смысла не поняли, но почувствовали их значимость. Ингушей эти слова ранили в самое сердце. Они опустили головы.

Шло судебное заседание. 1945 год. Судили девушку-ингушку. Она спрятала в кустах шиповника сумку с зерном. Поймали. Теперь ее судят. Прокурор просит дать ей 5 лет.

Судья глянул в зал. С заднего места кто-то поднялся и пошел между рядами. Он остановился около старика Хямпи. Худой, бледный молодой человек.

– Я сын Довта из Ахки-Юрта. Разыскиваю свою семью. Я уже знаю, где она, но не суждено было добраться до нее. Отец, меня ранили твои слова. Я хочу сказать, что нет ничего на земле, что устоит против мужества. Наш устаз* Кунта-Хаджи почитал мужество выше святости. Мужеством можно защитить любого. Не отдадим в чужие руки нашу сестру. Беру это на себя. Не падайте духом. Да поможем нам Аллах!

Он прошел к судье и заявил, что зерно украл он, а девушка случайно на него наткнулась. Он убедил суд, что вор – он.

Девушку освободили. А этот мужчина получил 5 лет.

Землячка

Омск. 1954 г.

По бесконечным сибирским дорогам днем и ночью, зимой и летом бегут машины.

Шофера люди грубые и отчаянные. Сколько их погибает в бураны? Не счесть.

Но лето – это чудесно! И Амрик, как и все, любил лето.

В Омске у столовой для шоферов стояли три машины. «Вот хорошо, – подумал Амрик, – я поем скоро, без очереди».

Амрик отличался от остальных шоферов своим гордым нравом, опрятностью в одежде, не бранился, мало пил. Он всегда носил комбинезон. Выходя из машины, он снимал комбинезон и в чистом виде шел куда надо. Даже походкой он отличался от других шоферов, за что его шофера прозвали «князем».

Амрик присел за стол под окном. В зале сидело еще три шофера за другим столом.

«О, да здесь новая официантка. Какая красивая! Не ингушка ли? Похожа!»

Трое за столом подзывали ее, шутили грубо и плоско. Девушка скромно уходила от них, приносила заказ.

Официантка принесла Амрику еду. Амрик не заговорил с ней. У него не было в привычке любезничать с каждой красоткой. Но к этой Амрик уже был неравнодушен.

Амрик слышал, как она подошла к шоферам и сказала:

– Давайте рассчитаемся.

Она долго рассчитывала их. Они спорили, хотя шофера обычно бывают щедрее на деньги. Они заигрывали с ней. Она увертывалась. Иногда ей не удавалось и ее тело на минуту оказывалось в грубых, жадных руках.

Амрику была противна эта картина. Он видел нахальство шоферов. Шофера оттягивали расчет, шутки их доходили до предела. «Если – ингушка или чеченка, придется драться», – подумал Амрик.

– Да ну вас, – сказала девушка сердито и подошла к Амрику.

Положив блокнот на стол, она начала высчитывать:

– Щи, рагу, салат, оладьи, один компот. Так?

– Так, – ответил Амрик и положил на стол десятирублевку.

Пока она разменивала деньги, Амрик спросил:

– Кто Вы, девушка?

– Разве не знаете? Официантка.

– Я знаю. Я хотел сказать – по национальности.

– Это тебя не касается. На, возьми свою сдачу и уезжай.

Амрик прикрыл рукой счет:

– Постойте. Вы – чеченка?

– Нет.

– Вы – ингушка?

– Нет. А почему это интересует Вас?

– Я – ингуш. И если вы были бы ингушкой или чеченкой я хотел заставить этих негодяев уважать Вас, Вашу честь. Но все же, почему Вы позволяете играться с собой, как с кошкой? Вы же – человек. Девушка же должна знать свою честь. Неужели Вам это нравится? Это же позорно.

С полуоткрытым ртом, стремясь возразить, девушка слушала слова упрека. Амрик увидел, как ее глаза наполнились слезами, как они быстро побежали по щекам.

– Что с Вами? Вы, наверное, обманули меня. Вы – или ингушка, или чеченка.

– Нет. Я – балкарка.

Девушка упала на стол и зарыдала.

Не дождавшись, пока она успокоится, Амрик налил в стакан воду и капнул на шею девушки несколько капель. Не подействовало. Тогда он пролил на нее больше воды. девушка подняла голову и глянула на Амрика слезящимися глазами.

