Часть 20. Минсок все еще восхищается Луханом, но немного по-другому: теперь предмет своего обожания можно не только рассматривать

Минсок все еще восхищается Луханом, но немного по-другому: теперь предмет своего обожания можно не только рассматривать, представляя всякую смущающую похабщину, но и трогать по возникновению потребности в осуществлении той самой похабщины. Лухан при этом делает вид, что не замечает обращенные к себе многозначительные взгляды, заполняет свои бумажки и только губу нижнюю пожевывает, пробуждая в Минсоке каждым своим движением и словом не то вечно голодного зверя, не то сумасшедшего с дурацкой улыбкой от уха до уха и шальными глазами.

Он точно двинулся на Лухане – окончательно и бесповоротно. Иначе не растолковать это желание всегда быть рядом, касаться, знать, что с Луханом все хорошо и что он точно покушал на обед, перед этим тщательно помыв руки. Минсок чувствует себя глупой наивной женушкой, старательно выглаживающей мужу рубашки на работу по вечерам и готовящую новые блюда с опаской запороть вкусный приятный ужин в уютном семейном кругу. И это запускает какие-то невнятные подсознательные механизмы, обращается ранее неизведанными ощущениями и соответствующим поведением.

-Сегодня последний день, - говорит Минсок и пытается не выдать своих сентиментальных настроений, проявляющихся в излишнем увлажнении глазных яблок и скрипучей под сердцем тоске – получается не очень, но Сехун даже не смотрит. У Минсока на коленях лежит маленький легкий Ифань – Лухан это имя придумал, хотя все были против – и издает какие-то сомнительные звуки, похожие на работу маленького дряхлого мотора, когда палец проходится за ухом или под мордой. С ним все хорошо, и Минсок действительно собирается забрать котенка домой: они с Луханом уже купили все необходимое. Остается лишь гадать, как Баоцзы, гоняющий с Шу-Шу по квартире, примет нового члена семьи. В том, что он примет, сомневаться не приходится – собака чересчур миролюбивая. Это как уменьшенная и более милая копия Лухана.

-Ага, - лениво отзывается Сехун и строчит кому-то сообщения, увлеченно уткнувшись носом в экран телефона.

-Мы больше не будем слушать рассказы Бэкхена про девочек из SNSD. Чанель не заставит тебя таскать чай каждые полчаса, а Кенсу не потребует за халат прилюдный поцелуй с Луханом.

-Ага.

-Мы больше не будем студентами.

-Ага…

-Я еще слишком молод, чтобы вот так все заканчивать, - ноет Минсок и треплет урчащего Ифаня за многострадальное ухо, на что тот ощутимо впускает когти в ногу даже через джинсы. Да уж, тот еще городской парень с характером. – Только подумай: мы превращаемся в скучных работающих планктонов, нас не будут ругать за прогулы, отчитывать за заваленные экзамены и посылать на практику в такие чудесные места.

-Да что ты заладил, - Сехун закатывает глаза и не прекращает стучать пальцами по экрану. – Подумаешь, вырвались наконец-то.

-Не вырвались, а попрощались с молодостью!

-Что ты там про молодость говоришь, детка? – Бэкхен садится на подлокотник дивана, будто ничего не весит, и приобнимает унывающего всю неделю Минсока, ободряюще потрясывая вместе с Ифанем на коленках. – У тебя есть все наши номера – твои у нас, кстати, тоже – звони, как соскучишься. Мы будем только рады.

-Я не хочу, - Минсок капризно прижимает Ифаня к себе и, когда руки Бэкхена опасно скользят по плечам, на горизонте гордо плывет Лухан в своем этом развевающемся халате, с покрашенными в теплый карамельный оттенок уложенными волосами и неизменной самодовольной полуулыбкой. Улыбка эта, правда, тут же исчезает, стоит ему заметить обжимания в углу дивана, главной целью которых является его Минсок.

Именно его и никак иначе. Лухан всегда называет Минсока своим и переполняется какой-то непонятной радостью от осознания, что никто больше не может быть к нему так близко. А вот Лухан, ревниво сощуривший глаза, имеет полное право, чем всегда безоговорочно и пользуется.

-Может, сходим все сегодня куда-нибудь? – Бэкхен треплет Минсока по волосам и игнорирует угрожающе оттопыренный указательный палец. – Я не позволю вам уйти так легко, детки.

Сехун одобряюще кивает, Минсок соглашается автоматически, а Лухану ничего не остается, кроме как смириться и проглотить все свои гаденькие чувства. Все превращается в такую масштабную попойку, что их чуть ли к дядькам с наручниками не сдают посреди ночи, выгоняя из круглосуточного не-то-бара-не-то-клуба. И когда Минсок с Луханом на перевес заваливаются домой, беспричинная грусть отпускает: никто не умирает, они всего лишь оканчивают учебу, чтобы жить как прежде и самостоятельно зарабатывать на это «как прежде».

