Молчание. Тимофей. Цветуёчки-цветуйки, цветуйки зелёные

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

ТИМОФЕЙ. Цветуёчки-цветуйки, цветуйки зелёные. Цумба-цумба, ха-ца-ца. (Пауза.) Володька, значит? Ну-ну. (Помолчал.) Он вам - “Володька”? Надо же. А я думал, он вам - Владимир Иванович. Я думал, что мой папа, папулька, папулечка, предок мой, вам, для вас, поди, должен быть - “дядя Володя”, нет? Ему сорок пять, а вам - семнадцать, сказали. Лилия. Лилёк, так сказать. Да?

ЛИЛИЯ. Ну, прямо что. (Смеётся, поправляет розу в волосах.) И он молодой. Он красит волосы теперь, я его научила. Рыжий такой цвет у него. Брови вырывает, из ушей волосы вырывает. И из носу тоже вырывает. Вон, пинцетом моим. Молодой. Правда, возбудитель принимает для постели. Ну, понятное дело, пил столько лет, а потом - на заводе работал: вредное производство. Так что - он “Володька” мне. Всё правильно. Не сказать, чтоб люблю его, а привыкла. Да и спас он нас с мамкой, взял жить. Беженки мы из Узбекистана. Было б хорошо с молодым жить, а найди его? Как война прошла.

Взяла веник, засунула его под носик умывальника, “подзинькала”, намочила, встряхнула воду с веника на пол, стала подметать.

ТИМОФЕЙ. (Помолчал.) Ага. Вы, значит, тут возбудитель наяриваете?

ЛИЛИЯ. (Метёт.) Ну, не знаю, такие, таблеточки беленькие пьёт. А что? По телику говорят, что это все мужчины должны пить. (Открыла шифоньер, роется в нём.) Вот, таблеточки, хотите? Они, правда, дорогие.

ЛИЛИЯ. Ну и ладно, раз не надо. (Достала целофанновый пакет, трясёт им, смеётся.) Тут вот у нас они лежат, в мешочке в этом. Тут и возбудитель у нас, и презервативы тоже, ну, вместе, всё тут в кучке. Прячем вот от матери, стесняемся мы её. Ну, мать, понятное дело.

ТИМОФЕЙ. Ну, понятное дело. Мать ведь она. Ясно. Мама. Мамочка. То есть, всё хозяйство, весь инструмент ваш, то есть, постельный инструментарий, так сказать - в одно место сложён. Для порядка. Да?

ЛИЛИЯ. (Улыбается.) Ага. Да. (Снова принялась дрова в печку толкать.)

Тимофей встал, подошёл к Лилии. Лилия смотрит ему в глаза, накручивает на палец поясок.

ТИМОФЕЙ. Ну, и чего вы тут жгёте? Ага. Мои учебники.

ЛИЛИЯ. (Улыбается.) Я чесночек вчера ела. У меня изо рта припахивает. Не нюхайте. Это не учебники. Это книжки старые.

ТИМОФЕЙ. Ну, как же - книжки старые, ну, как же - не учебники? Тут что написано? Вы грамотная? Неграмотная? Вы с мамой вашей беженки из Узбекистана? Там вам русский язык учили? Читайте. “Био-ло-ги-я”, так, нет? Вы зачем книги жгёте? Вы что, Гитлер, что ли? Я вас спрашиваю?

ТИМОФЕЙ. Правильно. Правильно. Меня же нету. (Толкнул стопку книг сапогом.) А тут - календарь старый. От мамы остался. От моей мамы. (Нагнулся, взял календарь в руки, листает.) В календаре вырезки. Мама всегда полезное вырезала из газет и журналов. Так. Почитаем. “Если болят зубы” - вырезка. “Вредители огорода” - вырезка. “Посылторг предлагает”. “Народные приметы”. “Учимся шить”. Мама бедная. (Кинул календарь на пол, смотрит Лилии в глаза, курит.) Бедная мамочка. Не видишь вот ты, мамочка, что тут. Всё, что осталось от мамочки. Вырезки. И то - она жгёт. Нету человека, сожгли. Так?

ЛИЛИЯ. Нет, её не сожгли, её так похоронили, Володя рассказывал. Я цветы красивые ей на могилку ношу, и солдату на памятник. Вы меня бить будете, ага? (Смеётся.) Не надо, не бейте. Нечем печку топить. Я не виновата, вы уходите, Нинка на “скоблёжку”, красивая, огурцы ешьте, огурцы, огурцы!

ЛИЛИЯ. Огурцы, говорю, огурцы, огурцы, огурцы, огурцы!!!!

ТИМОФЕЙ. (Курит, смотрит на Лилию.) “Здравствуй, Ужас! ” - называется. Ужас. Алё, девушка? Вы меня слышите? Вы что всё время разговариваете, я не пойму? Вы радио, нет? Вы - кто?

ТИМОФЕЙ. Лилия? А-а, Лилия. Ну да. А вот вопрос есть: если вы Лилия, то почему у вас тут в волосах роза? Вы говорите громчее, чтобы я мог вам поддержать вашу беседу?

ЛИЛИЯ. (Пошла к подоконнику, села, скручивает цветы.) Я не знаю. Не знаю ничего. Вы сядьте, кушайте. Я вам - водки. Я вот - это. Я не знаю. А про возбудитель - я не виновата. Я огурцы солила, надо “жопки” с огурцов обрезать, чтоб сок туда вошёл, в огурцы. У нас огурцы такие в теплице, возле дома растут - закачаешься какие. Закатывать их хорошо. Я научилась закатывать хорошо огурцы. “Жопки” обрежу и всё. И помидоры. И кабачки тоже.

