ГЕРМИОНА. Не знаю, как долго я продиралась сквозь поле перед тем, как обессиленно рухнуть и зарыдать

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Не знаю, как долго я продиралась сквозь поле перед тем, как обессиленно рухнуть и зарыдать. Я упала прямо на землю; ливень продолжал немилосердно хлестать по моему телу, струйками стекая по лицу, голове и плечам, пропитывая одежду насквозь. Он с громким свистом лупил по ячменным стеблям, и ему вторил ветер, который выл, как стая волков. Я подтянула к себе колени и крепко обхватила их руками, прячя в них лицо.

Я не могла привести в норму свое дыхание или сдержать рваные рыдания, раздиравшие горло. Горячие слезы стекали по моим щекам; все тело бил сильнейший озноб.

— Ну, пожалуйста… — Взмолилась я, ощущая, как холодные капли стекают с кончика моего носа. Я крепко зажмурилась. — Пожалуйста. Прошу, позволь мне выбраться отсюда. Неважно, о чем я просила. Я не могу. Я больше не могу. Прошу, выпусти меня…

Но в воздухе не выросла дверь. Да и люк не возник прямо передо мной. Ветер продолжал стегать ячменные стебли, а дождь — стекать по моим плечам, и Комната плакала вместе со мной.

Я выберусь отсюда. Об этом нечего и думать. Я принял решение. Ночные кошмары, лес, монстры, дементоры — плевать. А Грейнджер может торчать здесь одна. Как только этот ливень прекратится, я пойду прямиком от этой гребаной ивы и выберусь из этой дрянной Выручай-комнаты.

Вот только ливень не прекращался. В действительности, я теперь даже не мог отличить день от ночи, — настолько сильной была гроза. Тучи висели низко над землей, а ветер, которым я прежде наслаждался, теперь свирепствовал. Каждый раз, стоило мне на секунду высунуть голову в щель между ветвями, как я моментально промокал насквозь, а видимость застилали косые струи ливня. И тогда я делал шаг назад, в четвертый раз проходил мимо опрокинутой шахматной доски, сжимал руки в замок за спиной и стискивал челюсти.

В груди все еще жгло несмотря на то, что прошел уже не один десяток часов. Гнев был подобен яду — он тек по венам, проникая в голову и отравляя мысли. А терпение? Ушло. Полностью.

Я резко развернулся к навесу, отодвинул ветви в сторону и сделал лишь один небольшой шаг вперед. Ветер тут же ударил мне в лицо дождевыми струями. Я взглянул на темное, волнующееся небо.

— Выпусти меня отсюда! — Зарычал я, обращаясь к Комнате. — С меня достаточно этой ерунды! Я просил о месте, где мог бы спрятаться,, а не о проклятой тюрьме! Открой дверь! Сейчас же!

Но я ничего не мог разглядеть сквозь этот туман и дождь и не мог услышать ничего кроме ветра. Проклиная эту Комнату самыми грязными ругательствами, которые только приходили мне в голову, я решительно развернулся, подошел к стволу ивы и начал на него карабкаться.

Я несколько лет не лазил на деревья. Во дворе Хогвартса было одно, которое мне нравилось, потому что на него было очень просто забраться и еще легче слезть. Но ветви этой ивы были слишком мягкими, тогда как сам я промок. Существовала большая опасность соскользнуть, упасть и сломать себе шею. Но я не думал об этом. Мне было просто необходимо посмотреть на все это с высокой точки — необходимо было увидеть вершины этих долбаных туч. Возможно, если я заберусь наверх, мне удастся протянуть руку и нащупать потолок. Я мог бы пробить его, мог бы создать шум, который оповестил бы тех, кто сейчас находился в школе, что я здесь застрял; я мысленно напоминал себе, что нахожусь лишь в комнате. В простой комнате…

Я соскользнул. Кончики пальцев вжались в жесткую листву. Сердце опустило глухой удар. Но ярость в груди вытесняла весь страх, и, почувствовав, что в груди закололо, я зарычал и восстановил хватку, продолжая карабкаться. Ветви хлестали меня по лицу. Я стиснул зубы, стараясь не обращать внимания на холодные дождевые капли, стекавшие по щекам. Я вцепился в ствол повыше своей головы.

— Я знаю, что ты слышишь меня, ты, мерзкая Комната. — Глухо рычал я. — Я устал от твоего нянканья. Я по горло сыт тем, что ты держишь меня здесь взаперти, как бестолкового ребенка! — Я достиг вершины, убрал с пути листву и вылез наверх…

Меня со всех сторон заливал дождь. Надо мной кипели и пенились непроглядные тучи, тянувшиеся бесконечно. Я отчаянно старался сохранять равновесие, балансируя на тонкой ветке, и обеими руками ухватился за три или четыре ветки наверху. Я повернул шею, напряженно пытаясь разглядеть окружавшее меня пространство сквозь низвергаемые потоки воды. Прямо надо мной простирались лишь серые тучи. Я даже не мог разглядеть слабый отблеск солнца. Как и ячменное поле подо мной. И я почувствовал, как внутри меня образуется дыра.

