Молчание. Дагмар. (поправила лямки на платье. ) шутим-шутим-проверяем, НУ.

ТИМОФЕЙ. Ты чего орёшь?

ЛИЛИЯ. Бессовестные. Кричат. (Встала из-за стола, села возле подоконника, делает цветы, шуршит бумагой.)

ДАГМАР. (Поправила лямки на платье.) Шутим-шутим-проверяем, ну? Айм сори. Тёмочка, прости. Непонимание мира меня просто уже сводит с ума. Ладно. Пустое. Я свободно по-английски: лайф ис харт - любовь жестока, хау мач из ит - сколько стоит, чилдрен фейс ис вери гут - не переводится. Заметил, какое произношение? Йоркширский акцент. А вот знакомых никаких нет у меня за границей. Нет, не знакомлюсь ни с кем. Опасно. Потому что мужчины есть педики там, а женщины вообще - лесбиянки. Очень опасно. Возьмут и поменяют тебе сексуальную ориентацию. А мне зачем? Ну? Лилька, а ну, за стол, по-людски - Тёму из армии встречаем, ну?!

ЛИЛИЯ. (Вздохнула, села за стол, достала огурец из банки, ест.) Всё, огурцы заканчиваются, заканчиваем и мы. И вы. Вкусные огурчики, так закатала я их хорошо. Зимой как нá ходка, как живые стоят в банке, на тот год ещё больше буду закатывать. Заканчиваем. Всё.

ДАГМАР. Ага, базара нет. И не начинали ещё. Ты, нуль без палки, абстиненция?! Я не к тебе пришла, а пришла к Тимофею, дружку моему, он из армии пришёл! “Снова птицы в стаи собираются! Ждёт их за моря дорогая дальняя!!! ” Мы с тобой в Копенгаген съездим, Тёма! (Кричит Лилии.) Ты кто тут? У тебяруки, чтоб почесаться, глаза, чтоб не споткнуться. Вот, Тёма, суть юмора-то в чём: Тёмочка, нету тебе тут места. Я хоть и в Париже большую часть своей жизни, но, блин Толстой, в курсе. Я и приехала тебя забрать. Я ждала твоего звонка с минуты на минуту. У меня охранника нету, мне надо. Поедем сейчас в город. И сразу приступишь к обязанностям. А автомат привёз? Дашь стрелянуть мне? Или хоть “пестик” какой, а? Я бы, блин, тут кой-кого постреляла, Тёмочка. Правда, поднимать всех придётся, к стенке ставить, потому как они с утра до ночи все в лёжку пьяные лежат. Лилёк, иди на двор, Тёма, доставай пулемёт, в окно его ставь! Лилёк, пошла, ну? Я проверю Тёму, может он быть охранником или нет, проверю на тест, стрельба по бегущей мишени на пересечённой местности! (Хохочет.) Лилёк, пошла!

ЛИЛИЯ. Ага, побежала тебе!

ТИМОФЕЙ. (Смеётся.) Я пьяный стал, так хорошо стало! Я ведь два года служил, Дагмар! Я ведь так сильно, так долго! (Стукнул кулаком по столу, смеётся.) Заливаешь всё, Рамгадка? Охранник, да? А чего? А я могу! А чего? Охранять я могу! Я охранял ведь вас! И могу дальше! Я тебя так охранять буду! Я тебя так сильно охранять буду! Какая фирма у тебя, Рамгадка?

ДАГМАР. (Ест, курит, хохочет.) Не плачь. Фирма “Помесь” называется. Не будем о грустном. (Дёргает Тимофея за уши.) Рамгадка, говорит! Дразнил, гад в детстве! Я - Дагмар, блин Толстой, а ты? Меня мамка как назвала? Дагмар! А наоборот читать - “Рамгад”! Будто “гад” какой! А я - Дагмар! В честь фигуристки - Дагмар Фридерик!

ЛИЛИЯ. Она певица, а не фигуристка. Всё, кончаем! На работу надо всем!

