Часть 13

***

ДЕНЬ ВОСЕМНАДЦАТЫЙ

ГЕРМИОНА

— Так, значит, тебе нравится мистер Дарси?

— Лично мне он кажется замечательным.

— Ерунда.

— Нет, правда. — Настойчиво произнесла я, не отрывая глаз от своих ног, которые в этот момент ступали по ячменному полю; Драко шел чуть позади. Солнечный диск заливал нас своим светом. Драко шел, засунув руки в карманы и задумчиво опустив голову.

— Почему? — Поинтересовался он. Я пожала плечами. Ветер, который на этот раз была даже еще более теплым и приветливым, подхватил прядь моих волос, из-за чего мне в сотый раз пришлось заправить ее за ухо.

— Он настоящий джентльмен. Готовый защитить, думающий, благородный, серьезный, потрясающий, загадочный, интригующий…

— Да, но он определенно попусту тратит время, тебе не кажется?

Я взглянула на него. Он изогнул брови в немом вопросе. Я сморщила лоб, напряженно размышляя.

— Эмм… Не знаю…

— Я имею в виду, что он начинает испытывать чувства к Элизабет почти со второй их встречи. — Пояснил Драко. — Но он ничего не предпринимает, а только постоянно с ней спорит, — и потом ее почти отбил этот придурок Уикхэм. — Он вскинул руки, но уже через секунду снова сунул их в карманы. — Она только потому снова стала думать о мистере Дарси, что Уикхэм оказался полным кретином.

Я сорвала кончик ячменного стебля и принялась наматывать его на на ноготь.

— Допустим…

Драко тряхнул головой, откидывая волосы со лба.

— Я бы на его месте сразу ей все рассказал.

— Но ей не нравился мистер Дарси, помнишь? — Проговорила я. Драко взглянул на меня, внимательно слушая.

— Она считала его грубым и закицленным лишь на себе. — Добавила я.

— Он мог бы заставить ее изменить свое мнение. — Ответил он. Я согласно кивнула.

— Да, если бы доказал, что он — хороший человек. — Проговорила я. — Что было бы непросто после того, как оскорбительно он с ней обращался.

Драко пренебрежительно пожал плечами и скорчил недовольную гримасу.

— Значит, она слишком чувствительна.

Я засмеялась.

— Ну, мне бы тоже не понравилось, если бы кто-то посчитал меня недостаточно красивой, чтобы со мной потанцевать.

— Исключено. — Категорично заявил Драко. Я тут же подняла на него взгляд.

— Что? — Озадаченно спросила я. Но он все еще хмурился, а его взгляд был непроницаем.

— А что на счет концовки? — Поспешно проговорил он. — Она тебе понравилась?

Я наклонила голову и опустила руки, пальцами касаясь верхушек ячменных колосьев.

— Должна признаться, она показалась мне неправильной, когда я прочитала эту книгу впервые… — Я смутилась. — Я ждала, что будет… Ну…

— Поцелуй?

Я вспыхнула и растянула губы в кривоватой улыбке, но, когда я взглянула на Драко, его лицо выглядело совершенно серьезно.

— Ну… да, наверное. — Справилась с собой я. Он кивнул.

— Да, я тоже. Я все время его ждал.

Мои брови поползли вверх.

— В самом деле?

— Конечно! — Воскликнул Драко таким тоном, словно говорил со слабоумной. — Это ведь главное, разве нет? И вдруг… ничего.

— Не ничего. — Поправила я.

— Ох, ну да. — Он фыркнул. — Прогулочка в парке, разговор о том, какие они разные и как долго не могли найти общий язык. Как это трогательно.

Я снова рассмеялась.

— Ну, — произнесла я. — Мне нравятся фильмы по книге «Гордость и предубеждение». В последнем, с Кирой Найтли, есть поцелуй.

— Правда? — Его голос прозвучал изумленно. — Что ж, это здорово. И когда ты объяснишь мне, что это за хрень, тогда я, возможно, пойму, о чем ты говоришь.

— Ты должен знать, что такое фильм. — Ответила я, окидывая его недоверчивым взглядом.

— О, да, мне ведь так нравится признаваться тебе, что я могу о чем-то не знать. — Он усмехнулся.

— Это… — Я нахмурилась, размышляя. — Это такое большое, — ну, если ты был в театре, — большое изображение, которое может двигаться и говорить, и оно рассказывает историю.

— Вроде фотографии? — Попытался уточнить Драко.

— Да, но только с голосами и музыкой. — Сказала я.

— И оно показывает весь роман в подробностях? — он поморщился.

— Нет. Ну, по крайней мере, не в фильме с Кирой Найтли. Это BBC показывает историю почти целиком.

Драко перевел на меня пустой взгляд.

— BBC. — Повторила я. Драко остановился. И я тоже. Он прищурил глаза, сделал шаг ко мне и постучал пальцем по моему лбу.

