Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!
|
|
Глава lIII
Новые сведения Родственники предателя - его отвергнутые брат и сестра - чувствовалитяжесть его преступления едва ли не сильнее, чем тот, кого он столь жестокооскорбил. Как ни было любопытно и требовательно светское общество, однакооно сослужило службу мистеру Домби, побуждая его к преследованию и мести.Оно разожгло его страсть, задело его гордыню, превратило его жизнь вслужение одной-единственной идее и способствовало тому, что утоление гневастало целью, на которой сосредоточились все его помыслы. Все упорство инепреклонность его натуры, вся его жесткость, сумрачность и суровость, преувеличенное представление о собственном значении, все ревнивые чувстваего, возмущавшиеся малейшей недооценкой его особы другими людьми, - всеустремлялось в эту сторону, подобно многочисленным ручьям, сливающимся вединый поток, и увлекало его за собой. Самый страстный и необузданныйчеловек оказался бы более мягкосердечным врагом, чем угрюмый мистер Домби, доведенный до такого состояния. Дикого зверя легче было бы остановить иуспокоить, чем этого степенного джентльмена, носившего накрахмаленныйгалстук без единой морщинки. Упорство его намерения являлось до какой-то степени заменой действия.Пока он еще не знал, где скрывается предатель, это упорство помогало емуотвлечься от собственного несчастья и занять себя другими мыслями. Брат исестра его коварного фаворита были лишены этого утешения; события их жизни, прошлой и настоящей, делали его преступление особенно тяжким для них. Быть может, иной раз сестра с грустью думала о том, что, останься она сним в качестве его спутницы и друга, каким была для него когда-то, пожалуй, он не совершил бы этого преступления. Если и случалось ей об этом думать, она все же никогда не сожалела о своем выборе, нисколько не сомневалась втом, что исполнила свой долг, и отнюдь не преувеличивала своегосамопожертвования. Но если такая мысль мелькала у согрешившего ираскаявшегося брата - а это иногда случалось, - она разрывала ему сердце ивызывала острые угрызения совести, почти нестерпимые. Ему и в голову неприходило порадоваться беде своего жестокого брата в отместку заперенесенные обиды. Разоблачение привело лишь к тому, что он стал нановообвинять себя и мысленно сокрушаться о своем ничтожестве и падении, которыеразделял с ним другой человек, и это служило ему утешением, вызывая в то тевремя угрызения совести. В тот самый день, вечер которого описан в последней главе, когдасветское общество чрезвычайно интересовалось побегом жены мистера Домби, заокном комнаты, где брат и сестра сидели за ранним завтраком, неожиданномелькнула тень человека, направлявшегося к крылечку. Это был Перч, рассыльный. - Я пришел раненько из Болс-Понд, - сказал мистер Перч, с таинственнымвидом заглядывая в комнату и останавливаясь на циновке, чтобы хорошеньковытереть башмаки, которые и без того были чистые, - я рано пришел потому, что вчера получил такое распоряжение. Мне было приказано, мистер Каркер, непременно передать вам утром записку, пока вы еще не ушли. Я был бы здесьна полтора часа раньше, - смиренно добавил мистер Перч, - если бы несостояние здоровья миссис Перч... Этой ночью я раз пять рисковал потерятьмиссис Перч. - Разве ваша жена так тяжело больна? - спросила Хэриет. - Видите ли, мисс, - сказал мистер Перч, сначала обернувшись, чтобыосторожно притворить дверь, - очень уж она близко к сердцу принимаетсобытие, случившееся в нашей фирме. Нервы у нее, знаете ли, оченьчувствительные и очень легко расстраиваются. Да, впрочем, тут и самыекрепкие нервы не выдержат. Вы, конечно, и сами очень расстроены. Хэриет подавила вздох и посмотрела на брата. - Хоть я человек маленький, но, конечно, и я это почувствовал, -продолжал мистер Перч, покачивая головой, - да так, что сам бы этому неповерил, если бы не суждено мне было испытать все на себе. На меня этопроисшествие подействовало как выпивка. Каждое утро я себя чувствую так, словно накануне пропустил лишний стаканчик. Физиономия мистера Перча подтверждала описанные симптомы. Вид у негобыл лихорадочный и истомленный, наводивший на мысль о выпитых стаканчиках, -у мистера Перча и в самом деле развилась привычка ежедневно попадатькаким-то образом в трактиры, где его угощали и