ДАГМАР. Молчи, самопутало, безумица! Пьём! (Кричит.) “Чудо!!! Дева сосуд уронии-и-и-ла-а-а! ” Это - Асэ Пушкин. Тёма, я тебя в обиду не дам никому! Ты защищал меня два года, теперь я буду тебя двадцать лет защищать! Пойдёшь ко мне работать. Кто тебя гонит? Эта? Я ей погоню! Смирно! Я тебе погоню. Ты на кого наезжаешь? Я на тебя “Жучкой” наеду сейчас, Лиля-диля-киля-биля-узбеки-ки-ки, калямалябиляля! Тёмка, я тебя потом покатаю, выпью ещё и поедем. Признаюсь: недавно езжу, машинка новая, езжу, как бык поссал, мотает меня, болтанка самолётная, но езжу, не боись! Блин Толстой, мама мия, лайф ис харт, мать моя женщина, угар, кислота, как хорошо! Сыграй, Тёма, на баяне, а я по-узбекски спою! “Тёмная ночь! Один пуля застрял в проводах! А другой пуля всю-то ночь по степи за солдатом гонялся! ” Нет, давай нашу, про китайцев?! Нет, стой, к ней надо подготовиться духовно! Давай сначала - танцы! Цыганочку! Сербияночку! Аллу Борисовну! Пугачёву дава-а-а-а-а-а-а-а-й!!!!!

Вскочила, сунула Тимофею в руки баян, Тимофей смеётся, начал играть. Дагмар шляпку с цветами надела, тянет за руки Лилию, та отмахивается, но потом хихикнула, согласилась, обе принялись наплясывать, гирлянды со стен сорвали, обмотались, хохочут.

(Хохочет, танцует, кричит.) Играй, Тёма!!! Ты ведь меня тут случайно обнаружил, Тёма! Я приехала воздухом свежим силикатным подышать, как дача тут у меня будто! Я простая - приехала к вам родным подышать! А и вправду тут навалили кучи под окна - дыши, не хочу! (Упала на стул, задыхается.) Пусть! Если уж никакой эстетики нет, то пусть хоть какая-то будет, блин Толстой! Ой, сыграл! Ой, Тёма! Ой, сыграл как! Ой, ой, ой!!!

ТИМОФЕЙ. (Целует баян, смеётся.) Кнопочки мои, уй, кнопочки!

ЛИЛИЯ. (Дышит тяжело, ест огурец, розу в волосах поправляет, смеётся.) Это вчера. Чтоб сгнило к тому году. Это по всему городу благоустройство идёт. Начальство хочет на тот год тут клумбы делать, цветы сажать, обустройство по всему городу. И навозу привезли машины. Чернозём. Цветы будут.

ДАГМАР. Правильно, говно было давно, а теперь - удобрение! Нет, не цветы! Просто так вам всем говна кучи под окна навалили, неразложившегося, свинячего - просто так, от доброты: нюхайте! Клумбы, цветы, Лилёк, - да брось! Тут другое - лайф ис харт, ясно? Врёшь, не возьмёшь! Мы не подохнем! На помойную яму, не напасёшься хламу!

ЛИЛИЯ. (Смотрит в окно, бормочет.) Ну, всё, поплясали даже, кончаем. Темно как. Снег пойдёт. Первый в году. Хоть бы пошёл, закрыл это кругом белым. Кончайте, всё, а то скоро Володя придёт.

ДАГМАР. Блин Толстой, да замолчи! Тёма, да, вот ещё: богатая я, но больная. Жить осталось три года и помру в двадцать восемь, абсолютно нереализованной. А вы, суки, будете ещё жить. Слышишь, Лилёк? Я больная - вдарю. Дело в том, Тимофей Владимирович, что у меня в сердце инфекция. Я на Алтай ездила на проверку, туда все богатые едут. Мама мия, там богатых - море! Вагонами их выгружают, и они идут по Алтаю отрядами, по тайге, на верблюдах, и идут они не куда-то там просто так, а все к Далай-Ламе, к Малай-Даме заворачивают! И я с ними! Далай-Лама посмотрел на меня, вздохнул тяжко и говорит, что, базара нет, госпожа Зинькова, вам жить осталось - три года, и чтоб я, тоже без базара бы, торопилась бы, понимаешь? Вот в чём суть юмора, понял? Я и давай готовиться. Скорее всё объездила. У меня телефон сотовый, звони мне. Пятикомнатная в “дворянском гнезде”, в центре, потолки пять метров или восемь. Подъезд ментами охраняется, во дворе “бэтээр”, в кустах рация спрятана! Три квартиры расселила, одну сделала. Неудобная, зараза. Ну, большая. Кричу: “Миша, Миша-а-а! ” А он меня не слышит, блин! Этотак, приходящий один.Ладно. Пьём. (Наверху что-то упало. Дагмар посмотрела в потолок.) Слышал про Карякиных? Все померли. Пять человек. Главно, по дурости. И не пьяная она была, а просто, чтоб тепло им было, закрыла. Для них, для детей чтоб теплее, понимаешь?! (Вдруг заплакала.) Жалко как. Зачем они жили? Бедные какие. Маленькие совсем были. Детишки.

