Женщина

Окраина провинциального города. Заводской посёлок у кирпичного завода.

ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ

С трассы на спуск вынырнул из тумана рейсовый автобус, въехал в посёлок, остановился у автобусной остановки, открыл двери, тут же закрыл их, мигнул фарами и укатил. Шесть утра, осень. Туман, как молоко - в метре не видно человека. На выселках, на краю города, на краю пропасти, в конце света белого - стоит завод силикатного кирпича, а рядом - с одной стороны посёлок, штук двадцать-тридцать пятиэтажных “хрущёвок” и двухэтажных деревянных бараков, а с другой - трасса. Если ехать по трассе направо, то попадёшь в город. В другую сторону поедешь - в степь уходит дорога, там в тумане на холмах железные столбы и провода, и туда мчатся по асфальту грузовики, дымят, грязь разбрасывают. У трассы, где спуск к посёлку - кучи колотого, битого силикатного кирпича, а рядом - памятник погибшему здесь шофёру: шина, выкрашенная в жёлтый цвет, крест на железной колонке, покрытой “серебрянкой” и руль. На колонке бумажные цветы и венки с пластмассовыми листьями. Между трассой и посёлком - завод: рельсы, вагоны, щебень, машины. На заводских воротах, сваренных из железных прутьев, висит знак - красный “кирпич”. Ещё у ворот кусты акации - облетели с неё листья и “пикульки”. Тут же автобусная остановка - загончик со скамейкой внутри, а возле - каркас, скелет от машины: проржавленная кабина - железяка без окон, без дверей, но с рулём. Везде: на детских площадках, у гаражей, у сараек с дровами, у деревянных туалетов - торчат, как грибы-поганки после дождя, крышки и вентиляционные трубы погребов. Всё белённое - деревья, столбы, детские качели. На детской площадке железные конструкции, вкопанные в землю: лестницы, скамейки, турники, а на них висят одеяла, ковры, половики. Лесенка для мусоровозки стоит во дворе. На гаражах матерные слова, кости и череп углём нарисованы. И люки, люки какие-то, завалившиеся подземные ходы, дырки, провалы в земле, гаражи, гаражики, домики, сарайки, сараюшки, перегнутые газовые трубы, колонки для воды, проволока, торчащие из земли железные прутья, кучи навоза, листьев...

Ещё у остановки две двухэтажки: одна мёртвая, совсем разрушена - чёрные окна и выломанные рамы, а около другой, живой, жилой, в палисаднике за штакетником, штук десять ёлочек посажены недавно. Тут же стоит маленькая тепличка, обтянутая полиэтиленовой плёнкой. Пару ёлочек вырвали уже и бросили у красной ободранной двери подъезда, возле которой покосившийся телефон-автомат. На этом доме табличка: “Ул. Слесарей, 1”, а на “мёртвом” - “Силикатная, 13”.

В двухкомнатной квартире на первом этаже стены завешаны гирляндами из пластмассовых огурцов, бананов и восковых яблок. Слева от входной двери печка, отделённая от комнаты сиреневой занавеской. У печки дрова и пачка старых учебников для растопки. Справа - умывальник, газовая плита и красный пузатый баллон, накрытый старым пальто. Над плитой цветные календари: один с кошкой, другой - “Лунный календарь садовода-огородника”. Ещё тут полки, на которых пустые банки, посуда, мешки полиэтиленовые с пшеном и гречкой, черно-белый радиоприёмник. На полу валяются ножницы, цветной картон, фольга и бумажные цветы, связанные пучками. На подоконниках живые цветы в горшках, а в вазе - букет высохших бессмертников. В маленькой комнате одно окно, две кровати, тумбочка, лампа на ней, телевизор, коврик на стене. В большой комнате - полированный стол, стулья, швейная машина, шифоньер и раскладной диван-кровать. Белые выстроченные занавески на окнах раздвинуты и видно всех, кто идёт к дому. На вате между рамами красные бумажные розы. В окне, где форточка должна быть, фанерный ящик торчит на улицу - “холодильник” для продуктов. Есть дверь на балкон: хоть и первый этаж, а балкон. На балконе барахло разное: старая детская коляска, доски, бельё сушится. Балкон подпёрт досками и стоит на белых кирпичах, чтоб не развалился.

ТИМОФЕЙ в зелёной солдатской рубашке, сидит на стуле, положив ноги в сапогах на стол. Китель его висит на спинке стула - на погонах три сержантских “лычки”, а шинель, фуражка, дипломат с наклейками - на диване. ЛИЛИЯ сидит на полу, быстро скручивает красной медной проволокой бумажные цветы. Она в белом халате с пояском, с розой в распущенных волосах. Молчат. Тимофей кашлянул.