расспрашивали. - Поэтому, - вкрадчиво прошептал мистер Перч, снова покачав головой, -я могу судить о чувствах тех, кого особенно затрагивает это крайне печальноеразоблачение. Мистер Перч подождал, не услышит ли он откровенного ответа, но, неполучив его, кашлянул, прикрывая рот рукою. Так как это ни к чему непривело, он кашлянул, прикрывая рот шляпой, а когда и это ни к чему непривело, он положил шляпу на пол и достал из бокового кармана письмо. - Если память мне не изменяет, ответа не требуется, - с приветливойулыбкой сказал мистер Перч. - Но, быть может, вы будете так любезны ипросмотрите это письмо, сэр. Джон Каркер сломал печать - печать мистера Домби - и, ознакомившись ссодержанием записки, очень короткой, сказал: - Да, ответа не нужно. - В таком случае, я пожелаю вам доброго утра, мисс, - сказал Перч, шагнув к двери, - и осмелюсь выразить надежду, что вы постараетесь неслишком падать духом из-за этого печального происшествия. Газеты, - добавилмистер Перч, отступая на два шага и таинственным шепотом обращаясьодновременно к брату и к сестре, - охотятся за новостями так, что вы ивообразить не можете. Один человек из воскресной газеты, в синем пальто ибелой шляпе, который уже пытался меня подкупить, - незачем и говорить, чтобезуспешно, - вертелся вчера у нас во дворе до двадцати минут девятого. Ясам видел, как он подсматривал в замочную скважину конторы, но знаете ли, замок патентованный, и ровно ничего не увидишь. А другой, в военном, целыйдень сидит в буфетной " Королевского герба", - сказал мистер Перч. - Напрошлой неделе я случайно обронил там какое-то замечание, а на следующийдень - это было воскресенье, - к великому своему изумлению, вижу, что оноуже напечатано. Мистер Перч полез в карман, словно хотел извлечь эту заметку, но, невстретив поощрения, вытащил теплые перчатки, подобрал шляпу и откланялся. Ине настал еще полдень, а мистер Перч уже успел рассказать избранномуобществу в " Королевском гербе" и в других местах о том, как мисс Каркер, разрыдавшись, схватила его за обе руки и воскликнула: " О милый, милый Перч, единственное мое утешение - видеть вас! ", и как мистер Джон Каркер сказалустрашающим голосом: " Перч, я от него отрекаюсь! Никогда не называйте егомоим братом! " - Милый Джон, - спросила Хэриет, когда они остались вдвоем и с минуткупомолчали, - это письмо принесло дурные вести? - Да. Но ничего неожиданного, - ответил он. - Вчера я видел того, ктонаписал это письмо. - Того, кто написал? - Мистера Домби. Он дважды прошел через контору, когда я был там. Досих пор мне удавалось не попадаться ему на глаза, но я не мог надеяться, чтотак будет и впредь. Вполне понятно, мое присутствие должно казаться емунеприятным. Полагаю, то же самое чувствовал бы и я. - Неужели он это сказал? - Нет. Он ничего не сказал, но я видел, как его глаза на секундуостановились на мне, и приготовился к тому, что должно было случиться, - ктому, что случилось. Я уволен! По мере сил она старалась скрыть свое смятение и казаться бодрой, ноэта новость была печальной по многим соображениям. - " Незачем объяснять вам, - начал Джон Каркер, вслух читая письмо, -почему ваше имя, произносимое в какой бы то ни было связи с моим, отнынебудет звучать странно и почему для меня нестерпимо видеть того, кто это имяносит. Я уведомляю вас о прекращении с сего числа всяких отношений междунами и настаиваю, чтобы вы не делали никаких попыток возобновить связи сомной или с моей фирмой". В письмо вложены деньги. Их больше, чем полагаетсяпри увольнении, а вот и моя отставка. Право же, Хэриет, если мы вспомнимпрошлое, то надо признать, что это снисходительная и деликатная мера. - Если есть снисходительность и деликатность, Джон, в том, чтобыналагать на тебя кару за проступок другого, то я с тобой согласна, - кроткоотозвалась она. - Члены нашего семейства не первый раз причиняют ему зло, - сказал ДжонКаркер. - У него есть основания содрогаться при звуке нашего имени иполагать, что в нас есть что-то губительное для него. Я и сам мог бы такподумать, Хэриет, если бы не было на свете тебя. - Брат, не нужно так говорить. Если, как ты утверждаешь, у тебя естькакие-то особые причины - но я это отрицаю! - любить меня, то пощади меня ине говори таких безумных, нелепых слов! Он закрыл лицо обеими руками, но когда она подошла к нему, позволил