ТИМОФЕЙ. Я говорю: и перец вы хорошо научились закатывать?

ЛИЛИЯ. И перец я хорошо научилась закатывать.

ТИМОФЕЙ. А, скажем, баклажаны? Или, там, скажем, к примеру, тыкву-бананы?

ЛИЛИЯ. Я - это. Я не виновата, вы меня не бейте. Володя на рынок. Я не знаю! (Плачет.) Он говорил, вы скоро придёте из своей армии. И ругался: вот - вещи ему, вам, пусть берёт, вот - баян его, пусть берёт, а я не знаю. (Смеётся.) А в банках огурцы стоят - прямо как живые. Зимой будут, Володя говорит: “Как нá ходка! ” Я их так хорошо закатывать научилась, ух, как хорошо. А Нинка на “скоблёжку” бегала, ей - “джить-джить” по морде, за деньги - стала красивая-а-а!..

ТИМОФЕЙ. (Помолчал.) Алё, девушка? Вы мне ответьте на один вопрос: вы кто тут такое эдакое, ну? Вы тут почему в белом халате ходите? Тут кто больной? Тут я больной? Или вы больная? Тут дурдом на выезде, нет? Вы тут почему “скоблёжкой” занимаетесь, вы тут почему огурцы закатываете? Вы почему тут? Я кого спрашиваю?!

ЛИЛИЯ. Я же сказала, он попросил и я сказала, я же не знала. Он сказал когда, тоже сказала, а потом, когда прошло время, гляжу - всё нормально, он, в общем, как сказал, так и сделал, так что, в общем-то, что тут скажешь, раз так вышло уж, ладно, пусть.

ТИМОФЕЙ. То да потому, то да потому, то да потому. Она третий час бредит, блин.

Развернулся, пошёл в маленькую комнату, стукнулся головой о притолоку двери, завыл, пнул дверь сапогом. Рамочка с засушенным под стеклом цветком свалилась со стенки, разбилась.

(Кричит.) Я сто раз башкой стукнулся, почему такие двери низкие стали, а?! Вы чего тут переремонтировали, а?! Я почему раньше не стучался, почему, а?!

Тимофей включил свет в комнате, обвёл глазами комнату. Вернулся к столу, сел. Лилия кинулась собирать осколки в подол халата, причитает.

ЛИЛИЯ. Ой-я-а, цветочек, красивый под стеклом был, сломался, ой-я-а...

ТИМОФЕЙ. Значит, он - твой муж, так? Вы с ним как живёте? Вы расписались, нет?

ЛИЛИЯ. Нет, мы вместе спим. Как дяденьки. Как тётеньки. Мы расписались.

ТИМОФЕЙ. Тебе сколько, сказала? Почему ты с ним в папки-мамки играешь, а?! Ты мне ответь: он тебе кто? Муж?

ЛИЛИЯ. (Остановилась у стола, держит в подоле халата осколки стекла.) Где?

ТИМОФЕЙ. Слушай, Дева-Яга, ты - клиническая дура. Клиническая! Он тебя на какой помойке нашёл, а? Ты ему жена? С моим отцом сожительствуешь, да? Тихо, молчать! Я слышал про “жопки” с огурцов, про “скоблёжку”! Так. Тебе сколько, ещё раз?

ЛИЛИЯ. Меня Лилия Вострикова зовут. Мне восемнадцать. Нинка вчера когда...

ТИМОФЕЙ. Так, детка, врать нехорошо, ты это знаешь, нет? “Семнадцать” - говорила только что? Я - Востриков. Я - Тимофей Востриков, папа мой - Востриков Владимир. Иванович. Как твоя фамилия настоящая? Девичья, ну?

ТИМОФЕЙ. Мама родная. Кино, вино и домино. Кимша, одно слово. Ким-ша. У папы от перепития крыша поехала и он Кимшу в жены взял.

ЛИЛИЯ. Володя не пьёт. Мы с ним расписались. Мне метрики он сделал, да. То есть, мне не восемнадцать, но восемнадцать для свадьбы он сделал. Мы без свадьбы, посидели чуть-чуть, попили. Охота, конечно, свадьбу, настоящую, чтоб в церкви спели и так далее. И детей охота, но от гнилого - не надо. То есть, лечить Володю надо. А!!! А когда лето, тут суслики в подвале жили, правда-правда-правда! А мы в школе хлопок собирали - белый-белый! А я песни петь люблю узбекские, а когда снег - тут будет красиво-красиво-красиво! (Хлопнула себя ладонью по голове.) А!!! Вы на баяне, а я - спою!

ЛИЛИЯ. А!!! А на гарище, на чердаке - голуби живут.

ТИМОФЕЙ. (Кричит.) Да заткнись ты, етит твою мать, молчи, сказал?! (Ходит по комнате.) Володя, типус-грандиозус, секс-машина с заправкой на возбудителе, жук-навозник, паспорта стал подделывать. Хорошо! Был раньше ни шило, ни мыло, а пока я в армии - перестроился: мамку похоронил, пить бросил, молодуху давай искать, пассию себе. И нашёл, перестарок. Да какую пассию нашёл! Такую пассию долго искать надо было. Такую надо было наложенным платёжом из Узбекистана выписывать. Так, Роза?

