Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Глава lv
Роб Точильщик лишается места Привратник у железных ворот, отделявших двор от улицы, оставил дверьсторожки открытой и ушел, намереваясь, вне сомнения, присоединиться к тем, кто поднял шум у двери на площадке парадной лестницы. Осторожно поднявзасов, Каркер выскользнул на улицу, стараясь не шуметь, притворил скрипевшиеворота и поспешил уйти. В лихорадочной тревоге, вызванной унижением и бессильной яростью, он немог бороться с паническим страхом. Страх достиг таких пределов, что Каркерготов был слепо броситься навстречу любой опасности, только бы нестолкнуться с человеком, которого он два часа назад считал не заслуживающимвнимания. Внезапный его приезд, столь неожиданный для Каркера, звук егоголоса, столь близкая возможность встречи лицом к лицу могли ошеломить его впервую минуту, но затем он принял бы все это хладнокровно и не хуже любогонегодяя дерзко смотрел бы в глаза своему преступлению. Но то обстоятельство, что козни его и коварство обратились против него же самого, сокрушилимужество и самоуверенность мистера Каркера. Гордая женщина отшвырнула его, как червя, заманила в ловушку и осыпала насмешками, восстала против него иповергла в прах. Душу этой женщины он медленно отравлял и надеялся, чтопревратил ее в рабыню, покорную всем его желаниям. Когда же, замышляя обман, он сам оказался обманутым и лисья его шкура была с него содрана, он улизнул, испытывая замешательство, унижение, испуг. Пока он крадучись пробирался по улицам, ужас, ничего общего не имеющийс этим страхом перед погоней, потряс его, словно электрический ток. Какой-тостранный ужас, непонятный и необъяснимый, от которого земля уходила из-подног, что-то стремительно несущееся в воздухе, словно смерть, летящая накрыльях. Он съежился, как будто хотел уступить ей дорогу. Однако она непронеслась мимо, - ее здесь никогда и не было, но какой ужас оставило позадисебя это неведомое! Он поднял злобное лицо, искаженное тревогой, к ночному небу, гдезвезды, такие спокойные, светили так же, как и в минуту,, когда он крадучисьвышел на двор. И он остановился, чтобы подумать о том, что теперь делать.Боязнь, что ему придется скрываться от погони в чужом, далеком городе, гдезакон, быть может, не защитит его, новое для него чувство, что город этот -чужой и далекий, чувство, порожденное тем, что он внезапно остался совсем-один после крушения всех своих планов, боязнь, более сильная, что наемныйубийца может прикончить его в темном закоулке, если он станет искать убежищав Италии или Сицилии, - нелепая мысль, внушенная грехом и страхом, - и, наконец, какое-то смутное желание действовать вопреки прежним своимнамерениям, раз у него все планы рухнули, - все это побуждало его ехать вАнглию. " Там я буду, во всяком случае, в большей безопасности, - думал он. -Если я решу не встречаться с этим сумасшедшим, там меня труднее будетвыследить, чем здесь, за границей. Если же я решусь на встречу (когдапройдет этот проклятый припадок), я буду по крайней мере не один, как здесь, где некому слово сказать, не с кем посоветоваться, нет никого, кто бы мнемог помочь. Там меня не будут гнать и травить, как крысу". Он пробормотал сквозь зубы имя Эдит и сжал кулак. Пробираясь в тенимассивных зданий, он стискивал зубы, призывал на ее голову страшныепроклятья и озирался по сторонам, как будто искал ее. Крадучись, он дошел доворот постоялого двора. Все спали. Но когда он позвонил в колокольчик, явился какой-то человек с фонарем, и вскоре он уже стоял с этим человеком вкаретном сарае и договаривался о найме старого фаэтона, чтобы ехать в Париж. Договорились быстро и тотчас же послали за лошадьми. Распорядившись, чтобы экипаж, когда запрягут, выехал следом за ним, он, все так жекрадучись, выбрался из города, миновал старый крепостной вал и пошел надорогу; она словно струилась потоком по темной равнине. Куда уводила она? Где она обрывалась? Когда под влиянием этих мыслей онприостановился, окидывая взглядом хмурую долину, где чахлые деревья отмечалинаезженный путь, снова налетела несущаяся на крыльях смерть, сновапронеслась мимо, стремительная и неодолимая, и снова не осталось ничего, кроме ужаса, такого же темного, как окружающий пейзаж, и неясного, как самыедальние его границы. Ветра не было; в глубоком сумраке ночи не промелькнуло ни одной тени; не было шума. Город раскинулся позади, сверкая огнями, и звездные миры былизаслонены шпицами и крышами, которые едва вырисовывались на фоне неба.