ейвзять его руку в свою. - Я понимаю, что после стольких лет тяжело быть уволенным, - сказалаего сестра, - а причина этого увольнения ужасна для нас обоих. Однако мыдолжны жить и искать средства к существованию. Ну, что ж! Мы можем этоделать, не теряя мужества. Бороться, Джон, бороться вместе - в этом нашагордость, а не позор. Улыбка появилась у нее на губах, когда она поцеловала его в щеку ипросила не унывать. - Ах, дорогая сестра! Ты по доброй воле и по своему великодушию связаласебя с погибшим человеком! С опороченным человеком. С человеком, у которогонет ни одного друга и который разогнал и всех твоих друзей! - Джон! - Она быстро зажала ему рот рукою. - Не говори так ради меня.Ради нашей многолетней дружбы. - Он молчал. - Теперь вот что я теберасскажу, дорогой мой. - Она тихо подсела к нему. - Я так же, как и ты, ждала этого. И когда я думала об этом, и ждала со страхом, и старалась помере сил приготовиться, я решила сказать тебе, раз уж этому сужденослучиться, что я скрывала от тебя одну тайну и что у нас есть друг. - Как же зовут нашего друга, Хэриет? - спросил он с печальной улыбкой. - Право, не знаю; но однажды он с жаром заявил мне о своих дружескихчувствах и о своем желании быть нам полезным. А я и по сей день ему верю. - Хэриет! - с изумлением воскликнул брат. - Где же он живет, этот друг? - Этого я тоже не знаю, - сказала она. - Но он знает нас обоих и нашуисторию - всю нашу историю, Джон. Вот потому-то я, следуя его совету, скрылаот тебя его посещение. Я опасалась, как бы ты не огорчился, услышав, что этаистория ему известна. - Посещение? Неужели он был здесь, Хэриет? - Здесь, в этой комнате. Один раз. - Что это за человек? - Не молодой. Он уже начал седеть и, как он сам сказал, скоро станетсовсем седым. Но великодушный, искренний и добрый. В этом я уверена! - И ты только один раз его видела, Хэриет? - В этой комнате только один раз, - ответила сестра, на щеках которойвспыхнул легкий румянец, мгновенно угасший. - Но, зайдя сюда, он упрашивал, чтобы я позволила ему видеть меня раз в неделю, когда он проходит мимонашего дома, - в знак того, что у нас все благополучно и мы по-прежнему ненуждаемся в его помощи. Видишь ли, я сказала ему, когда он предложил намсвои услуги - а это и было целью его посещения, - что мы ни в чем ненуждаемся. - Так, значит, раз в неделю... - С тех пор раз в неделю, и всегда в тот же самый день и в тот же час, он проходит мимо нашего дома; всегда пешком, всегда по направлению к Лондонуи всегда приостанавливаясь только для того, чтобы поклониться мне и веселопомахать рукой, словно добрый опекун. Он мне это обещал, когда предложил этизабавные свидания, и так мило и добросовестно сдержал свое слово, что есливначале и были у меня какие-нибудь сомнения (вряд ли они были, Джон, такимон казался простым и искренним), они быстро рассеялись, и я радовалась, когда наступал назначенный день. В прошлый понедельник - первый понедельникпосле этого ужасного события - он не появился. И я с недоумением размышлялао том, находится ли его отсутствие в какой-нибудь связи с тем, чтослучилось. - Какая же может быть связь? - осведомился брат. - Не знаю. Я просто задумалась о совпадении, но не пыталась егообъяснить. Я уверена, что он придет. А когда он придет, милый Джон, позвольмне сказать ему, что я, наконец, поговорила с тобой, и позволь познакомитьтебя с ним. Он несомненно поможет нам найти средства к существованию. Онхотел только одного - как-нибудь облегчить мою и твою жизнь. И я емуобещала, что в нужде я о нем вспомню, и тогда его имя не будет для настайной. - Хэриет, - сказал брат, слушавший с величайшим волнением, - опиши мненаружность этого джентльмена. Я несомненно должен знать того, кто так хорошоменя знает. Его сестра постаралась как можно живее изобразить черты лица, фигуру икостюм своего гостя. Но или Джон Каркер не знал этого человека, или описаниеее оказалось неточным, или же он, шагая взад и вперед по комнате, увлексясвоими собственными мыслями, - как бы то ни было, он не мог узнатьнарисованный ею портрет. Во всяком случае, они условились, что он увидит оригинал, как толькотот снова появится. Когда это решение было принято, сестра, уже не с такойтяжестью на сердце, занялась домашними делами, а поседевший человек, бывшиймладший служащий фирмы " Домби и