– Когда дождь перестанет? – сказал Амрик.

Девушка вытерла слезы и уже спокойно проговорила:

– Легко говорить тебе, мужчине. Легко ругать девушку. Но трудно одной жить. Недаром в нашем народе говорят: девушка без брата – цветок в пустыне.

Сердце парня дрогнуло. Девушка продолжала говорить отрешенным голосом.

– У тебя кто есть из родных? – спросил ее Амрик.

– Никого нет, – ответила она. – Они умерли, а я осталась одна четыре года назад. С тех пор работаю официанткой в столовых. То, что ты сегодня видел – ничего, бывает похуже. Они раз хотели даже увести меня за город. Да я на полном ходу выскочила из машины. Так я берегу свою девичью честь. Трудно быть беззащитной девушкой.

– Слушай. Как тебя зовут?

– Фатима.

– А почему ты не обратилась за защитой к любому кавказцу. Разве их здесь не бывает? Ведь нас постигло общее несчастье – мы лишились родины. Никто бы тебе не отказал. Любой будет братом тебе.

Девушка горько улыбнулась:

– Мне звание чей-то сестры не поможет. Ты захочешь помочь? Ты бы сделал меня своей сестрой?

– С великим удовольствием, – ответил Амрик. – Как от сестры отказаться?

– Как?

– Просто. Фатима, ты должна узнать имя своего старшего брата – меня зовут Амрик. У меня дома есть мать, два младших брата и сестренка, которой 12 лет. Через шесть дней я снова буду здесь. Ты возьми свои документы, если сможешь – рассчитайся. Мы поедем к нам. Наша семья станет больше на одного человека. Ей Богу, наша нана тебе понравится. Она часто будет проводить рукой по твоей голове и приговаривать «мискинг»*, «са йиIиг»*. Вначале ты будешь стесняться, но потом привыкнешь. Самый младший братик Мусса часто будет приходить с разбитым носом, с шишкой на лбу или синяком под глазом. Ты будешь мыть ему лицо или растирать синяки. Он никогда не будет плакать. Ты будешь его жалеть и уговаривать не драться с сельскими мальчишками. Другой брат – Ахмед на год младше меня. Он – тракторист. Он угрюм и молчалив. Но он здорово играет на гармошке. Тебе понравятся его песни. Если кто-нибудь тебя обидит, Ахмед тебя защитит. Сестренка Лида будет бегать и вертеться около тебя. В твоих ушах вечно будет стоять ее щебет: «Фатима, Фатима». Я редко бываю дома – два раза в месяц. С каждого рейса я буду привозить тебе какой-нибудь подарок. Со временем все узнают, что ты сестра братьев Албаковых. Ты научишься говорить по-нашему. Тебя будут приглашать на свадьбы. Ты станешь ингушкой. А может, тебя разыщут твои родственники, и ты захочешь поехать к ним.

Своим ровным голосом Амрик заворожил девушку – она слушала его как во сне. Когда Амрик кончил говорить, Фатима прижалась к его плечу и засмеялась:

– Я буду твоей сестрой.

– Ну, вот и хорошо, – сказал Амрик.

Помолчав немного, он продолжил:

– Когда я приеду с тобой домой, нана скажет: «Вай! Амрик, кто это такая?» Я расскажу ей о тебе. Выслушав, она скажет: «Я же знала, Амрик, что ты – мужчина!» А тебе скажет: «Иди моя девочка в дом, не бойся». Тебе это нравится?

– Очень! Когда ты меня повезешь домой, брат?

– Через шесть дней будь готова. Задержаться нельзя будет.

– Я буду готова, Амрик.

Один из шоферов, сидевших в зале, встал и подошел к столу Амрика и сказал Фатиме:

– Рассчитай нас. Нам некогда. Пошли.

– Я здесь рассчитаю. Давай деньги.

– Пошли к столу. Хватит с этим любезничать.

Шофер бесцеремонно схватил ее за руку и потянул. Он нарывался на скандал. Амрик встал из-за стола и сказал:

– Отпусти ее!