Темное и пустынное пространство окружало его со всех сторон, и часы слабопробили два. Казалось ему, он шел долго и прошел большое расстояние, частоостанавливаясь и прислушиваясь. Наконец до его настороженного слуха долетелзвон бубенчиков. Звеня то тише, то громче, то совсем замирая, то чутьпозвякивая там, где дорога была плохая, то звеня бойко и весело, ониприближались, и, наконец, громко закричав и щелкнув бичом, мрачный форейтор, закутанный до самых глаз, остановил возле него четверку лошадей. - Кто там идет? Мосье? - Да. - Мосье прошел не малый путь темной ночью. - Неважно. У каждого свой вкус. Больше никто не заказывал лошадей напочтовой станции? - Тысяча чертей!.. прошу прощения. Заказывал ли кто лошадей? В такуюпору? Нет. - Слушай, приятель! Я очень тороплюсь. Посмотрим, быстро ли мы будемподвигаться вперед. Чем быстрее, тем больше получишь на чай. В путь! Живей! - Э-ге-гей! Н-н-но-о! Пошел! И галопом - вперед по черной равнине, вздымая пыль и разбрызгиваягрязь! Дребезжание и тряска отвечали стремительным и беспорядочным мыслямбеглеца. Все было туманно вокруг него, все было туманно в его душе.Предметы, пролетающие мимо, сливающиеся один с другим, едва схваченныеглазом, скрывшиеся из виду, исчезнувшие! За отдельными кусками изгороди илистены коттеджа у самой дороги - мрачная пустыня. За неясными образами, возникавшими в его воображении и тут яге стиравшимися, - черная безднаужаса, бешенства и неудавшегося предательства. По временам с далекой Юрыдолетала струя горного воздуха и таяла на равнине. Иногда чудилось ему -снова налетал этот вихрь, такой неистовый и ужасный, проносился мимо иледенил ему кровь. Фонари, бросая отблески на головы лошадей, темную фигуру форейтора иразвевающийся его плащ, творили сотни смутных видений, гармонировавших с егомыслями. Тени знакомых людей, склонившихся над конторками и книгами впамятной ему позе; странный облик человека, от которого он бежал, или обликЭдит; в звоне бубенчиков и стуке колес - слова, когда-то произнесенные.Путаница в представлении о времени и месте: прошлая ночь отодвинута на месяцназад, то, что было месяц назад, происходит прошлой ночью, родина тобезнадежно далека, то совсем близка; волнение, разлад, гонка, тьма исмятение в нем и вокруг него. Э-ге-гей! Пошел! И галопом по черной равнине, вздымая пыль и разбрызгивая грязь, взмыленные лошади храпят и рвутся вперед, словно каждая несет на своей спине дьявола, и в диком торжестве мчатся потемной дороге - куда? Снова налетает непонятный ужас, а когда он проносится мимо, бубенчикизвенят в ушах: " Куда? " Колеса стучат: " Куда? " Все шумы и звуки повторяютэтот крик. Отблески и тени пляшут, как чертенята, над головами лошадей.Теперь нельзя останавливаться, нельзя медлить! Вперед, вперед! Мчатьсябешено по темной дороге! Он не мог думать сколько-нибудь связно. Он не мог отделить один предметразмышления от другого настолько, чтобы хоть на минуту сосредоточитьсятолько на нем. Рухнувшая надежда получить желанную награду за прежнеесамообуздание, неудавшаяся измена человеку, всегда честному и великодушномупо отношению к нему, но чьи высокомерные слона и взгляды он хранил в памятив течение многих лет (люди фальшивые и хитрые всегда втайне презирают иненавидят того, перед кем пресмыкаются, и с затаенной злобой приносят даньуважения, зная, что оно ничего не стоит), - вот к чему возвращались его думычаще всего. Глухую ненависть к женщине, которая заманила его в эту ловушку иотомстила за себя, он чувствовал все время; неясные, уродливые планы местироились