ЛИЛИЯ. Там никто не живёт. Это ветер.

ДАГМАР. От печки помереть, а? Надо же. Она же греет, теплая, а - убивает. (Пошла к печке, встала на коленки, открыла дверцу, дует на огонь.) Мамка в детстве говорила: не дуй на огонь, губы болеть будут. А я всё равно дула. Мне охота было, чтоб скорее тепло стало в квартире. Вот. (Встала, села за стол. Молчат.) А эта цветочная фабрика работает, цветы крутит, а эти - мрут как мухи, тонут, угорают, вешаются! А она им цветы крутит и крутит, и деньгу подсчитывает! Зачем нам клумбы? Нам Лилёк накрутит! Молчать, доктор Могила! Так вот, Тёма, устала я от Парижа!

ЛИЛИЯ. Говорила сто раз.

ДАГМАР. Кто-то что-то сказал или мне послышалось?

ЛИЛИЯ. Послышалось. Огурцы доедайте, а то пьяные станете. Мы сами закатывали.

ДАГМАР. Закатывалка! Суть юмора в чём, у них бункер-погребина во дворе - забит по самые заговья! Новый анекдот - твой папа бросил пить! А жадный стал - мама мия! По помойкам пойдут, ищейки, из говна каку выбирают, банок насоберут, наварят, накрутят, потом, что подкиснет - на рынке торгуют. Только и шлёндрают по помойкам, три сиамских близнеца! Да ваши огурцы - крестьянские закуски! Надо парижское кушать, устриц! Огурцы солёные, да кабачки тушёные. В Европе давно это не едят.

ЛИЛИЯ. (Выпила, вдруг.) Вот она про покойников говорила, а я вспомнила, что мне рассказывали про заграницу. Что когда там человек помирает, то его помещают в такую камеру, за границей это, комнатень больша-ая такая, помещают, чтобы сжечь, и вот он там лежит в гробе, а потом когда дают сто тысяч градусов ток, огонь такой сильный, то он сразу будто оживает и начинает делать что-то, что он делал в жизни всегда, вот, ну, кости у него привыкли к этой работе и он так делает. Вот, скажем, если он был спортсмен, да, он крутился на турнике, то он и крутится в той комнате на турнике, а если был шофёр, то он руль крутит, а если песни пел - песни поёт. А я вот буду сидеть и так вот руками крутить, будто цветы скручиваю, и петь тихо так, под сурдинку: ля-ля, ля-ля, ля-ля, ля-ля. И крутить буду. Тут часто мрут в посёлке, я ж не виновата, а цветы мои берут, выгодно. Но я на похороны не хожу. Надо сходить, посмотреть на цветы, но я потом, на кладбище уже, хожу. Не хожу, чтобы их в гробах не видеть и чтоб не знать, что они померли. Пусть будет так, будто я их не встречаю просто и всё. Будто они, эти помершие, просто на дороге мне не встречаются и всё. Не ходила и не пойду. Жалкую за ними и жалковать буду, а вот - так. (Смеётся.) Я так наелась огурцов! А!!! (Хлопнула себя по лбу ладонью.) Я ж ещё блины печь люблю и огурцы закатывать! Они как живые стоят, зимой как нá ходка будут, люблю закатывать, “жопки” срé зать, закатывать! И это буду делать в той комнате, если такая появится у нас, когда я помру! А Нинка на “скоблёжку”, “джить-джить” ей, у-у!!