Тот сострил мину и послал Амрика. Потом еще добавил матерщины. Но договорить он не успел. Тяжелая пощечина кинула его на пол. Двое его товарищей бросились ему на помощь. Амрик нанес им несколько ударов, повалил на пол и добавил несколько ударов ногами. С трудом поднявшись, не желая продолжать драку, шофера ретировались. Они ушли из столовой, так и не заплатив, и через некоторое время Амрик услышал шум отъезжающих машин.

Выходя из столовой, Амрик махнул Фатиме рукой:

– Я буду здесь во вторник. Жди.

Фатима выбежала во двор и смотрела вслед машине, пока она не скрылась за поворотом.

Такой длинной недели Фатима не знала никогда.

Наконец наступил желанный вторник. Сколько она пережила! Во сне она видела себя в той семье, о которой ей рассказал Амрик. День тянулся ужасно долго. При каждом шуме подъезжающей машины она выскакивала на улицу и разочарованно возвращалась назад. Она уже сердилась на Амрика, уже готова была поверить, что он ее обманул, как кто-то сзади ладонями закрыл ей глаза, и она услышала голос Амрика:

– Здравствуй, сестра!

Руки, закрывавшие ее глаза, разжались. Фатима повернулась и увидела Амрика. От радости она обняла его и поцеловала в лоб.

– Здравствуй, брат! Как долго ты не ехал!

– Я обещал, что сегодня приеду, и приехал.

– Надо было утром приехать, а ты заставил меня целый день ждать.

Отпустив Амрика, Фатима глянула ему в глаза:

– Ты не передумал? Поедем?

– Ну а как же! – сказал Амрик. – Но сперва надо покушать.

– Я сейчас тебе принесу.

Фатима побежала на кухню, а Амрик сел за стол. Зал был полон посетителей. Его внимание привлек третий стол от окна, за которым сидело четверо кавказцев. «Чеченцы» – понял он по их разговору.

Пока он ел, она вернулась на кухню и принесла свои пожитки, собранные в белый платок и уселась рядом с ним.

– Принеси ложку, поешь со мной, – сказал Амрик.

– Нет. Я сыта. Я не хочу есть.

– Тебя рассчитали?

– Нет. Здесь никто не хочет работать. Я взяла свой паспорт.

– Ничего. Все будет в норме.

Амрик закончивал свой обед, когда девушка тревожно дернула его за локоть:

– Амрик, шофера вон, которых ты в тот раз побил. Как бы…

Действительно, они были здесь. С ними было еще шесть человек. Они бросали злобные взгляды в сторону Амрика и бурно между собой переговаривались.

Амрик доел свой обед и встал.

– Сиди здесь, Фатима. Я сейчас вернусь.

Амрик подошел к столу, за которым сидели чеченцы. Чеченцы ели и, жестикулируя руками, горячо о чем-то спорили.

– Ассалам алейкум!

– Ва алейкум салам! – встали те.

– Мне нужна ваша помощь. Неделю назад я здесь избил троих шоферов. Теперь они готовят мне месть. С ним еще их друзья.

– Ну, в чем же дело? Разве мы не чеченцы? Подойди и начни, мы за тобой. Долго, что ли!

– Нет. Я бы хотел сегодня уйти мирно. Со мной девушка. Я ее хочу увезти. Официантку Фатиму знаете? Она балкарка.

– Вай, что ты?

– Ей Богу!

– Ну, давай, иди. Воллаги-биллаги, * тебя никто не тронет. Если тронет, то будет проклинать свою мать, за то, что родила его на свет.

– Смотрите за мной. Вы бы лучше сели у двери. Не выпускайте никого, пока я не заведу машину и не уеду.

– Давай, давай, галга!

Фатима тревожно ожидала его. Сняв со спинки стула свой пиджак, он тронул девушку за плечо.

– Пошли. На возьми мой пиджак. Иди за мной.

Заметив, что Амрик уходит, его враги встали у двери. Один загородил дверь.

– Прочь с дороги, – сказал Амрик.

– Ну-ну, потише, пацан!

Прежде, чем тот успел занести кулак, Амрик вытащил руку из кармана. Что-то щелкнуло и из рукоятки индийского ножа со звоном выскочило лезвие. Противники подались назад.

– Вай! – гаркнул усатый чеченец. – Кито с места ходи, тому пуза трибуха на улиц ходи!

Шофера глянула туда, откуда звучал голос – четыре носатых «чечена» стояли напротив, держа руки в карманах. Ну, ясно, зачем!