у него в голове; но все это терялось в тумане. Мысли быстро инепоследовательно сменяли одна другую. И пока он так лихорадочно ибезуспешно пытался сосредоточиться, его упорно преследовала мысль, что лучшебы ему отложить размышления на какой-то неопределенный срок. Потом ему вспомнились давно минувшие дни, предшествовавшие второмубраку. Он вспомнил о том, как завидовал сыну, как завидовал дочери, с какоюисключительной ловкостью удерживал на расстоянии всех, добивавшихся близкогознакомства, как обвел одураченного им человека чертой, через которую никто, кроме него, не мог переступить. А затем он подумал: неужели все это онсделал только для того, чтобы бежать теперь, как затравленный вор, от этогоодураченного им бедняги? Он готов был покончить с собой, карая себя за трусость, но эта трусостьбыла поистине лишь тенью его поражения, неотделимой от него. Вера в своесобственное коварство пошатнулась от одного удара, он знал теперь, что былжалким орудием в руках другого человека, и это сознание парализовало его.Одержимый бессильной яростью, он ненавидел Эдит, ненавидел мистера Домби, ненавидел самого себя, но тем не менее он бежал и ничего другого не могсделать. Снова и снова он прислушивался, не раздается ли за его спиною стукколес. Снова и снова ему чудилось, будто Этот стук становится все громче игромче. Наконец он до такой степени в этом убедился, что крикнул: " Стой! ", даже задержку предпочитая такой неуверенности. Это слово быстро остановило посреди дороги экипаж, лошадей, форейтора. - Черт возьми! - крикнул форейтор, оглянувшись. - В чем дело? - Прислушайся-ка! Что это такое? - Что? - Что это за шум? - Ах, будь ты проклят, стой смирно, чертов разбойник! - С этими словамион обратился к лошади, тряхнувшей бубенчиками. - Какой шум? - Сзади. Не скачет ли кто? Вот! Слышишь? - Стой смирно, свиное рыло! - Это относилось к другой лошади, укусившейсвою соседку, которая испугала двух других лошадей, а те рванулись вперед иостановились. - Никого там нет. - Никого? - Никого, разве что рассвет нас догоняет. - Кажется, ты прав. Сейчас и я ничего не слышу. Вперед! Сначала экипаж, полускрытый дымящимся облаком, поднимающимся надлошадьми, подвигается медленно, так как форейтор, которого зря задержали, угрюмо достает складной нож и прилаживает новый ремень к кнутовищу. Затем: " Э-ге-гей! Н-н-но-о! Пошел! " - и снова бешено мчатся вперед. И вот потускнели звезды, забрезжил дневной свет, и, стоя в фаэтоне иоглядываясь, он мог различить дорогу позади и убедиться, что на ней не видноникого. И вскоре рассвело, и солнце осветило поля и виноградники; и дорожныерабочие, поодиночке выходя из своих лачуг, наспех поставленных возлекакой-нибудь кучи камней на обочине, брались за дело или жевали хлеб. Затемпоказались крестьяне, шедшие на работу или на базар, или сидевшие у дверейбедных домиков, они лениво глазели на него, когда он проезжал мимо. И, наконец, показалась почтовая станция; перед ней была грязь по щиколотку, авокруг - дымящиеся кучи навоза и полуразрушенные надворные строения. А наэту живописную картину взирал огромный старинный каменный замок, незащищенный деревьями от солнца; половина окон его была заколочена, зеленаяплесень лениво ползла по стенам, поднимаясь от террасы с балюстрадой костроконечным башенкам. Угрюмо забившись в угол фаэтона, сосредоточившись на одном желании -двигаться побыстрее (правда, иногда он вставал, и ехал стоя на протяжениицелой мили, и смотрел назад - всякий раз, когда вокруг была открытаяместность), он продолжал путь, по-прежнему откладывая размышления нанеопределенный срок, по-прежнему страдая от бесцельных мыслей. Стыд, разочарование, сознание своего поражения глодали его сердце; непокидавшая его боязнь быть настигнутым или встретить кого-нибудь - ибо онбеспричинно страшился даже путешественников, ехавших той же дорогой емунавстречу, - была ему не по силам. Нестерпимый ужас, овладевший им ночью, возвращался и днем. Однообразный звон бубенчиков и стук копыт, однообразиеего тревоги и