— Ты не для этого была предназначена, ты, безмозглая уборная! — В ярости закричал я. — Это все не по-настоящему, — я это знаю! Ты жалкая, ты и твои фокусы! Я больше на них не куплюсь! И я не боюсь тебя! Выпусти меня! Выпусти…

Мои пятки соскользнули. Я отклонил корпус. Прикусил язык. Попытался зацепиться за что-то руками, — ветки треснули. И я упал.

Мое тело стремительно пронеслось сквозь ветви, а потом врезалось в широкую крону, которая меня удержала. Но я накренился и рухнул в траву.

В течение долгого, кошмарного мгновения я не мог дышать. Словно мои ребра сотряслись и рассыпались. Я открыл рот и попытался втянуть воздух. Не сработало. Я попытался снова, чувствуя, как заходится в бешеном ритме сердце, и прижал руки к груди.

И смог сделать вдох — рваный, ледяной и острый вдох, полоснувший легкие. Я перекатился на бок, судорожно ловя ртом воздух и кашляя; перед глазами задвоилось. Я заставил себя подняться на ноги, но покачнулся. Левое плечо коснулось дерева тех старинных часов — часов, которые нависали надо мной, как насмешливая гувернантка, все то время, что я здесь был. Часов, которые ни разу не тикнули.

Глаза застилал гнев. Я резко развернулся и саданул кулаком по циферблату, при это даже не взглянув на него.

А потом извлек из своих истерзанных, кровоточащих рук зазубренные и острые, как бритва, осколки стекла, — они упали на землю и издали громкое звяканье, стоило им соприкоснуться друг с другом. Я обессиленно рухнул на спину, распахивая глаза и чувствуя, как кружится голова, от которой разом отхлынуло все тепло.

Я сжал правое запястье, и темная-красная кровь вязкими каплями засочилась по моим пальцам. Я судорожно сглотнул, потом еще раз. Снова повалился назад, спиной приваливаясь к корню. Тело пронзило судорога, и мои пятки вжались в прохладную траву. Я сжимал левой рукой правое запястье, пока обе руки не начали дрожать.

Я откинул голову и закричал сквозь стиснутые зубы. Но Грейнджер не могла меня услышать, потому что ее здесь не было, а Комнате было наплевать.

Не знаю, как такое было возможно, но кровь не останавливалась. Снаружи все еще лил дождь, а она все еще сочилась из сотен тонких порезов, окрашивая в красный бледную кожу на моей руке. Я лежал, прислонившись к корню и еще ощущая, как все мое тело сотрясает мелкая дрожь. В голове пронеслась мысль, что неплохо было бы взять одеяло и попытаться остановить кровотечение с помощью него, но оно находилось на другом конце комнаты — я смутно помнил, как пнул его, убирая с дороги. Но вместе с этим я знал, что если встану, то тут же потеряю равновесие и снова упаду. Я медленно моргнул.

Я испытывал боль. Такую же сильную, как от Черной метки на моей руке, если такое вообще было возможно. В то время кожа была ледяной.

Над моей головой снова раздался раскат грома. Я нахмурил лоб. И сглотнул. Во рту было невыносимо сухо.

А как я вообще здесь оказался? Я помнил, что это было как-то связано с большим залом, встречей с Поттером и с Кэти Белл…

Я поспешил в туалет, чтобы сполоснуть лицо холодной водой, потому что мне вдруг стало трудно дышать…

И потом появилась Грейнджер. Спросила, не нужна ли мне медсестра…что меня удивило…

Снова прогремел гром, напоминая чудовище, запертое в темной клетке. Я перевел рассеянный взгляд на навес из ветвей. Что с ней случилось в такую грозу?

Меня вдруг вырвало из оцепенения. Я открыл глаза и увидел перед собой холодный голубоватый свет. Отрывисто втянул носом воздух. И прижал свою израненную руку к груди, потому что в этот же момент меня согнуло пополам. Я взвыл.

Тело мучительно жгло. Настоящего пламени не было, но моя рука пылала — и огонь, снедавший ее, распространялся на все тело, проникая в каждую клеточку. Он заползал в грудь, тек по венам на шее и просачивался прямо в голову.

Тело покрылось ледяными мурашками. Ветер по-прежнему бушевал, скручивая ветви ивы и швыряя в комнату струи дождя, которые позволили мне окончательно проснуться. Я ощутил, как желудок сжимается в узел. Сглотнул, потом еще раз сглотнул, пытаясь сдержать рыдания, рвущиеся наружу.