ТИМОФЕЙ. Нет, ты - Роза. Самая настоящая. Значит, вот что, Роза. Роза Рымбаева. Вы тут манатки мне приготовили? Так вот: собирайте цветы эти, мертвечину свою и - вон. Если ты дура, дак почему я должен тоже дураком? Мне по посёлку идти, с людями здоровкаться, а смотреть в глаза людям стыдно будет, понимаешь? Уматывай, Роза!

ЛИЛИЯ. Я - Лилия! Сами вы - “Роза”! А вы... Вы на цветок наступили, вот!!!

Заплакала, убежала в маленькую комнату, дверью хлопнула, свет выключила, упала на кровать. На улице загудела сирена и радио над плитой стало говорить: “Говорит штаб гражданской обороны. Идёт проверка сигналов гражданской обороны. Просим население не прерывать своих занятий”. Тимофей молчит. Сирена воет. Тимофей выпил водки, достал из банки огурец, съел. Вышел из квартиры на улицу. Вошёл в телефон-автомат, набрал номер. Читает надписи на железных панелях. Повесил трубку. Набрал ещё номер. Ещё один. Стукнул по автомату кулаком.

ТИМОФЕЙ. (Кричит в трубку.) Это кто? Я кричу и так! Тимофей! Где, где! Рифмуй! Да тут, где, дома! Пришёл, да! Сюрпризом хотел! Первым автобусом! А ты - писала? Я никому не писал! Никому, говорю! Да проснись ты, дрыхнет всё! Прорезайся и приходи! Придёшь? Да где, где! Сказал тебе сто раз: рифмуй, коза!

Сирена перестала выть. В домах всё без движения. Тимофей кинул трубку, смотрит на посёлок. У домов стоят завалившиеся, полусгнившие тополя. Большой фанерный щит, на котором едва видны нарисованные масляной краской мужик, баба и лозунг “Слава труду! ” тоже почти упал на землю, покосился. На первом этаже пятиэтажки, на которой с одной стороны написано “Вт. Рабочая, 3”, а с другой “Алюминиевая, 8” - магазин хлебный, возле него - гора хлебных лотков стоит. В магазине сработала сигнализация, мигает в окне лампочка. Тимофей сунул руки в карманы штанов, прошёл к каркасу машины, стукнул его ногой. Помолчал. Пошёл к трассе. В кустах акации собаки празднуют “собачью свадьбу”. Тимофей свистит им, смеётся, идёт, выдыхает из себя “паровозиком” белый воздух. Пожухлая, мёрзлая трава хрустит у него под ногами. Постоял у памятника, крутанул руль, провёл по шине пальцем. Развернулся, слёзы вытер, быстро идёт в дом, вошёл в квартиру, опять стукнулся головой, застонал, захлопнул дверь. Включил свет в маленькой комнате. Лилия лежит на кровати лицом в подушку. Тимофей молчит. В квартире сверху кто-то ходит всё время и что-то роняет на пол.

(Пнул ногой косу, которая лежит у порога.) Тут зачем коса лежит?

ТИМОФЕЙ. Валяется на дороге. Я вот порежусь ею. (Молчит, смотрит на потолок.) Да что они там роняют всю дорогу?

ЛИЛИЯ. (В подушку.) Там квартира пустая, бросили. Это ветер.

ЛИЛИЯ. Ветер это. Карякиных нету. Она трубу закрыла, спать легли, и они умерли, угорели все. Полгода назад, зимой. В марте.

ЛИЛИЯ. Правда. Женщина и четверо детей, без мужа - угорели все. Столько народу на похоронах было, цветов у нас купили много. Весь наш “восьмиквартирный” был на похоронах. Плакали. Маленькие дети. Во дворе гробики стояли, пять штук. Сама виновата, трубу закрыла. Нет, не пьяная была, просто рано закрыла и уснули. Ну, мы хорошо тогда заработали на цветах.

ТИМОФЕЙ. (Помолчал.) Маленькие дети бегали. А они заработали. Мрачина.

ЛИЛИЯ. Ну, мы же не могли бесплатно им дать. (Села на кровать.) Мы беженки.

ТИМОФЕЙ. (Налил водки, выпил.) Беженки. Беженки должны бежать отсюда, беженки. Была комната, а теперь - гроб, узкая, обои с цветками. Ты наклеила? Ну, что кругом эти цветы, проволока для венков, откуда это, венки эти, зачем тут, ну, а?

ТИМОФЕЙ. Это всё мёртвое, противное, это убрать надо! В горшки живые цветы посадить, раз так нравится!

ЛИЛИЯ. В горшках - поливать, на колонку бегать. Нет, это живые. Эти долго живут. Живые осенью завянут, а эти живут сто лет. Это радость людям.

ТИМОФЕЙ. Ну, они же для покойников сделаны?!

ЛИЛИЯ. Прямо. Можно и так поставить, будут стоять для красоты. А хоть бы и для покойников. И что? Цветы и цветы. А вы пять раз наступили.

ТИМОФЕЙ. Дак ты убери их с дороги, мать, я и не наступлю. Разложила своё хозяйство. (Пауза.) А огурцов тут нету?

ТИМОФЕЙ. Ты ж мне всё огурцы нахваливаешь: огурцы-огурцы, огурцы-огурцы!

ЛИЛИЯ. Я солёные люблю. А пластмассовые огурцы вот висят. Есть у нас ещё из воска яблоки, вон бананы висят ещё, помидоры такие красные какие! Но это не я делала, это мы купили с Володей, для красоты. А в банке вон - огурцы кислые. А бумажных огурцов я на венки не делаю. А-а!!!! (Хохочет.) Сделать?