бессильной ярости, однообразное чередование страха, сожаленийи гнева превратили это путешествие в какое-то видение, в котором не былоничего реального, кроме его собственных терзаний. Это было видение: длинные дороги, тянувшиеся к горизонту, все времяотступающему и недостижимому; скверно вымощенные города на холмах и вдолинах, где в темных дверях и худо застекленных окнах появлялись чьи-толица и где на длинных, узких улицах забрызганные грязью коровы и быки, выставленные рядами на продажу, бодались, мычали и получали удары дубинкой, которая могла проломить им голову; мосты, распятия, церкви, почтовыестанции, свежие лошади, которых запрягали против их води, и лошадипоследнего перегона, взмыленные и грустно стоявшие, понурив голову, у дверейконюшни; маленькие кладбища с черными покосившимися крестами на могилах ивисевшими на них увядшими венками; снова длинные дороги, тянувшиеся в гору ипод гору, к предательскому горизонту; утро, полдень и закат солнца, ночь ивосход молодого месяца. Это было видение: покинуть на время длинные дороги и ехать по скверноймостовой, трястись и громыхать по ней и смотреть на высокую колокольню, поднимавшуюся над крышами домов; выйти из экипажа и торопливо закусывать ибольшими глотками пить вино, которое не придает бодрости; идти пешком сквозьтолпу нищих-слепцов с дрожащими веками (их вели старухи, подносившиезажженные свечи к их лицам), слабоумных, хромых эпилептиков, разбитыхпараличом; пройти сквозь гул голосов, смотреть из экипажа на обращенные кнему лица и протянутые руки, страшась, как бы не пробился впередкакой-нибудь преследователь; снова мчаться по длинной-длинной дороге, сидетьв тупом оцепенении, забившись в угол, вставать и смотреть туда, где месяцслабо освещает на много миль вперед все ту же бесконечную дорогу, илиобернуться, чтобы поглядеть, кто следует за ним. Не спать, но иногда дремать с открытыми глазами и, вздрогнув, вскочитьи вслух отозваться на пригрезившийся оклик. Проклинать самого себя за то, что он находится здесь, за то, что бежал, за то, что дал ей уйти, за то, чтоне встретился с ним лицом к лицу и не бросил ему вызова. Смертельновраждовать со всем миром, но прежде всего - с самим собой. Ехать и всеокружающее заражать своим мрачным унынием. Это было лихорадочное видение: образы прошлого, перепутанные с образаминастоящего; вся его жизнь и Это бегство, слившиеся воедино. Бешено спешитькуда-то, где он должен быть. Видеть, как старые сцены врываются в то новое, что попадалось ему на пути. Размышлять о минувшем и далеком, как будто необращая внимания на встречающиеся предметы, но мучительно сознавать, что ониего ошеломляют и образы их теснятся в его разгоряченном мозгу. Это было видение: бесконечные перемены и все тот же однообразный звонбубенчиков, стук колес и копыт, и нет покоя. Города и деревни, почтовыестанции, лошади, форейторы, холмы и долины, свет и тьма, дороги и мостовые, горы и лощины, дождь и ведро, и все тот же однообразный звон бубенчиков, стук колес и копыт, и нет покоя. Это было видение: подъезжать, наконец, поболее оживленным дорогам к далекой столице, огибать на полном скакустаринные соборы и мчаться через маленькие города и деревни, разбросанныетеперь при дороге гуще, чем раньше, и сидеть, забившись в угол, прикрываялицо плащом, когда прохожие смотрели на него. Ехать все дальше и дальше, по-прежнему откладывая размышления нанеопределенный срок, по-прежнему терзаясь мыслями; потерять представление отом, сколько часов длится эта езда, не различать ни времени, ни места.