Из моего горла вырывались отрывистые, хриплые стоны — я не мог их контролировать. Левая кисть стала нестерпимо липкой из-за крови, покрывавшей мою правую руку. Ткань рубашки пропиталась теплой багровой вязкостью.

Я приложил усилие и сел на колени, пытаясь вдохнуть; перед глазами поплыли разноцветные пятна. Каждый вдох вызывал мучительную боль, а тело продолжало немилосердно гореть. Мои внутренности сжались с новой силой, и теперь я мог лишь выхватывать ртом короткие порции воздуха.

Тело вдруг парализовал такой ужас, подобный которому я никогда еще не испытывал. Я резко дернулся и пополз к навесу, пока мои губы бессвязно шептали слова мольбы.

Я не мог умереть здесь, взаперти, когда моя кожа горела и покрывалась невидимыми нарывами. Я должен был выбраться наружу…дождь смог бы потушить это пламя…

Наконец, я выбрался, и по моим плечам и голове моментально захлестал ливень. Я зажмурился и продолжил волочить свое тело, едва переставляя колени по влажной траве.

Я сделал, вероятно, не больше трех шагов в этом обезумевшем от грозы поле, но потом понял, что не могу двигаться дальше. Мышцы вдруг превратились в жидкость, и я был в состоянии лишь остаться сидеть на коленях и уронить голову, подставляя свое тело под дождь.

А потом я дернулся. Сильно. Огонь никуда не исчез. Он только усилился — словно прямо сейчас кто-то вылил разъедающую кислоту прямо мне на голову.

Невероятная, мучительная боль пронзила мое тело. Но я не мог кричать. И бороться с этим тоже не мог. У меня не осталось сил. Я лишь неистово дрожал, прижимая к грудной клетке ледяные руки и чувствуя, как по моему лицу текут слезы.

Я сломал часы, которые были частью Комнаты, тем самым нанеся вред ей самой. И в наказание она убивала меня самого. Мне было некуда пойти, не к кому было обратиться за помощью. Мне предстояло испустить свой последний вздох под этим хлестающим ливнем и в полном одиночестве, и никто не станет меня искать. Никто даже не знает, где я.

Зачем ей это? Она ясно дала понять, что ненавидит меня.

Она сказала, что пыталась стать моим другом.

В живот словно впечатался чей-то кулак. Я застонал и повалился вперед, прижимаясь лбом к размывшейся от дождя почве. Плечи тряслись так, словно прямо сейчас мою спину, шею и голову лизали языки невидимого пламени.

Я и представить не мог, что моя жизнь оборвется так скоро — я надеялся, что у меня будет время совершить что-то великое, что-то из ряда вон выходящее.

Но его больше не было. Оно ускользало сквозь пальцы. И чего я достиг за свои шестнадцать лет?

Я был старостой и хорошим учеником. Я был ловцом в команде по квиддичу.

Мое тело накрыла новая волна мучительной боли.

Я стал Пожирателем Смерти. Получил приказ убить невиновного человека.

Да, Дамблдор был невиновен. В этот момент мой мозг соображал очень ясно, и я больше не мог себе врать. Это правда. Несмотря на то, что я всегда считал его ни на что не способным глупцом, мой директор не совершил ничего такого, чем заслужил бы удар ножом в спину прямо в своем кабинете, без малейшей возможности дать отпор.

Я стал орудием в руках Волан-де-Морта. Того, кто убил родителей Гарри Поттера и бесчисленное множество других людей. Того, кто больше всего на свете жаждал обратить мир в мрачный, зловещий, безнадежный хаос.

Я отгородился от всех, кто был мне близок. Я даже отверг не свойственное профессору Снейпу стремление защитить меня. Я действительно хотел быть один, и я боролся за свое уединение — и, в то же самое время, страдал из-за своего одиночества и осознания того, что не было никого, кому я мог бы довериться и кто мог бы мне помочь.

И не было никого, кто хоть немного бы за меня беспокоился.

Кроме моей матери. Но, к сожалению, она была не в счет, и я был вынужден это признать. Все матери любят своих детей, даже если те вырастают самыми отвратительными, самыми ничтожными мразями на земле.

В этот момент я был так одинок, как еще никогда не был за всю свою жизнь. И впервые я не мог обвинить в этом кого-то кроме себя самого.

Я уже несколько недель был вынужден обходиться без своей палочки. И за все это время я не выполнил ни одного настоящего заклинания — моя чистая кровь ничего не значила. Я был совершенно один в этом поле с ивой, сражаясь с болью, ощущением безысходности, скукой и растерянностью.