ЛИЛИЯ. (Вздрогнула, отложила цветок, пошла по комнате, пыль стирает полой халата, бормочет.) Лампу надо. Лампу выключать, светло сделалося. Посуньтесь, я вытру тут. Придёт Володька, я ужварю его вот. Бросил меня, оставил. Одну. Сижу, сплю прямо, куняю головой. Спать охота мне. А надо делать цветов много. Вон, Нинка ходила на “скоблёжку”, за деньги, в смысле, ей делали в институте красоты “скоблёжку” на лице, наждачной её бумагой чистили, “джить-джить” ей вот так по морде, теперь она такая красивая, короче, страшно даже смотреть, вот что. Я на остановке продаю тоже. Володька на рынке вот. А денег нету, квартиру хотели новую, в смысле, другую, да вот...

Открыла печку, вырвала из книжки листок, сунула его в печь, чиркает спичками, спички ломаются. Тимофей наливает в стакан, пьёт, ест что-то.

ТИМОФЕЙ. Жили-были три китайца. Жили-были. Были-жили. Дожилú сь.

ЛИЛИЯ. (Смеётся.) У меня вот пальцы прям замёрзли, прям в зá шпры заходят вот. Красные, ага? Холодрыга прямо - не могу я. А!!! (Хлопнула себя по лбу ладонью.) Наверно, снег пойдёт сегодня! О-о, хорошо!!! (Хохочет.) Вот, разгорелось хоть бы, сырые дрова, разгорится, надо пошурудú ть в печке, и разгорится, бумаги много - топить можно, хорошо-о, жарко-о! Ага? (Машет полой халата на лицо, смеётся.)

ТИМОФЕЙ. Ага. (Смотрит внимательно на Лилию, курит.)

ЛИЛИЯ. А мы в детстве лягушек через соломинку надували, ага. Надуешь, надуешь, а она ка-а-ак лопни-и-ит! (Хохочет.) А потом у меня была игрушка, зелёная лягушка, прыгалка такая, прыг-прыг-прыг, нажмёшь на грушу, зелёную тоже, и прыгает она сразу, прыг-прыг-прыг! Зелёная-зелёная! (Смеётся.) Прыгалка, ага!

ТИМОФЕЙ. Прыгалка, ага.

ЛИЛИЯ. Ага! (Снова повернулась к печке, дрова подкладывает, бормочет.) Прямо вот Володька меня бросил, я одна вот, а ему приспичило беспремé нно сегодня на базар уехать. На рынке цветы все - китайские, или ещё какие, а у меня русские, они самые морозостойкие и самые нелинючие. (Хохочет.) И платят хорошо. Копим. Ещё денег надо. Вот, видеодвойку надо купить нам. Ну, Володя-Володичка, ну, не идёт, не пляшет прямо. Вот куда вот он подá лся, Володька такой, а? А!!! (Снова хлопнула себя по лбу ладонью.) На рынок он поехал, я говорила! Ну да. На рынок. Правильно.

ТИМОФЕЙ. Вы не стучите себя так сильно по голове, а то ещё мозги последние себе выбьете.

ЛИЛИЯ. Я говорю: видеодвойку - приставку и телевизор совместные нам надо, совмещённые такие есть, продаются. А то этот - старый. (Махнула в сторону телевизора.)

ТИМОФЕЙ. А зачем?

ЛИЛИЯ. Буду смотреть цветное по приставке, плёнки разные смотреть, срисовывать будто, а потом цветы разные делать. И балет по телику можно смотреть.

ТИМОФЕЙ. (Повторил.) “И-балет”. Ну да. Танцы-шманцы-обжиманцы?

ЛИЛИЯ. Нет, балет! Так я сильно люблю балет. Вот там есть в “Лебедином озере” одно место - я прям плачу всегда. Это вот когда сын-то подходит-то к матери-то и говорит: “Мама, ну скажи мне, почему же это белая лебедь-то превратилась в черную, ну, скажи мне, мама, ну?! ” И плачет сын-то. А мать-то - эдак-то руками-то вот разводит, разводит, разводит и говорит: “Ну, а я-то что, сынок, сделаю-то, я-то тут при чём? ” А он, сын-то, как задал вопрос-то и - раз! - сразу-то и - в обморок! - без памяти упал, вот.

ТИМОФЕЙ. Да? (Помолчал.) Это ж балет. Без слов? Там всё ведь без слов, нет?

ЛИЛИЯ. Ну и что, что балет? Ну и что, что без слов? Всё понятно. Как музыка только заиграет - я плачу сразу, слезами уливаюсь и сразу всё слышу, всё, что говорят. Володька тоже смотреть со мной станет, будем плакать-плакать-плакать вместе.