– Дорогу! – крикнул Амрик.

Шофера освободили проход и Амрик с Фатимой вышли на улицу. Никто за ними не вышел.

Амрик завел рукояткой машину. Машину покатилась. Амрик помахал рукой чеченцам.

– Открой бардачок, – сказал он Фатиме, – там лежит мой первый гостинец с Кавказа, сестра.

Фатима открыла крышку бардачка и вытащила оттуда большое спелое яблоко.

– С Кавказа?

– Да! Посылку прислали моему другу. Он меня угостил. Я берег для тебя.

Фатима откусила яблоко, глянула на Амрика своими большими черными глазами и засмеялась:

– Сладкое!

Когда Амрик приехал домой и рассказал матери печальную повесть Фатимы, она сказала сыну:

– Ты мужчина, Амрик. Твой отец поступил бы также.

Песня

В избе полно народу. На почетном месте сидит дремучий старец, ритмично проводя пальцами по струнам пандара. он зажмурил глаза и басистым старческим голосом поет песню:

………………………………………….

В стране, где мать не заплачет по тебе,

Не голодная ли волчица – мать твоя?

В стране, где сестра не вспомнит тебя,

Не черная ли ворона – сестра твоя?

Эх, тоска, тоска героя:

Как небо на плечи накинуть вместо бурки?

Как землю истоптать ему подошвой?

Эх, светильники бы сделать из звезд небесных,

Рог бы для вина выточить из луны.

Как с Тереком рядом – еще бы одну реку,

И русло бы ее наполнить до краев

Багрово-красной вражьей кровью…

………………………………………..

Это поет старец! Это песня их предков. Но не ваша, молодежь. Доступна ли вам мечта о подвигах? Вы ползаете по земле, как черви. Вы можете прятать глаза друг от друга, но от своей совести не спрячетесь. Вы можете убежать от старика, поющего эту песню, но от воспоминаний о Родине не убежите. Не ваша эта песня, нет, не ваша. Это песня свободных и сильных людей.

Представить себе ужасы выселения нельзя, не вспомнив о тех днях, которые мы провели в поезде по пути с Кавказа в Казахстан. Нас затолкали как скот в товарные вагоны. Душно. Дети просят пить. Больные стонут и проклинают всех и всё.

И вот поезд дал гудок. Вагоны дрогнули. Прощай наша Родина! Прощайте горы! Прощайте все, что для нас свято! Могилы предков остаются сиротами. Боевые башни наших отцов, кто возгордится вами? Кто расскажет детям о былой славе ингушей?

О, горы, горы! Вы сражались вместе со детьми с гуннами, арабами, загораживали путь монголам, о ваши камни точили воины свои кинжалы, идя в бой с Тимуром Хромым. И турок и персов били здесь. Здесь сражались с войсками русских царей.

Теперь вся слава прошедших веков меркнет перед грубостью придурковатого мужика. Рабы одолели героев. Позор! И смыть его можно только кровью!..

Вагоны покатились по рельсам. Женщины подняли плач. Но нельзя было, чтобы враг наслаждался нашими страданиями. Мужчины запели назам.* Этот мощный мужской хор заглушил плач женщин и детей. Ингушский народ со своим древним гимном ехал в Сибирь. Их песня – единственный друг на небе и на земле. Их забыл Аллах, а люди – прокляли?

Две недели стучали колеса. Слабые здоровьем умирали каждый день. Некоторые сходили с ума. На каждой остановке хоронили людей в снег. Рыть могилы некогда, не дают солдаты. Поезд ждать не будет. Отстать от поезда нельзя. Могут расстрелять. В лучшем случае будешь разлучен с семьей.

По свидетельству одного моего товарища (М.Я.*), был один такой случай. Человек сошел с поезда на остановке по разрешению начальства. Он бегал на станцию в поисках еды. В это время поезд дал гудок. Но мужчина не успел. Он побежал за поездом, стараясь догнать поезд, пока он разогнался. Но солдат, находившийся в последнем вагоне, выстрелом из винтовки уложил его. Чеченец растянулся на железнодорожном полотне.

Две недели в пути прошли не так просто. Народ заметно поредел. Редкая семья осталась без жертвы.