-Когда-то я хотел повзрослеть, - Минсок устраивается поудобнее пустой головой на животе Лухана и с наслаждением вытягивает затекшие ноги, упираясь пятками в ножку стола. Они валяются на полу в одежде, так и не добравшись до душа или хотя бы дивана, вокруг вьется Баоцзы, жизнь на этом не заканчивается… и Минсоку становится до жути хорошо. Так, что ориентиры смещаются в сторону пальцев Лухана, перебирающих волосы на макушке, и к булькающему под затылком животу, в котором алкоголя оказалось больше, чем еды. – Но теперь не хочу. Совсем.

-А я не хочу, чтобы ты работу искал в другом месте. Откуда я буду знать, есть ли там симпатичные парни? – на полном серьезе – насколько ему позволяет градус в крови – лепечет Лухан где-то вверху и давит на горячие виски, массирует автоматизированными движениями, не задумываясь. – Я же с ума сойду.

-Эй, я не смотрю на других парней! Вообще ни на кого не смотрю, - Минсок поворачивается на бок, чтоб видеть насупленное лицо, и руки сами тянутся схватить за щеки, потискать, как ребенка. – Не ревнуй.

Иногда Лухан такой ребенок, что Баоцзы – вполне себе серьезная и самостоятельная личность.

-Я не ревную, вот еще, - фыркает Лухан и тянет Минсока вверх, усаживает на свои ноги, чтобы обнимать и целовать, пока вкус выпитого с языка не сотрется и пока дышать будет нечем. Минсок вовсе не против внезапных слюнявых и ленивых поцелуев, хватается за шею Лухана сзади и хихикает в губы, когда Баоцзы щекочет носом ступни. – Черт, подожди.

-Не хочу ждать, - Минсок наглеет – или смелеет? – настолько, что начинает раздеваться сам, игнорируя присутствие собаки и отсутствие относительной свежести под одеждой. А Лухан только рад этому маленькому представлению: жадно наблюдает, как исхудавшее тело покидает сначала майка, а потом молния на ширинке соблазнительно вжикает вместе с треснувшим терпением, открывая взгляду заманчивую тень под узкими джинсами. Минсок остается в белье, а Лухан – с отказавшими мозгами и руками, голодно ощупывающими спину, бедра, бока. – Поможешь мне в душе?

-Еще спрашиваешь, провокатор?

-А вдруг ты настолько не ревнуешь, что готов отказаться от наших маленьких шалостей? – Минсок несет откровенный бред, но они выпили столько, что можно заняться грязным и пошлым сексом прямо здесь, на полу, дотянувшись лишь до смазки и забыв про презерватив. И про то, что можно найти более мягкое и удобное место под задницу.

-Маленьких?!

-Таких, средненьких…

-Вот значит как, - по тону Лухана Минсок понимает, что назревает нечто пугающее своей откровенностью и непристойностью. И бедные их соседи: Лухан явно не планирует ограничиться лишь скучным взаимным петтингом, подталкивает Минсока к душу и нехорошо облизывается. Вообще все, что он делает с Минсоком, нехорошо – вызывает сильнейшую зависимость, заставляет вестись и быть ведомым этими умелыми руками, что уже разворачивают спиной. Минсок сводит плечи и скользит мокрыми пальцами по стене, пока Лухан измывается над его несчастным мыльным тельцем, то вставляя пальцы между ягодиц, то с садистским удовольствием припадая губами к проколотому соску. Будто он не знает, что ему сделать сначала: или приятно снизу, или сверху, или везде сразу.

Минсок не может точно сказать, когда они заканчивают смывать друг с друга едва выдавленный из пустой теперь бутылки гель для душа и безобразно падают на кровать, едва успев захлопнуть дверь перед любопытным и привыкшим спать на постели Баоцзы.

-Чем мы завтра будем мыться? – задает неуместный вопрос Минсок, когда его губы перестают сосать и кусать, переключаясь на более интимные места между приглашающе раздвинутых ног.

-Я найду, чем тебя намылить, - Лухан выдыхает на облизанную кожу под пупком и дергает Минсока за бедра: – Давай, повернись, я хочу проверить, как мы справились в душе.

-Ты совсем? – для вида возмущается Минсок, хотя все, что происходит у них с Луханом, давно не вызывает удивления или сомнений в обоюдной адекватности. С Луханом все правильно и как надо, поэтому его язык ощущается на заднице тоже верно, как и длинные пальцы, массирующие встающий член, тяжело болтающийся между широко раздвинутых ног. Минсоку кажется, что постельное белье под ним готово затрещать вместе с его напряженными мышцами – Лухан беззастенчиво двигает языком, и хочется попросить его никогда-никогда не останавливаться, потому что твою-мать-как-хорошо-сделай-еще-раз-господи.