ТИМОФЕЙ. Он с вами с обеими, да? Папулька с мамкой твоей одногодки, да? (Лилия заплакала.) Во, устроился, козёл старый, а? Беженки. (Молчит.) А что там за памятник? Откуда тут? Тут кладбище, что ли?

ЛИЛИЯ. (В подушку.) Солдату. Памятник. Разбился. Мои цветы. Мои. Самые красивые.

ЛИЛИЯ. Видела. В машине разбился. С завода с кирпичом выезжал, а тут машина пьяная. Его автогеном доставали. Косточки уже, не его. Год назад. Мама и папа его приехали, памятник поставили. Автогеном, чтобы похоронить. Звали - Володя тоже. Так жалко, молодой, красивый на фотке. Каждый день к нему хожу, плачу там. (Встала с кровати, одёрнула халат.) Вы не ругайтесь, А? А то страшно. Они вечером с рынка, с деньгами, вы с ним и говорите, а я не знаю, они с деньгами, потому что - деньги, Нинка - на “скоблёжку”, мама тоже хочет. Вы ешьте, а? Ешьте. Я вам ещё огурчиков поставлю, с них “жопки” срезали мы, а то сок...

ТИМОФЕЙ. Слушай, ну завянь ты со своими огурцами - и с “жопками”, и без “жопок”, а?! Заклинило, что ли?

ЛИЛИЯ. Дак они вкусные раз. Ешьте! А цветы у меня прям на драку покупают все, я на остановке тут продаю, для дома берут, в вазу, в окна вставить. А тут у меня - самые-самые красивые, выставка! Покажу вам! Красивые-красивые-красивые!

Бросилась к шифоньеру, открыла его, достала откуда-то снизу пять штук коробок из-под обуви, раскрыла одну, протягивает Тимофею. В коробке в вате, как на подушке, цветы лежат.

(Улыбается, вертит цветы в руках, к голове прикладывает.) Ромашка, гладиолус даже, это - розы, ириски тут, тюльпаны, мак, это - георгины. Я сама это. Я их достану - смотрю, смотрю, красивыи-и! А вы ругаетесь. А мы - хорошие. Цветы делаем.Вот, сюда вам, а?

Схватила фуражку Тимофея, воткнула в неё розу, надела фуражку на голову, смеётся, крутится перед зеркалом.

Уй, красива-а-а! Так и ходить, ага? Я померю? (Взяла шинель, надела, хохочет.)

ЛИЛИЯ. Делаем. Бизнес. (Шмыгнула носом.) Семейное предприятие.

ТИМОФЕЙ. Сними. Положи. (Лилия сняла шинель, фуражку, смотрит на Тимофея. Молчат.) Отец ведь мастером на заводе был, кирпичи делал, попивал, да, но профессия была, я там до армии работал. А теперь что? Цветы эти? Завод кончили?

ЛИЛИЯ. Завод вон. Там “зэки” теперь, там - “химия” теперь. Вы огурцы ешьте.

ТИМОФЕЙ. (Сел за стол.) Правильно. Молодцы, беженки, “зэчки”. “Зэкам” “химию” сделали, всё порушили за два года! Цветами тут шуршат, огурцами хрумстят. Прям тут воздух кислый в квартире, будто покойник лежит. Лежит, нет? Может, вы тут не то, что цветы делаете, а и людей жарите, и торгуете на рынке, чтобы вам было на “скоблёжку”, а?! Почему воняет так, ну?!

Вошёл в маленькую комнату, дёрнул раму за ручку, бумажные ленты с окна посыпались на пол, холодный воздух валит в комнату.

Вот так. Вот хорошо как. Пусть проветривается. Вот так.

ЛИЛИЯ. (Плачет, прыгнула на кровать, залезла под одеяло.) Я во-первых, девушка, во-вторых, тут живу! А вы нехороший, вот. Я заклеивала пластилином полдня! Я не виновата! А про вас Володя сказал, что вы его до армии обижали, его били! А потом на похороны мамы вашей не приехали из армии, вот так!!!

ТИМОФЕЙ. (Кричит.) Я в армии! Я на севере! Меня кто отпустит?! Там - ракеты, оборона Родины, России всей, на мне всё было, на одном, кто пустит меня, а?!

ЛИЛИЯ. (Кричит.) Я не Дева-Яга! Вы сами такой! Парень-Яга вы! Меня - Лилия, вот!!!

ТИМОФЕЙ. Он запивался раз! Мать бил! Я его раз один-единственный прижал, а он помнит, возбудитель?!

ЛИЛИЯ. Мы отсюда уедем! Тут “зэки” на заводе, опасно! Если ребёнок будет - опасно!

ТИМОФЕЙ. Ага. Даже так вот, да? Ага. Так вот, да? Ребёнок, ага? Я уже - не сын, я уже - ноль, меня - выгнать, ага? Ясно! Володя твой, значит, всё для меня приготовил, да? Трусы-носки в сумку, баян - у двери, да? Чтоб умётывал, да? Пока он с молодой женой, да? Ну, пидерштейн, он появится, я его отметелю, козла!!!!

ЛИЛИЯ. Мы на квартиру копим! У нас другая жизнь! Я не виновата, что раз вас не было, мы нашли друг друга! Мы друг друга любим! Мы два года дружно жили, а вы явились! Мы не звали! Уезжайте! Не мешайте! Мы так дружно жили, цветы делали! А Володя приедет, я ему всё расскажу! У него ружьё есть! Вот так!

Встала, выключила везде свет, закрыла окно, пошла в большую комнату, поставила чайник на печку. Тимофей пошёл за ней, снова стукнулся лбом, застонал.