Нас высадили на станции Баталы на снег. Все были одеты по-южному легко. Сибирский мороз быстро пробирал до костей. Многие отмораживали руки, ноги, другие части тела. Через полдня нас развели по селам.

По приблизительным расчетам за первые два дня погибло от голода, холода и тифа двести тысяч ингушей и чеченцев. В то время ингуши и чеченцы вместе составляли полмиллиона человек…

Тимур

(забытый рассказ про него)

Чисто убранная комната. Жена Кожая, Нагима – чистоплотная женщина. На дворе жара, а здесь в комнате окна завешаны, земляной пол обмазан. Свежо.

Хорошо сидеть в такой комнате за пиалой холодного кумыса.

«Онгуш акын», как называли казахи Тимура, использовал все преимущества казахского гостеприимства. Нужно сказать, что все казахское было всегда к его услугам. Впрочем, и казахи часто пользовались услугами Тимура.

Тимур сидел возле аксакала, поджав ногу под себя, на колене другой ноги скрестив руки. Он слушал повествование аксакала. Старец вел рассказ о тех временах, когда на казахской земле были могущественные ханы. Они оказывали сопротивление чужеземцам.

– Капыр не мог проникнуть в глубь казахских степей. В те времена казах не боялся крови, – говорит аксакал.

– Да, аксакал, ты прав, – заговорил Тимур на чистом казахском языке. – В те времена казахи действительно были воинственны. Вид ножа их не пугал. И «капыров» ханы не любили. Но в то время тоже было не совсем хорошо. Разве хан или бай не мог избить простого казаха? Или даже убить его? Разве бай не забирал понравившуюся девушку себе в жены, не спрашивая разрешения ни ее, ни ее родителей? Нередко они даже жен бедняков забирали. Разве мусульманин должен так делать? Нет, атай, ханы и баи были плохие казахи. И били они «капыров» лишь потому, что боялись за свои гурты.

– А что делать было казахам? – возразил аксакал.

– Казахам нужно было прогнать ханов и защищать страну самим. Вот мой народ не знал баев. И не плохо защищал свою землю. Его боялся даже сам Тимурленг.

– Онгуш – народ злой, – сказал аксакал.

– Нет, не злой, а мужественный, – ответил Тимур. – Мы любили свободу потому, что у нас было много джигитов, наподобие вашего Козы Курпеша.

– А почему же вы покорились орасу? – едко спросил аксакал.

– А потому, атай, что когда мы защищали свободу, все такие народы, как ваш, молчали, не дрались. А наш народ 50 лет не сдавался, хотя он во много раз меньше вашего. А что было бы, если все такие народы, как ваш и наш, разом начали драться с орасом?

– Валлай-биллай! – воскликнул старец. – Ты правильно говоришь онгуш! Мы бы могли ораса разорвать, как овчину на байраме.

На улице послышалась суматоха. Брань на русском и казахском языках. Несколько человек выскочило на улицу. Но они не вернулись. Тогда вышел Тимур с остальными.

Около дороги целая ватага казахов окружила ходок. На ходке весь красный от гнва сидел человек.

– В чем дело? – спросил Тимур, очутившись в центре толпы.

Аманбай, особо рьяно споривший с русским, запинаясь, рассказал:

– Я продал этому оросу овцу. Мы условились на двухстах рублях. Когда он начал рассчитывать, то протянул мне две бумажки по полусотни и утверждает, что это бумаги по сто рублей. Но я, хоть и неграмотный, знаю, что это полусотни. Разве правильно орос делает, а? Как ему не стыдно?! А еще говорит, что начальник! Скажи, как думаешь? Ты всегда, онгуш, говоришь правду.

Аманбай показал на две полусотни, которые лежали на земле. Аманбай их видимо бросил, не желая брать.

– Ой, дорак! – добавил Аманбай. Присутствие Тимура несколько ободрило его. – Говорит: «Моя налог агент». Что налог агент большая шишка? Нет Аманбай не дорак – деньги считать он знает.

– Этот казах прав. Как Вам не стыдно продавать свою совесть за сто рублей? Еще называетесь интеллигентом. Отдайте ему сполна деньги, – сказал Тимур.

– А ты что за адвокат пешпекский? Тебя просили? Катись к … отсюда! – ответил тот воинственно.

– Не надо грубить. Я с Вами говорю на культурном языке, хотя Вы этого недостойны. Я просто скандала не хочу.