Томиться от жажды и чувствовать головокружение и близость безумия. Ивсе-таки рваться вперед, словно не можешь остановиться, и въехать в Париж, где мутная река невозмутимо катит свои быстрые воды между двух бурлящихпотоков жизни. Это все еще было видение, смутное видение: мосты, набережные, бесконечные улицы, винные лавки, водоносы, толпы людей, солдаты, кареты, военные барабаны, пассажи. Однообразный звон бубенчиков и стук колес икопыт, поглощенные, наконец, шумом и грохотом города. Постепенное замираниеэтого гула, когда он выехал в другом экипаже, через другую заставу. Сноваоднообразный звон, - в то время как он едет к берегу моря, - звон бубенчикови стук колес и копыт, и нет покоя. Снова закат солнца и вечерние сумерки. Снова длинные дороги, темнаяночь и бледные огоньки в окнах вдоль обочины, и все тот же однообразный звонбубенчиков, и стук колес и копыт, и нет покоя. Рассвет, загорающийся день ивосход солнца. Это было видение: медленно подняться на холм и на вершине егопочувствовать свежий морской ветер и увидеть отблески утреннего света нагребнях далеких волн. Спуститься в порт в разгар прилива и видетьвозвращающиеся рыбачьи лодки и радостно ожидающих женщин и детей. Видетьсети и рыбацкую одежду, разложенные для просушки на берегу; видетьхлопотливых матросов и слышать их голоса высоко среди мачт и снастей; видетьнеугомонную, сверкающую воду и всюду ослепительный блеск. Удаляться от берега и смотреть на него с палубы, когда он становитсятуманной дымкой, кое-где прорезанной солнцем, освещающим землю. Зыбь, брызгии шепот спокойного моря. Другая серая полоса на воде, на пути судна, быстросветлеющая и вздымающаяся все выше. Утесы, дома, мельница, церковь, вырисовывающиеся все яснее и яснее. Войти, наконец, в тихие воды ипришвартоваться к пирсу, на котором группами стоят люди, приветствуя друзейна борту. Высадиться на берег, быстро пробраться сквозь толпу, сторонитьсявсех и каждого и быть, наконец, снова в Англии. В этой полудремоте ему пришла в голову мысль уехать в отдаленнуюдеревню, которую он знал, притаиться там, разведать окольными путями, какиераспространились слухи, и решить, как надлежит действовать. Все в том жесостоянии притупления чувств и рассудка он вспомнил об одной железнодорожнойстанции, где ему нужно было делать пересадку и где была скромная гостиница.Он смутно подумал о том, что можно остановиться там и отдохнуть. С такими намерениями он постарался как можно быстрее проскользнуть ввагон, лег, завернувшись в плащ и притворяясь спящим, и поезд быстро умчалего от моря в глубь страны, к зеленеющим полям. Прибыв на станцию, онвыглянул из окна и внимательно осмотрелся. Воспоминание не обмануло его. Этобыло уединенное местечко на опушке небольшого леса. Только один дом виднелсятам, специально выстроенный или перестроенный под станционное помещение иокруженный прекрасным садом; ближайший маленький городок находился нарасстоянии нескольких миль. Здесь он вышел из вагона и, никем не замеченный, отправился прямо в таверну и Занял две смежных комнаты, расположенных встороне от остальных. Он хотел отдохнуть и вновь обрести самообладание и душевное равновесие.Им овладело бессмысленное бешенство, и, шагая по своей комнате, он скрежеталзубами. Мысли его - от них невозможно было избавиться, невозможно было имиуправлять - по-прежнему блуждали, не подчиняясь его воле, и увлекали его засобой. Он был оглушен и чувствовал смертельную усталость. Но на нем, казалось, лежало проклятье: он не мог снова обрести покой, чувства были притуплены, но сознание не угасало. В этом отношении он владелсвоими чувствами не больше, чем если бы это были чувства другого человека.Они не принуждали его отмечать звуки и образы данной минуты, но их нельзябыло отвлечь от смутного видения - его путешествия. Видение это все времябыло у него перед глазами. Эдит стояла, устремив на него мрачный, презрительный взгляд, а он мчался вперед, через города и деревни, сквозьсвет и тьму, в дождь и ведро, по дорогам и мостовым, по холмам и долинам, вгору и под гору, измученный и запуганный однообразным звоном бубенчиков, стуком колес и копыт и невозможностью обрести покой. - Какой у нас сегодня день? - спросил он лакея, накрывавшего на стол кобеду. - Какой день, сэр? - Сегодня среда? - Среда, сэр? Нет, сэр. Четверг, сэр. - Я забыл. Который час? У меня часы не заведены. - Пять часов без нескольких минут, сэр. Вероятно, долго путешествовали, сэр? - Да. - По железной дороге, сэр? - Да. - Очень утомительно, сэр. Мне-то не