Сын", посвятил первый день непривычной емусвободы работе в саду. Был уже поздний час, и брат читал вслух, а сестра занималась шитьем, когда кто-то постучал в дверь. В той атмосфере тревоги и опасений, котораянависала над ними после бегства брата, этот звук, необычный здесь, показалсяпочти страшным. Брат подошел к двери, сестра сидела и пугливоприслушивалась. Кто-то заговорил с Джоном, а он ответил и как будтоудивился; обменявшись несколькими словами, они вдвоем вошли в комнату. - Хэриет, - сказал брат, вводя позднего гостя и говоря тихим голосом, -это мистер Морфин - джентльмен, все время служивший вместе с Джеймсом вфирме Домби. Его сестра отшатнулась, словно увидела привидение. В дверях стоялневедомый друг с темными волосами, тронутыми сединой, с румяным лицом, сшироким чистым лбом и карими глазами, - человек, чью тайну она так долгоскрывала. - Джон, - задыхаясь, сказала она, - это тот самый джентльмен, о которомя тебе говорила сегодня! - Этот джентльмен, мисс Хэриет, - входя в комнату, сказал гость, ненадолго задержавшийся на пороге, - с великим облегчением слышит вашислова. По пути сюда он все время придумывал, какое бы ему дать объяснение, ини одно его не удовлетворяло. Мистер Джон, я здесь не совсем чужой человек.Вы были очень изумлены, когда увидели меня у своей двери. Кажется, сейчас выеще больше изумлены. Ну, что ж, это понятно при данных обстоятельствах. Еслибы мы не были такими рабами привычки, у нас было бы вдвое меньше основанийудивляться. Тем временем он приветствовал Хэриет с тою милой сердечностью иуважением, какие она так хорошо запомнила, уселся рядом с ней, положил настол свою шляпу и бросил в нее перчатки. - Нет ничего удивительного в том, что у меня появилось желание увидетьвашу сестру, мистер Джон, - сказал он, - и что я по-своему удовлетворил этожелание. Что же касается регулярности моих визитов (об этом она, быть может, осведомила вас), то в этом нет ничего из ряда вон выходящего. Вскоре онивошли у меня в привычку, а мы - рабы привычки... рабы привычки! Засунув руки в карманы и откинувшись на спинку стула, он посмотрел набрата и сестру, как будто ему занятно было видеть их вместе, и продолжал скаким-то раздражением и в то же время задумчиво: - Это та самая привычка, которая питает в иных из нас, способных налучшее, дьявольскую гордыню и упрямство, в других укрепляет наклонность кподлости, у большинства развивает равнодушие, - привычка, под воздействиемкоторой мы изо дня в день становимся все бесчувственнее и тверже, взависимости от того, из какой глины мы вылеплены, подобно статуям, и мы неболее, чем статуи, восприимчивы к новым впечатлениям и мыслям. Вы можетесудить о влиянии этой привычки на меня, Джон. В течение многих лет япринимал некоторое, строго ограниченное, участие в управлении фирмой Домби ивидел, как ваш брат (который оказался негодяем! ваша сестра простит мне, чтоя вынужден упомянуть об этом) приобретал все большее влияние, так что вконце концов и фирма и ее глава стали игрушкой в его руках. Я видел, как вы, не привлекая к себе внимания, работали изо дня в день за своей конторкой; явполне довольствовался тем, что делал свое дело, стараясь не отвлекаться отнего и предоставляя всему остальному идти своим чередом, словно огромноймашине, - по привычке, свойственной также и мне, - я не задавал никакихвопросов и считал все это непреложным и правильным. Неизменно наступали моивечера по средам, неизменно разыгрывались наши квартеты, моя виолончель быланастроена, и в моем мире все было в порядке - или более или менее в порядке, - а если что-нибудь и было неладно, меня это не касалось. - Могу ответить вам, что за все это время никто не пользовался такимуважением и любовью в нашей фирме, как вы, сэр, - сказал Джон Каркер. - Вздор! - возразил тот. - Должно быть, потому, что я человек довольнодобродушный и покладистый; таков я по привычке. Заведующему это было повкусу; человеку, которым он управлял, это было по вкусу, - больше всего этобыло по вкусу мне. Я исполнял свои обязанности, не заискивал ни перед кем изних и рад был занимать место, на котором от меня не требовалосьподхалимства. Таким остался бы я и по сие время, если бы в моей комнате былитолстые стены. Вы можете подтвердить при вашей сестре, что моя комнатаотделена от комнаты заведующего тонкой перегородкой. - Это смежные комнаты; может быть, первоначально это была одна комната.