Гермионой, которая за все эти годы не сказала в мой адрес ни одного грубого и оскорбительного слова, если только я первый не начинал задирать ее, до того самого дня, как ее прорвало. Гермионой, которая научила меня запускать воздушного змея, без малейших жалоб играла со мной в шахматы и день за днем отправлялась в поле следом за мной, заполняя уединение этого места своими замечаниями об облаках и ветре.

Гермионой, которая, несмотря на всю мою жестокость, пренебрежение, чувство собственного превосходства и резкость, старалась относиться ко мне доброжелательно, — испытывала сострадание к тому, кто ее ненавидел.

И в моей жизни она была первым человеком, который пытался завязать со мной дружбу не только несмотря на то, кем я был, но, напротив, как раз потому, что я им был.

А я, считая себя умнее и ставя себя выше нее, отверг это предложение, — первое предложение настоящей дружбы, которое я когда-либо получал, — словно мне предложили чашку скверного чая. Из-за ее происхождения. И из-за моего.

Я отметал все ее попытки, потому что ничего тогда не понимал.

А теперь я смотрел в лицо самой Смерти. Я ощущал, как мои конечности обволакивает холод, как они немеют. Во мне вдруг неожиданно вспыхнула осознанность, из-за чего дыхание стало отрывистым и шумным.

Я уйду из этого мира, а рядом никого не будет. Никого, кто держал бы мою руку, гладил по волосам и заверял, что на том свете будет гораздо легче. Никого, кто пустил бы одинокую слезинку.

В реальности мне были даже известны люди, которые испустят вздох облегчения, когда меня не станет. И парочка тех, кто усмехнется. И еще несколько человек, которые равнодушно пожмут плечами.

Все они — обычные люди. Люди, которых я мог бы знать и с которыми мог бы смеяться. Люди, которые, возможно, позаботились бы обо мне в моменты, когда я искал уединения, и спросили бы меня, что случилось. Люди, которые, вероятно, даже отправились бы на мои поиски, когда я пропал.

Люди, которые могли бы дать мне сил не стать тем, кем я стал.

Люди, которых принято называть словом «друзья». Настоящие друзья. Такие, которые были у Поттера.

Я испустил долгий, ужасающий стон, и меня снова тряхнуло. Тело предпринимало последние попытки спастись.

Несмотря на мой род, и мой дом, и древний фамильный герб, и великолепную новую метлу, Поттер был богаче меня. Он оказался достаточно мудрым для того, чтобы подружиться с Гермионой Грейнджер, — храброй, превосходной колдуньей, которая была способна испытывать к человеку гораздо больше сострадания, чем он того заслуживал.

Но какое значение имеет то, насколько чистая в тебе кровь, если ты умираешь на земле?

Я начал задыхаться и испустил последний вздох.

Я предпочел бы, чтобы сейчас рядом со мной находилась Гермиона, чем быть здесь одному.

На самом деле, я сейчас предпочел бы ее кому угодно в этом мире.

Что-то во мне дрогнуло. Я охнул. Все мое тело заполнила живительная прохлада, обрушившаяся на меня так резко, словно вода, прорвавшая платину. Я распахнул глаза.

Дождь стал теплым и ласковым. Дрожь, сковывшая мое тело, начала утихать. А моя рука…

Я потряс изрезанной ладонью прямо перед своим лицом, чтобы ее увидеть. Дождевые капли засочились по ее тыльной стороне и пальцам — кровь начала вымываться…

Совершенно оглушенный, я уставился на свою руку, чувствуя, что боль начинает отступать, а кровь стекает красноватыми струйками, смешиваясь с дождем и позволяя увидеть под ней совершенно невредимую бледную кожу.

Ощущая слабость и, вместе с тем, прилив сил, наполнивших мои кости, я сел. Вытянул перед собой руки, и дождь, накрывая их своей ласковой влагой, смыл пятна крови на моей рубашке. Дождевые капли стекали по моему лицу, унося с собой слезы, еще минуту назад щекотавшие мои щеки. Это было приятно. Словно первый весенний дождь.

Я сидел так несколько часов, вдыхал влажный, густой запах; мои глаза были закрыты, а сердце стучало тяжело и глухо.

Дождь закапал реже, пока, наконец, не прекратился совсем. Тучи стали тоньше и снова приоткрыли небесную голубизну, хотя и не исчезли полностью. Туман рассеялся. Над полем носился теплый ветер. Он сушил ячменные колосья, возвращая их мягкий, радостный шелест. Он сушил и меня. Мои волосы, рубашку, брюки, лицо. Я глубоко вдохнул. Теперь это было легко.

Далеко впереди, на другой стороне поля, мелькнул чей-то затылок. Все это время Гермиона была в открытом поле.

Я набрал в легкие еще одну порцию свежего, бодрящего воздуха. А потом медленно поднялся на ноги и побрел в сторону ивы.