ТИМОФЕЙ. Ты чего разошлась? Ты чего командуешь? Ты кого пугаешь, крыса?

ЛИЛИЯ. Я тут два года живу, а вы явились, всю бумагу затоптали, все цветы! Вы Володю били! Вот ваши вещи, ваш баян. Забирайте. Не знаю ничего. Тут квартира занята, вам места тут спать нету. Володя сказал так. Он хозяин, так и будет, так, и только вот так, и перетакивать не будем, вот так!

ТИМОФЕЙ. (Помолчал.) Дура. Дура. Цветы она делает, всё завалила бумагой, пахнет мертвечиной, чесноком изо рта, дышать нельзя.

ЛИЛИЯ. Ну, не дышите. И чеснок кушать нельзя? (Повертела пальцем у виска, свистнула.) Вы дурак и уши холодные! Я тут живу! Я с вами не говорю. Чок, чок, зубы на крючок, вот так. (Села у швейной машины, быстро скручивает цветы.)

ТИМОФЕЙ. Обнаглела, а? Ты смотри, что говорит, а? Я ведь ваше кубло разворошу, не думай! Я вот подожгу вас, гады, и трубу закрою! (Пьёт.) Дура. (Лилия молчит.) Молчи, молчи. Дура. (Молчит.) Я, как последняя падла, два года оттрубил, домой скорее! Там, думал - отец, друганы, там - всё! (Молчит.) Явился первым автобусом, скорей бежать домой! А мне куда теперь? Спасибо! А я защищал вас два года, козлы, а я к вам, как к людям, а не как к козлам... Да затрахайтесь!!!

Надел китель, шинель, фуражку, взял баян в футляре, дипломат, сумку, пошёл было из квартиры. Сел на баян, хнычет, слёзы кулаком трёт.

Я с севера, я солдат, там сосны, опасно, я защищал, думал: на “гражданке”, думал: встретят, думал - и вот, ага?..

Приехал автобус, открыл-закрыл двери, никого нет, мигнул фарами в тумане и укатил.

К дому подкатил белый “Жигулёнок”, из него выскочила ДАГМАР. Дагмар худая, ей двадцать пять, но выглядит она старше своих лет, сильно накрашена, на голове шляпка в виде корзины с фруктами и цветами, на ногах сапоги с высоким каблуком. Дагмар бежит в подъезд, нашаривает дверь, мажется в побелке, пинает дверь ногой. Встала на пороге.

ДАГМАР. Айм сори. Ес. Май френд, Тимофей Владимирович. Я буду по-русски, чтобы вам не переводить, чтоб было покороче и чтоб вам понятнé е было. Так вот, айм сори, я пришла сказать вам, что прошло ужасное количество времени и я изменилась досконально. Айм сори, но во многом, и категорически, и катастрофически, паралелльно и перпендикулярно. Вы не туда попали, бэби. Как это по-русски? Сори. Я прошу - не звонить мне и будьте здоровы. (Молчит.) Бай-бай, то есть - до свидания. (Молчит.) Э, боярин? Ну? Блин Толстой, мать моя женщина? Что за напряг, что за “минута молчания”? Ответь, раз я к тебе с вопросом, ну?

ТИМОФЕЙ. (Смотрит в пол.) Прикатила, чума на лыжах, разоралась.

ДАГМАР. Я не разоралась. Не разоралась я, эпическая сила! Ты, блин Толстой, заявился, звó нит в шесть утра, а мне муж зафигачил сцену, сказал: куда машину берёшь и так далее! У меня “Жигули”, девятка, белого цвета, белый - удобный, у всех у богатых такой, на трассе “Жигуля” белого видно издалека, что важно. Понимаешь, нет?

ТИМОФЕЙ. Два дома, могла б без машины прийти.

ДАГМАР. Ага, пошла! Я теперь с силикатниками не дружу, они все гнилые буквально и переносно, а у меня теперь другая жизнь, айм сори, блин Толстой! Не жди! Не пойду я к тебе, ты мне кто?

ТИМОФЕЙ. Пришла уже, подруга дней моих суровых.

ДАГМАР. Нет, айм сори! Лайф ис харт, ясно? Я пришла без базара выяснить отношения раз и навсегда. Я другая стала, ясно?! Чилдрен фейс ис вери мани сори, ясно?!

ЛИЛИЯ. “День слесаря” опять. Пахнет за километр. За рулём пьяная.

ДАГМАР. (Курит.) Молчи, доктор Могила, белый халат, молчи - жопе слова не давали. (Пауза. Вертит головой.) Повторяю: я изменилась досконально, и вряд ли сможем найти общие темы для совместного общения, это будет перманентная скука нам с вами. Айм сори. Тем более, что я устала теперь от Парижа, тем более, что вы - вон где, а я - вон где, тем более, что нам - базара нет! - совсем не по пути. (Помолчала.) Итак, Тимофей Владимирович! С прошлым покончено. Я стала совсем другая и, в чём суть юмора, очень изменилась. Слышишь, свиноёжик? Я здесь не живу. Я живу в другом месте. Я начала всё с белого листа. Только вспомни мне моё прошлое. Я тебя тогда - понял, да? Я богатая, киллера найму, он тебе заточку под ребро. Айм сори. Я говорю с вами на вашей фене, чтоб вы поняли меня, а то вы не поймёте мой теперешний базар. (Пауза.) Повторяю. Вы меня застали тут случайно. Я приехала случайно, квартира наша, мамина, стоит пустая тут, а я в городе живу, в пятикомнатной, подъезд у меня охраняется милицией и ротой омоновцев. Незамужем. Богатая. Очень.