часто случалось путешествовать пожелезной дороге, сэр, но об этом не раз говорили приезжие джентльмены. - Много бывает приезжих? - Много, сэр. Но сейчас никого нет. Затишье в делах, сэр. Всюду теперьзатишье, сэр. Он ничего не ответил. Приподнявшись с дивана, на котором лежал, он сел, оперся локтями на колени и уставился в пол. Он ни на минуту не могсосредоточиться. Его мысли устремлялись куда попало, но ни на одно мгновеньене засыпали. После обеда он выпил много вина, но тщетно. Такими искусственнымисредствами он не мог себя усыпить. Мысли, еще более бессвязные, ещебезжалостнее увлекали его за собой, словно бешеные кони - приговоренного ксмерти. Не было забвенья, и не было покоя. Сколько времени он сидел, пил и думал, отданный во власть беспорядочныммыслям, - на это никто не мог ответить с меньшей уверенностью, чем он сам.Но он знал, что сидел долго перед горевшей на столе свечой; вдруг он вскочили с ужасом стал прислушиваться. Ибо на сей раз ему не почудилось. Земля дрожала, в доме дребезжалистекла, что-то неистово и стремительно неслось, рассекая воздух! Ончувствовал, как оно приблизилось и промчалось мимо. Но, подбежав к окну иувидев, что это такое, он тем не менее отшатнулся, словно смотреть былонебезопасно. Будь проклят этот огненный грохочущий дьявол, так плавно уносящийсявдаль, оставляющий за собой в долине отблеск света и зловещий дым искрывающийся из виду! Каркеру чудилось, будто его быстро убрали с пути этогодьявола и спасли от опасности быть разорванным в клочья. Эта мысль заставилаего содрогнуться и съежиться даже теперь, когда окончательно замер гул и навсем протяжении железнодорожного полотна, какое он мог видеть при светелуны, было безлюдно и тихо, как в пустыне. Не в силах заснуть, чувствуя - а может быть, ему только казалось, - чтоего неудержимо влечет к этой дороге, он вышел из дому и стал бродить у самыхрельсов, отмечая путь поезда по дымящейся золе, лежавшей на шпалах. Он брелоколо получаса в том направлении, где скрылся поезд, затем повернулся ипошел в противоположную сторону, по-прежнему вдоль полотна, мимо садагостиницы и дальше, с любопытством посматривая на мосты, сигналы, фонари изадавая себе вопрос, когда же промчится еще один демон. Содрогание земли, вибрирующие звуки, пронзительный далекий свисток, тусклый свет, превращающийся в два красных глаза, и разъяренный огонь, роняющий тлеющие угли; непреодолимое нарастание рева, резкий порыв ветра игрохот - еще один поезд промчался и исчез, а Каркер уцепился за калитку, словно спасаясь от него. Он дождался следующего поезда, а затем еще одного. Он прошел тот жепуть в обратную сторону, и снова вернулся, и - сквозь мучительные видениясвоего бегства - всматривался вдаль, не покажется ли еще одно из этихчудовищ. Он блуждал около станции, выжидая, чтобы одно из них здесьостановилось; а когда оно остановилось и его отцепили от вагонов, чтобыналить воды, он подошел к нему и стал рассматривать его тяжелые колеса имедную грудь и думать о том, какой жестокой силой и могуществом наделенооно. О, видеть, как эти огромные колеса начинают медленно вращаться, идумать о том, как они надвигаются на тебя и крушат кости! Возбужденный вином и жаждою покоя - эту жажду, несмотря на крайнее егоутомление, утолить было невозможно, - он не переставал болезненно думать обэтом. Когда он вернулся в свою комнату - было около полуночи, - эти мысливсе еще преследовали его, и он сидел, прислушиваясь, не подходит ли еще одинпоезд. Так было и в постели, когда он улегся, не надеясь заснуть. Он продолжалприслушиваться. Когда пол начинал содрогаться, он вставал, подходил к окну инаблюдал (отсюда это было видно), как тусклый свет превращается в двакрасных глаза, разъяренный огонь роняет тлеющие угли, с грохотом проноситсячудовище и над долиной стелется тропа из искр и дыма. Затем он смотрел в тусторону, куда решил уехать на восходе солнца (ибо здесь не было для негопокоя), и снова он ложился в постель, тревожимый все тем же однообразнымзвоном бубенчиков и стуком колес