— Не забывай, с кем ты находишься, Грейнджер. — Строго произнес он. — У нас дома были запрещены маггловские волшебные движущиеся картинки.

— Маггловские волшебные движущиеся картинки! — Прыснула я. — Ха!

Он ухмульнулся, закатил глаза и снова зашагал вперед.

— Я бы ее поцеловал.

Я моргнула.

— Ты что?

Он невозмутимо пожал плечами.

— Почему бы и нет? Будь я Дарси, я бы этого хотел. К тому же, так можно быстрее донести всю суть, чем с помощью бесконечного трёпа.

Я не знала, следует ли мне снова рассмеяться, покраснеть или отреагировать как-то еще. В конце концов я остановилась на том, чтобы сделать и то, и другое. Но Драко лишь самодоводьно ухмыльнулся, протянул длинный стебель и принялся небрежно водить им по моей шее, рисуя кончиком невидимые узоры на моей коже. Мне пришлось увернуться, и образ мистера Дарси, который внезапно превратился в Драко Малфоя, влюбляющего в себя Элизабет, растворился.

***

ГЕРМИОНА

— Взгляни. Вышло неплохо.

— Ммм.

— Ты не смотришь.

— Посмотрю через секунду — только закончу этот кусок.

— Нет, посмотри сейчас.

— Драко, ты такой ребенок. — Я вздохнула. Но все же подняла взгляд, не вставая с того места, где лежала, и посмотрела на лист бумаги, который Драко держал в руках. Мои брови изогнулись.

— Очень даже неплохо. — Признала я. Сегодня небольшая дверь в земле порадовала нас двумя блокнотами для рисования и двумя коробками с цветными карандашами, и мы все утро провели за рисованием каких-то каракулей и набросков, лениво растянувшись на мягкой траве комнаты под ивой. Драко дал мне плед, который я подстелила под себя, и шахматную доску, которую можно было использовать вместо письменного стола. Он сидел напротив меня, прислонившись спиной к корню и держа на коленях книгу «Гордость и предубеждение», которую использовал в качестве подставки для бумаги. Впрочем, сейчас он держал в руках рисунок великолепного, изогнувшегося огнедышащего дракона — он выглядел как Норвежский горбатый.

— Дай посмотреть, что у тебя получилось. — Произнес он, наклоняясь.

— О, нет-нет. — Я порывисто склонилась над своим рисунком, прикрывая его руками.

— Да ладно тебе, — ты что, серьезно? Я показал тебе свой рисунок! — Возмутился он, резко потянувшись и пытаясь приподнять мои руки.

— Нет, мой не настолько хорошо…- Я болезненно поморщилась, в конце концов позволяя ему выхватить листок. Он поднял его и в течение секунды пристально на него смотрел.

— Это цветок.

— Ха! — Я села. — Ну, вышло хотя бы узнаваемо.

— Нарцисс. — Добавил он, ухмыляясь. — Вот видишь. Не так уж все и плохо — обычно я безнадежен в играх на угадывание. Всегда проигрываю в «Pictionary» и всяких подобных.

— «Pictionary»? — Удивленно воскликнула я. — Ты играешь в «Pictionary»?!

— Играл в нашей гостиной. — Он кивнул. — Нужно нарисовать картинку волшебной палочкой — это не так просто, но я почти не играл в нее с тех пор, как проиграл Кремниевой Роже*.

— Кремниевая Рожа, — охнула я, задыхаясь от смеха.

— Удачное прозвище, тебе не кажется? — Драко ухмыльнулся.

— Оно неприятное.

— Неприятность. — Он насмешливо дернул бровями. — Вот мое второе имя.

— Ну, если ты настолько ужасен в «Pictionary», — я хмыкнула. — Думаю, я знаю, во что мы сыграем!

***

ДРАКО

Я сидел, прислонившись спиной к корням, и пристально вглядывался в опустившуюся на поле темноту сквозь щели между ивовыми ветвями. Справа от меня находилась шахматная доска, на которой лежали три рисунка Гермионы; их уголки поддерживала фигурка моего черного коня. Прямо возле доски, параллельно мне, лежала Гермиона — ее голова покоилась на моей слизеринской подушке, тогда как сама она куталась в шерстяное одеяло. Она спала.

Я смотрел на нее спящую, сложив руки на груди. Лишь недавно она каждую ночь ходила из одного угла комнаты в другой, всячески пытаясь заснуть. На этот раз она почти неосознанно завернулась в одеяло и сунула под голову подушку, лежавшую рядом, хотя прямо в тот момент тщательно раскрашивала свой рисунок. Она постепенно становилась все сонливей, лежа на траве и трудясь над своим рисунком, лежавшим на шахматной доске. И вдруг она уронила голову, и ее трепещущие веки окончательно сомкнулись.