ТИМОФЕЙ. Ты ж сказала, я мужа твоего разбудил?

ДАГМАР. Не понимает! Это любовник, блин Толстой. У меня их четыре, как у всякой серьёзной леди, айм сори. Во Франции их называют мужьями, вот и я так, блин. (Пауза.) Ну, что? Я говорю: айм сори, Тимофей Владимирович, но я другая, я изменилась. Да, изменилась! В Париже раз сто была. Устала от Парижа. По-английски - свободно. Лайф ис харт - знаете, что такое? Любовь жестока, Тёмочка, Тимофей Владимирович, Тимофеечка, Тимошок, Тимошочек!

ТИМОФЕЙ. Понтяра какая, а? Ну и к чему ты это мне?

ДАГМАР. А к тому, блин Толстой, мама мия, мать моя женщина, что не за каким звонить посередь ночи, в восемь утра! Будит! Мне, блин Толстой, положить с прибором, что вы из армии! Потому что вы все тут думаете одно, в чём суть юмора, что Дагмар Зинькова - свинья! Стала богатая и стала свиньёй, не хочет с однодырошниками базарить! Ноу, сэр! То есть, ес, сэр! Я порвала со своим прошлым, потому что тут, на силикатном, живут одни алканавты и порнография! Но во мне остались какие-то дружеские чувства по отношению к вам лично, Тимофей Владимирович. И я пришла объясниться! А непонимание мира, в котором вы все живёте, меня доканывает до донышка, блин Толстой! Понял?

ДАГМАР. Вот, мать моя женщина, блин Толстой, мама мия, жизнь, а? Вот и объясняйся с придурками. Здравствуй, что ли, Тёма.

ДАГМАР. (Оглядывается.) Ну, за столом надо, по-людски, как надо.

ТИМОФЕЙ. Как надо. Вещи собрали вон - гонят.

ДАГМАР. “Ладна” срать пошла. Ты на кого наезжаешь? На наших, силикатных? Я тебе глаз на задницу натяну. (Сбросила пальто, идёт по комнате, машет руками.) Ты, Лилия узбекская? Смирно! К тебе пришла Дагмар русская. Ты, Лилёк, сейчас ответишь за дружка моего светлого детства Тёму. Сейчас я порядок наведу, быстро. Слышишь?

ЛИЛИЯ. Не боюсь я вас. Барыга ты. Две “юнески.” (Сидит у подоконника, цветы крутит.)

ДАГМАР. Не ругайся, Лилёк, не надо, солнце, а то большая не вырастешь. Мочиловки хочешь? Хук снизу? Наводи икебану дальше. (Тимофею.) Ну, хоть поцелуй при встрече, блин Толстой, мама мия, а то как этот.

ДАГМАР. Ну, как такой. (Молчит.) Тёма, от тебя лесом пахнет. Будто под ёлкой наклали. (Молчит.) Ну ты, чухан, слышишь, нет?

ДАГМАР. (Взяла Тимофея за руку, тащит, усадила его за стол, хлопает в ладоши.) Блин Толстой, мама мия, мать моя женщина, угар, кислота - какой красивый стал, кач такой, масёл стал, качок стал, масса такая стал, щетинястый стал, волосатый стал! Кто тебя гонит? Она? Тебе форма идёт, суконец! (Хохочет.) Ну? А мне - моя идёт? Я по-праздничному. В честь твоего приезда. А ну, поцеловал быстро девушку, блин Толстой, мама мия! Я бежала, столбы сшибала к нему, а он?!

ДАГМАР. Критикует! Я ж только точки над “Ё” поставить хотела, чтоб ты не приставал ко мне, как до армии и что с прошлым - покончено, но, практически, я исключительно рада, что ты пришёл. Поговорим про жизнь, про мороженое, а то тут пообщаться не с кем, категорически! Все бегут отсюда, или забирают их куда и они не возвращаются. Вот Славуха - в тюрьме, знаешь, да? Три китайца, помнишь? За драку сел. (Смеётся.) Сюда никто не возвращается, вот ты - первый, да ещё я заезжаю из Америки в провинцию в эту, блин, нафиг, развеяться, ну, после сладкого - солёного хлебнуть.

ТИМОФЕЙ. Уела, укушала. Крутая с наворотом. Дойти не смогла. Думаешь, заплá чу, что ты на “Жучке”? А у меня “Жучки” нету. У меня баян. Пойду с ним по электричкам ходить.

ДАГМАР. Э, боярин? Эпическая сила? Чего, а? Чего развонялся? Давай будем волноваться по мере поступления волнений. А в чём базар? Папа сиськохватом стал, подженился? Эс ис праблем? Ноу. Да пусть. Насрать и розами посыпать.

ЛИЛИЯ. Володи нету дома, вы чего фулюганите?

ДАГМАР. А?! Не криви принципом, Лилёк. Мы - налоговая полиция. Тут живут наймиты капитала? А вы подоходный налог плó тите, нет? “Фулюганить” я ещё буду, базарить с тобой, чмо. Ты давай, делай цветы, отрабатывай жопочасы свои и к нам - не лезь! Тёмка, ты видал этот холодец в халате, эту порнографию? Молчать! Мы тут будем, мягко выражаясь, грубо говоря, праздновать, блин Толстой, мама мия, лайф ис харт, мать моя женщина. Сейшен, партию делать будем, поняла? Да куда тебе!