– Знаешь, – ответил тот, приподнявшись, – пошел ты на …! Никаких денег он не получит, если на то пошло.

– Нет! Вы отдадите ему деньги, и притом, не двести, а все пятьсот, которые полагаются за барана.

– Вот тебе, – тот хлопнул себя по неприличному месту, – а не деньги.

Тимур своей сильной рукой схватил его за воротник и приподнял его дородную тушу до уровня своих глаз. Мужчина задыхался, пытаясь высвободиться, махал в воздухе руками.

– Я… я… не буду покупать… Я отпущу барана…

– Нет, ты купишь. Отсчитывай деньги, – сказал Тимур, чуть-чуть освободив воротник, чтобы наглец не задохнулся.

Тот пошарил в кармане и отсчитал пять сотен, а о деньгах, которые валялись на земле, он с перепугу забыл.

Тогда Тимур его отпустил и стукнув пальцем по носу, сказал:

– Если бы ты был человек, я показал бы тебе, что делают люди за оскорбление. Я не хочу мараться о тебя. Но, все-таки, ты должен помнить меня.

И он хлестнул его плеткой по лицу. Кожа на лице лопнула, обнажив на скуле белую кость. Наглец разразился благим матом и погнал коня прочь.

(конец «Казахстанского дневника»)

1957-1962 гг.

Степь, мальчик и девочка

Посвящается казахскому поэту

и мыслителю Олжасу Сулейменову

и моим друзьям Сейд-Ахмету

(с. Махталы, Тюлбкубский район, Южной Казахстана) и Камелу Жунусову (с. Аксу-Аюлы, Шатский район, Карагандинская область)

Терпение, как бы его много ни было, однажды кончается.

Не вынеся гнета и унижения, изгнанники восстали в аулах и в первый же день овладели предместьями степного городка. Горожане это поняли как нападение на себя.

Местные готовились к обороне, а изгнанники – к решительному штурму.

Власти города раздали милиции и офицерам-резер-вистам все имеющееся в городе оружие, разрешили применять на поражение по своему усмотрению. Со всех окрестных районов по телефону созвали знаменитых сибирских охотников. Офицерский совет взял на себя руководство обороной города.

Восставшие непременно хотели овладеть центром города, где располагалась почта. Взяв почту, они позвонят самым высоким хакимам* в Москву, расскажут о своих бедствиях, унижениях и лишениях. Они сами будут говорить с Москвой без посредников. Им казалось, что в таком случае их поймут, срочно выедет комиссия с великими полномочиями, которая примет жесткие меры, виновных накажет, восстановит справедливость. А их, может быть, даже похвалят.

У почты полегло много народу, больше штурмующих, у которых, кроме ножей, никакого оружия не было. Их било несколько автоматов, один пулемет, с десяток винтовок и сотни гладких стволов.

Но почту взяли. А там полный погром: ни единого целого телефонного аппарата – разбиты вдребезги.

Прославленный в тех краях охотник-волчатник Кудлай убил старика-муллу. Бедняга пробирался по-над стенами в сторону школы. Там у него оставался внук. Учителя спрятали детей от погромщиков в подвале.

– Бей зверят! Они прячут байстрюков в школе! – бросил с чердачного окошка Кудлай, и пьяная толпа бросилась в ту сторону.

Детдомовский мальчик-подросток пробрался через люк на чердак и нанес финкой стоявшему к нему спиной Кудлаю несколько ударов в бок. Кудлай выронил ружье и повернулся. Тогда мальчик буквально истыкал его своим оружием. Позже в морге на Кудлае насчитали сорок две колющие раны.

Улица ревела, как голодный зверь. Мальчик увидел, что толпа бежит к школе, чтобы расправиться с детьми. У нескольких учителей не хватит сил, чтобы сдержать эту толпу.

Он схватил ружье и патронташ, выбрался через оконце на кровлю и по крыше побежал обгонять толпу. Догнал на повороте улицы. С колен произвел два выстрела.

– Назад! Всех убью! – раздался его зычный крик.

И он на виду у всех перезарядил двустволку.

Один крутился в пыли со сломанной ногой, как хомяк в капкане, матерясь на чем свет стоит. Другие разбежались кто куда. Многие уносили в теле дробинки.