и копыт, вплоть до прибытия следующегопоезда. Так продолжалось всю ночь. Не овладев собою, он, казалось, всебольше и больше терял над собою власть в эти ночные часы. Когда забрезжилрассвет, он все еще терзался прежними думами и все еще откладывалразмышления до той поры, когда состояние его улучшится. Прошлое, настоящее ибудущее смутно вырисовывались перед ним, все разом, а он утратил всякуюспособность сосредоточить внимание на чем-нибудь одном. - Когда отходит мой поезд? - спросил он лакея, прислуживавшего емунакануне и вошедшего сейчас со свечой. - Примерно в четверть пятого, сэр. Курьерский проходит в четыре часа, сэр. Он здесь не останавливается. Он провел рукой по голове, - в висках молотками стучала кровь, - ипосмотрел на часы. Было около половины четвертого. - Кажется, вы один уезжаете, сэр, - заметил слуга. - Здесь остановилисьеще два джентльмена, сэр, но они ждут поезда в Лондон. - Вы как будто говорили, что здесь никого нет, - сказал Каркер, повернувшись к нему и изобразив на своем лице подобие той улыбки, какою онулыбался, когда бывал разгневан или что-то подозревал. - Тогда никого не было, сэр. Два джентльмена приехали ночью с поездом, который здесь останавливается. Принести теплой воды, сэр? - Нет. И уберите свечу. Здесь достаточно светло для меня. Он бросился полуодетый на постель и, как только слуга ушел, поспешилподойти к окну. Ночь отступила перед холодным рассветом, и на небе ужезагоралось алое зарево восходящего солнца. Он смочил голову водой, умылся -это его ничуть не освежило, - поспешно оделся, уплатил по счету и вышел. Его охватил неприятный холодок, вызывающий озноб. Выпала густая роса, ион задрожал, хотя и был разгорячен. Бросив взгляд на те места, где бродилночью, и на сигнальные огни, слабо мерцавшие в утреннем свете и уженеспособные выполнять свое назначение, он повернулся в ту сторону, гдевосходило солнце, и увидел его во всем его великолепии, когда оно поднялосьнад горизонтом. Какой несказанной, какой торжественной красотой сияло оно! Когда онсмотрел потускневшими глазами, как оно восходит, ясное и безмятежное, равнодушное к тем преступлениям и злодеяниям, которые с начала мирасовершались в сиянии его лучей, - кто станет утверждать, что в нем непробудилось хотя бы смутное представление о добродетельной жизни на земле инаграде за нее на небе?! Если когда-нибудь он мог вспомнить с нежностью ираскаянием о сестре или брате, кто станет утверждать, что он не вспомнил оних в тот миг? Да, он должен был вспомнить, ибо час его пробил. Смерть надвигалась нанего. Он был вычеркнут из списка живых и приближался к могиле. Он заплатил за проезд до той деревни, где предполагал остановиться, истал прохаживаться взад и вперед, посматривая вдоль железнодорожного пути: содной стороны он видел долину, а с другой - темный мост. И вдруг, сделавповорот там, где оканчивалась деревянная платформа, по которой онпрогуливался, он увидел человека, от которого бежал. Тот появился в дверяхстанционного здания, откуда вышел и он сам. И глаза их встретились. Потрясенный, он пошатнулся и упал на рельсы. Но, тотчас поднявшись, онотступил шага на два, чтобы увеличить расстояние между собою ипреследователем, и, дыша быстро и прерывисто, посмотрел на него. Он услышал крик, и снова крик, увидел, что лицо, искаженное жаждоймести, помертвело и перекосилось от ужаса... почувствовал, как дрожитземля... мгновенно понял... оно приближается... испустил вопль...оглянулся... увидел прямо перед собой красные глаза, затуманенные и тусклыепри дневном свете... был сбит с ног, подхвачен, втянут кромсающимижерновами... они скрутили его, отрывая руки и ноги и, иссушив своим огненнымжаром ручеек его жизни, швырнули в воздух изуродованные останки. Когда путешественник, которого узнал Каркер, очнулся, он увиделчетверых людей, несущих на дощатых носилках что-то тяжелое и неподвижное, чем-то прикрытое, и увидел, как отгоняли собак, обнюхивавших железнодорожноеполотно, и золою засыпали кровь.
Данная страница нарушает авторские права?