ТИМОФЕЙ. Не надо мне ихнего пойла и ихнего хавала, пусть задавятся.

ДАГМАР. Базара нет: суров, но справедлив. А мы взаймы. Да я отдам им, блин Толстой. (Кивнула на стол.) Допьём эту, раз уж раскупорено, и я им куплю. Бедным беженкам бегуньям на стометровку куплю. Я богатая. Выпьем, и я им съезжу привезу.

ЛИЛИЯ. Сроду пьяная за руль. Вот милиция поймает.

ДАГМАР. Не пахни салатом, не лезь ко мне в наглянку! У меня вся милиция куплена, андестенд? Нам выпить надо, вместо физзарядки, андестенд, ты, безумица? Я потом тебе в “Монополку” съезжу, куплю тебе “бомбу”, жадина проклятая, ух, и жаднючая на что, а? Прям трясётся за этими деньгами, узбек.

ЛИЛИЯ. Я их зарабатываю трудом, вот и трясусь. А ты - тебе с неба падает.

ДАГМАР. Я знаю, как ты зарабатываешь трудом. Базара нет. Трудом и потом. А иногда чем и другим. (Смеётся.) Швейная машина какая у вас красивая! Смотри, расскажу Вове-корове.

ДАГМАР. Ладно. Запомним, обнежнявленная. (Включила свет во всех комнатах, ходит по квартире.) Куплю, сказала! Съезжу сейчас и куплю. Мир, Лилёк? Тёма, это непонимание мира меня уже просто доконало до нервного срыва. Нервы, Тёмочка, такая вот хреновина с морковиной. Понимаешь? Сирота ты, Тёмка, и я тоже. Заводик родненький сгубил всех, сироты мы. Моя мамка тоже ведь померла, год назад. А я мир давай смотреть и - увидела. А то как вспомню, как на прессе восемь часов смену кирпичи вошкала: “джик-джик, джик-джик”! Да в распираторе, да в комбинзоне - мрак, мрачина, лайф ис харт! Какое ЮНЕСКО, какое платье под протокол! Тёмка, ну?! Дома! Здоровайся! Какой ладный стал, сучок, дай, пощупаю мужика настоящего, ай, уй, выросла у тебя пипка, нет?! О, харю откормил на солдатской каше! Ну, почеломкаемся? (Поцеловала Тимофея. Молчат.) Блин Толстой, мама мия, мать моя женщина, а?! Ты посмотри, а?!

ТИМОФЕЙ. (Улыбается, смотрит Дагмар в глаза.) Да не дербá нь ты меня, ну? Суповой набор. Худая. (Смеётся.) Ты как эта, Ципка Дрипка Дримпомпони. Ты чего такая крокодилина стала? Ты покрасилась, что ли?

ДАГМАР. (Хохочет.) Ты что девушке сказал, шестирукий пятичлен? Ещё и критикует! (Залезла в банку рукой, достала огурец, ест, наливает в стаканы.) Ты там кашку ел, делал вид, что меня защищал, Дуньку Кулакову гонял один под одеялом, а я тут вошкалась, знаешь, как? Ого-го. Покрасилась, ага. Да я в двадцать поседела, ты забыл, нет? Вот и хожу то красная, то белая, то синяя, то зелёная, то чёрная с продрисью! Лилёк, а ну прыгнула за стол, не миньжуйся, каралька, ну?

ДАГМАР. И я не буду. А кто тут будет? Нам на работу ещё сегодня. Так, по чуть-чуть, от ночных кошмаров очухаться. (Лилия села у стола, Дагмар наливает ей.) За счастливую встречу, что ли? Выпьем! (Выпили.) Ах, колом-соколом-лёгкой пташечкой! Мамка, когда мной ходила, всё пила воду и бабка ей говорила: родишь, Зинка, алканарика! И в чём суть юмора, Тёма? В том, что родила меня! А я оказалась не алканарик! А просто, суть юмора в чём, бытовой пьяница! (Хохочет.)

ДАГМАР. Молчи. Ты кто тут, а? Мы - силикатные, а ты кто? Строчи! Ты - узбекская!

ЛИЛИЯ. Фулюганит снова! Ему ехать надо, а то Володя приедет и они драться будут! Ты сама тут кто?!

ДАГМАР. Я кто?! Я страшный-страшный сифилис! Молчать в тетрадь, безумица, узбечка, пыльным мешком ударенная! У москвички две косички, у узбечки тридцать три! Я подерусь ему и вам всем! Распустились! Нюх потеряли! Узбеки в России над русскими людьми командовать будут! Блин Толстой, мама мия, мать моя женщина - молодёжь совсем оборзела, фиг за мясо не считают, а?! Тёма, спокойно, не боись, мы тут не останемся. У меня идея. Посидим и я увезу тебя, раз так он не хочет, чтоб ты тут был. О! Мне охранник нужен, я тебя возьму! Тебе в сто раз лучше будет, чем было! (Лилии.) Ты кто тут такое? Никто. Я “телегу” ментам напишу, за растление малолеток! У меня “менты” купленные, знай! Правильно, тут - край города, тут, можно сказать - у пропасти, тут - советской власти нету, вот и творят, что хотят! Тут Россия, тут русским духом пахнет, а не узбекским! Я вам устрою, мусульманы! Прям сейчас по сотовому по своему позвоню и к тебе наряд на танке от моего подъезда приедет, с арестом и обыском! (Тискает Тимофея, хохочет.) Пахнет по-родному, по-солдатскому, как я люблю шинели! Ой, напьёмся, а? Давно я шашек в шесть утра не брá ла в руки!