-Ханни, я хочу, - Минсок стонет в постель и сгребает пальцами простынь, ему мало Лухана, мало его тела и мало его дыхания, которое должно закономерно щекотать влажную шею. Поэтому Минсок приподнимает бедра выше – пусть эта поза и выглядит жутко и пошло – и оборачивается через плечо: – Хочу тебя, иди сюда, Ханни.

И разве Лухан может сопротивляться? Нет, он наваливается на Минсока сверху и действительно забывает про презерватив, кое-как выдавив смазки в ладонь. А дальше Минсоку приходится вжиматься ягодицами в подставленный пах, упираться руками куда-то Лухану в плечи и двигаться-двигаться-двигаться, дразня и себя, и его медленным и глубоким проникновением. Лухан не выдерживает первым, шлепает Минсока по ягодицам и подается бедрами вверх:

-Быстрее, иначе я опять поставлю тебя на колени.

-Поставь, - Минсок облизывает губы и совсем останавливается, чтоб наклониться за жизненно важным поцелуем. Лухан крепко держит в своих руках, Лухан глубоко в нем и Лухан там, где критическое восприятие переходит в некритическое – подсознание. – Ханни…

Минсок бьет все рекорды по провокациям сегодня ночью – и Лухан исполняет обещание так качественно, что нет времени винить алкоголь в том сумасшедшем ритме, что они берут уже через пару минут, вдоволь нацеловавшись и погладив друг друга во всех стратегически важных местах.

Лухан придвигается поближе и обводит указательным пальцем красный распухший рот, сам закидывает ногу Минсока себе на бедро и чуть ли не мурчит, как довольный кот. Нет, это точно все алкоголь – мерещится всякое…

-Что ты делаешь, жарко же, - Минсок не хочет портить момент, но кожа до сих пор горячая, липкая и неправильно остро реагирует на еще одну такую же открытую по всей поверхности тела. Лухан назло ложится так, что между ними не остается никакого расстояния, мастерски обвивается вокруг своими бесконечными конечностями и собирается спать. Вот только Минсоку не до сна, когда живот щекочет что-то подозрительно дорвавшееся на свободу. – Отодвинься, Ханни, твоя китайская штучка меня напрягает.

-Только тебя? Или его тоже? – Лухан гаденько улыбается и ведет пальцами по боку на рефлекторно поджавшийся живот, останавливается в паху и давит на мышцы многообещающе. Минсок устало пыхтит и перекатывается на спину – вот только Лухан приставучий, как пиявка, и упрямый, как баран, оказывается сверху.

-Отстань от него, он абонент недоступен и устал, - отбиваться от рук Лухана, когда они уже схватились за намеченную цель, практически невозможно. – Ханни-и-и-и, твою мать…

-Раздвинь ножки, милый, я сделаю так, что он забудет про усталость, - и Лухан оказывается головой между бедер, не давая свести их вместе, хоть как-то прикрыться от этого сексуального маньяка. Был бы смысл. – Ну что же ты сопротивляешься? Я вижу, что абонент в зоне доступа. Сейчас я немного поколдую – и можно будет гвозди забивать.

-Идиот, господи, прекрати говорить о нем так!

-Ты сам начал, - Лухан возмущенно кусает мягкую кожу под сгибом колена и ныряет носом между ног, где все от предвкушения и ожидания давно напряглось, в любой момент готовясь порадовать чересчур энергичного Лухана полной боевой готовностью. – Вот видишь, какой ты уставший.

Минсок обреченно откидывается головой на безобразно раскиданные по кровати подушки и возмущенно лягается, когда в его растянутую задницу опять пихают пальцы, выкручивая как надо и вставляя чуть ли не до самых гланд.

-Ханни, ты монстр, - стонет Минсок, безжалостно насаживает гадкий рот на свой член и пользуется моментом – увлеченный процессом Лухан не может ответить из-за того, что у него за щекой выпирает: – Ты, гнусный противный педик, стручок свой когда-нибудь точно потеряешь, если мы будем так часто сексом заниматься.

Лухан выпускает член изо рта, придерживая у основания, и выглядит безумно сексуально и возбуждающе снизу между раздвинутых ног и с очевидно покрасневшими губами:

-Прекрати называть его маленькой штучкой и стручком. Я начну думать, что стараюсь недостаточно хорошо. Или у тебя черная дыра там, мой ненасытный?

Минсок пихает Лухана коленом, что-то стонет сквозь зубы и понимает, что Лухан – тот еще говнюк, которого невозможно отчего-то не любить. Кажется, при рождении кто-то настроил частоту Минсока на этого китайского недоделанного нимфомана. И вынужден он, сжимая его волосы в кулаке, смиренно лежать с раздвинутыми ногами и получать удовольствие, мажущее по кровати и всем возможным вертящимся перед глазами плоскостям.

Лухан – это уже составляющая Минсока, без которой существование ближайшие годы немыслимо.