Ее изящная кисть теперь накрывала собой лепестки нарисованного нарцисса. В течение нескольких секунд я пристально изучал ее руку — то, какой мягкой она выглядела во сне. А затем оглянулся.

Вокруг нас были разбросаны скомканные листы бумаги; некоторые из них были изрисованы лишь наполовину, тогда как другие полностью покрыты каракулями. Ни один из наших блокнотов не остался цел после игры в «Pictionary». А еще я случайно сломал голубой карандаш, из-за чего получил суровейший выговор от Гермионы, который вызвал на моем лице усмешку. Я боролся с рефлексом подобрать листы — у меня не было никакого желания на них наступать. Но я не хотел создавать лишний шум и беспокоить ее.

Мой взгляд снова упал на нее, заскользил по ее расслабленному, умиротворенному лицу, темным бровям и ресницам, изящным губам и носу, мягким волнам ее волос. Именно это я и имел в виду, хоть это и удивило меня самого: было исключено, чтобы кто-то мог счесть Гермиону недостаточно привлекательной.

Я глубоко вдохнул и нахмурил брови. Она ничего тогда не сказала. Хоть я и ожидал, что она что-нибудь ответит, когда в тот день в поле я вложил ей в ладонь шахматную фигуру черного коня. Я этого ждал, хотя и сам не ни черта не представлял, что скажу ей, если она вдруг как-то отреагирует. Но она избавила меня от такой необходимости, просто промолчав.

Последние несколько дней я испытывал радость просто от того, что нахожусь с ней и что не чувствую ноющего неудобства от тех нескольких приятных слов, что вырываются из моего рта; я также заметил, что улыбаюсь больше обычного. В такие моменты я часто ощущал на себя ее странный или напряженный взгляд, но, даже если ей и начинало казаться, что я спятил, она держала это в себе. А потом будто забыла о том, что я веду себя необычайно бодро, и сама стала непринужденней и радостней. Она даже снова начала со мной спорить — что поначалу бодрило и освежало не хуже морского ветра. И было на удивление приятно обмениваться друг с другом беззлобными подтруниваниями, цепляясь к репликам друга друга. Это и правда было весело. Не помню, когда я в последний раз так смеялся.

Гермиона легла на другую сторону, поворачиваясь ко мне лицом. Ее бледный лоб был нахмурен, и она что-то негромко ворчала во сне. Я взглянул на нее. Она глубоко вдохнула, задержала дыхание, и складка на ее лбу стала глубже. Затем она тихонько застонала и отпихнула одеяло.

Я в нерешительности смотрел на нее в течение минуты, а потом поднялся на ноги. Поморщившись и стараясь не наступать на листы бумаги, обошел шахматную доску и подобрал одеяло, а потом снова подтянул его, укутывая ее плечи. Опустился позади нее и сидел так, касаясь бедром ее спины.

А затем набрал в легкие побольше воздуха и запел. Мой голос действительно сложно было назвать самым мелодичным в мире — и я это знал. Но еще мне было известно, как именно работает эта магия, поэтому то, как он звучал, меня не волновало. К тому же, я уже очень долго не пел для Гермионы — я даже не мог припомнить, когда в последний раз она по-человечески спала. Или когда в последний раз мне не было на это наплевать.

«Wherein the deep night sky
The stars lie in its embrace
The courtyard still in its sleep
And peace comes over your face.»

Крошечные золотые огоньки, — да, на этот раз они были именно золотые, не голубые, — поднялись с земли, приземляясь на ее голову и плечи и обволакивая ее своим лучистым мерцанием. Я был настолько очарован этим, что мне приходилось постоянно напоминать себе, чтобы я продолжал петь.

'Come to me, ' it sings
'Hear the pulse of the land
The ocean's rhythms pull
To hold your heart in its hand.'

And in a corner stood
A pomegranate tree
With wild flowers there
No mortal eye could see…»**

Я почувствовал, как Гермиона расслабляется — ее плечи опустились. Я снова принялся рассматривать черты ее лица. Как так вдруг вышло, что раньше я испытывал отвращение от одного ее вида, а теперь не мог отвести от нее взгляд?

Кому здесь есть дело до всей этой чуши с чистокровными, полукровными и грязнокровными волшебниками…?

Интересно, что я стал замечать, что придаю этому все меньшее и меньшее значение — словно это было чем-то, что тревожило меня во сне, но моментально растворялось при дневном свете. На самом деле, я вообще не был уверен в том, что теперь меня это хоть немного волнует. Впервые в своей жизни я мог увидеть окружающую меня действительность ясно. И все, что я видел, была девушка, которая как-то раз посмотрела мне в глаза и сказала, что простила меня. И в этот момент я понял, что единственной моей задачей во всем мире было сделать это прощение заслуженным.