Дагмар бегает, машет руками, задела лампочку под потолком рукой и лампочка стала раскачиваться, тени прыгают по комнате. Чайник на плите кипит, пар из него идёт. В квартире сверху кто-то ходит и что-то там падает на пол. Загудела сирена, снова радио говорит: “... Просим население не прерывать своих занятий...”

(Кричит в сторону радио.) Да мы и не прерываем, войте дальше! (Хохочет.)

ДАГМАР. Я кому сказала - нишкни? Мамки твоей нету, Тёма, она бы встретила, пожалела б тебя, поплакала! Он, Вовка, хоронил её, как безродную - ночью! Пьяный был! Слушай, навешай ты ему по самые ая-яй-яй, а? Я бы его сама замочила! Ну, не могу глядеть, как он тут изголяется! Мышиный жеребчик! Краситься начал! Волосы, ага! Брови рисует. Рубашка на нём коленкоровая, а простыни у них - глянь - чернее ночи. Она и мамка её - такие грязеподобные, мама мия! Ну, узбеки, юрта, понимаешь? Руками ели и всю жизнь стоя сикали! Спасибо советской власти, научила сидя сикать! Да что с них брать кроме анализа, и тот глистоватый, и тот не дадут, мимо банки насрут! Так? Так! (Хохочет.) Молчать! Целует Вовка её при людях, ну, такой обнежнявленный, ну и всё такое прочее! Он - чухан, и она - чуханша, угар просто! Работать не любют, фабрику цветов - сачкодром, короче, устроили! На грязюку цветочки накрутит, и говорит: клясиво-клясиво! Сонное царство, короче, блин Толстой! Уй! И вот чего она всё в белом халате, ты вот её спросил? А кругом - грязюка! Наворовали халатов, больницу грабанули, ты, глазки-салазки, симпапуха, падла?

ЛИЛИЯ. Я не падала и ты меня не поднимала, поняла? Халат, чтобы микробов тут не было! И цветы - чистая бумага кругом потому что! Володя брови не рисует!

ДАГМАР. Острая на язык? Ну, поцелуй меня в зад. У неё и мамка - свиномамка, а не мамка. Она, мамка её, Вовку на цветуёчки сблатовала, на торговлю, ага. И сидят, знаешь, и самострок этот гонят, крутят этот самопал, крутят всей семьёй - фу! А Вова - базара нет - обоих наживляет. Двоедá н!

ДАГМАР. Лилёк, не криви принципом, честно: ведь так, ну, без базара? Её зовут в посёлке: “Доктор Могила”. Ага. Брови он красит, ёлки возле дома садит. Ну, совсем крыша съехала. И возбудитель принимает, Канчелло Канчини. Суть юмора в чём: отвалился у него уже, не работает. Она не даст соврать - не может он. А ещё силикатный завод, пыль - наглотался. Да тут никто не может, ни один мужик, а бабы рожают! Откуда - не знаю! От “зэков” разве? Да не должно, они тут - все педики, на баб вообще не смотрят. К ним друганы всё приезжают на “иномарках”, фу, тварюги, ворьё. Наши простые русские парни солдатики когда стояли на заводе - было лучше. Без педиков было лучше. А эта производителя всё ищет для ребёнка, выбирает себе. Так? Тебя не завалила ещё? Всем предлагает! Ага! Как мужик какой приличный в посёлке появится - она тут как тут: крутится с цветами своими, мастерица Алёнушка! (Хохочет.)

ЛИЛИЯ. “Юнеска” ты, больше никто. И чего я с тобой сижу за одним столом.

ДАГМАР. Молчи, порнография! (Смеётся, Тимофею.) Они меня так от зависти зовут. Я ж тебе сказала, что я богатая? Говорила, да. Завидуют, твари. Я ведь сказала уже тебе - из-за границы не вылазю. И приёмы ЮНЕСКО, а они всегда идут под протокол, так вот, я на этих приёмах бываю, понимаешь? И рассказала им. А они тут - в силикатном, долбанашки все, в чём суть юмора, про ЮНЕСКО ничего никогда в жизни слыхом не слыхивали, ни ухом, ни рылом. Ну ты-то, Тёма, надеюсь, Тёма, знаешь, Тёма, что такое - встреча на уровне ЮНЕСКО, Тёма?

ДАГМАР. Ну, смеётся уже, ура! (Хлопает в ладоши.) Не знаешь, что такое ЮНЕСКО? Милый, да тебе учиться, да учиться надо, блин. Ты далёк от Европы. Эс ис праблем. (Села, нога на ногу, закурила.) Все встречи на уровне ЮНЕСКО, Тёмный-Тёмик, идут под протокол. Потому что вер ис бас ту Манхеттен? Бас ту Манхеттен ис май лайф, айм сори. Ты поняла, Лилька-дырка-колбаса?

ДАГМАР. А то, пыжик, что есть специальное платье для встреч на уровне ЮНЕСКО, платье под протокол. Серое или голубое, коротенькое. На ладошку выше колена, ясно?! (Лилии.) И если ты, доктор Могила, дура такая с силикатного завода, когда мы поедем в Париж, рядом со мной вдруг появишься в цветастой юбке в пол, длинной, если ты меня перед людьми опозоришь так, то я тебя, Маша-с-Уралмаша, бутылкой так отхерачу, что ты дорогу в Париж забудешь! (Кричит вдруг, что есть силы.) И пусть занесут это в протокол ЮНЕСКО на высшем уровне! Лайф ис харт! Поняла?!!!