И они отделены одна от другой, как говорит мистер Морфин, тонкойперегородкой, - сказал ее брат, снова обернувшись к нему в ожиданиидальнейших объяснений. - Я насвистывал, напевал, исполнил от начала до конца всю бетховенскуюсонату си-бемоль, желая дать ему понять, что у меня все слышно, - продолжалмистер Морфин, - но он никогда не обращал на меня внимания. Конечно, мнередко случалось слышать приватные разговоры. Но если я находился в то времяв комнате и поневоле должен был что-то услышать, я выходил. Один раз, Джон, я вышел, когда вели беседу два брата, в которой участвовал сначала и молодойУолтер Гэй. Но прежде чем выйти из комнаты, я успел кое-что услышать. Бытьможет, вы помните этот случай и сообщите сестре, о чем шла речь. - Хэриет, - тихо сказал ей брат, - речь шла о прошлом и о нашемположении в фирме. - Предмет беседы не представлял для меня ничего нового, но этотразговор открыл мне новую точку зрения. Он поколебал мою привычку - привычкудевяти десятых населения земного шара - считать, что все вокруг меня обстоитблагополучно, потому что я с этим окружающим освоился, и он же побудил меняприпомнить историю двух братьев и задуматься над ней. Едва ли не в первыйраз в жизни я задал себе такой вопрос: какими покажутся нам вещи, сейчастакие привычные и естественные, когда мы посмотрим на них с этой новойточки, к которой рано или поздно все мы неизбежно должны прийти? После тогоутра я стал, можно сказать, менее добродушным, менее покладистым иснисходительным. Он помолчал, барабаня пальцами по столу, затем быстро заговорил, какбудто торопился закончить свою исповедь: - Прежде чем я принял какое-либо решение, прежде чем я мог что-нибудьпредпринять, между теми же двумя братьями произошел второй разговор, причембыло упомянуто имя их сестры. Без малейших угрызений совести я позволил себеуслышать обрывки этого разговора. Я считал, что имею на это право. Затем япришел сюда, чтобы собственными глазами увидеть сестру. В первый раз яостановился у калитки под предлогом, будто хочу разузнать кое-что о вашихбедных соседях; но я уклонился в сторону от намеченной линии, и, кажется, мисс Хэриет отнеслась ко мне с недоверием. Явившись вторично, я попросилразрешения войти в дом, вошел и сказал то, что хотел сказать. Ваша сестраобъяснила мне причины - я их не посмел оспаривать, - почему она отказываетсяпринять помощь от меня. Но между нами установилось общение, котороеподдерживалось регулярно вплоть до последнего времени, когда мне пришлосьнарушить его, так как я должен был заняться важными делами. - А я-то, ежедневно встречаясь с вами, даже и не подозревал ни о чем, сэр! - сказал Джон Каркер. - Если бы Хэриет могла угадать ваше имя... - По правде сказать, Джон, - перебил гость, - я скрыл его по двумпричинам. Не знаю, достаточно ли было бы одной первой: человек не вправепринимать благодарность за добрые намерения, и я решил не открывать своегоимени, пока мне не удастся оказать вам какую-нибудь реальную услугу. Втораяпричина заключалась в том, что у меня всегда мелькала надежда, не смягчитсяли ваш брат по отношению к вам обоим. А если бы такой подозрительный инастороженный человек обнаружил мое дружеское к вам расположение, это моглопослужить роковым поводом для нового разрыва. Я решил, рискуя навлечь насебя его неудовольствие - но это не имело бы для меня никакого значения, -дождаться удобного случая и ходатайствовать о вас перед главой фирмы; но врезультате таких событий, как смерть, помолвка, свадьба и семейныенеурядицы, у нас в течение долгого, долгого времени единственным начальникомбыл ваш брат. А лучше было бы нам иметь вместо него сухой пень, - добавилгость, понизив голос. Казалось, он сознавал, что эти слова вырвались у него невольно, и, протянув одну руку брату, а другую сестре, продолжал: - Теперь я сказал все, что хотел сказать, и даже больше. Надеюсь, выпонимаете и верите, что самого главного не скажешь словами. Настало время, Джон, - хотя настало оно благодаря весьма прискорбному происшествию, - когдая могу оказать вам помощь, не мешая тому делу искупления, какое длилосьстолько лет, ибо сейчас вы освобождены от него не по своей воле. Час ужепоздний, больше я не прибавлю ни слова. Вы, Джон, будете хранить доверенноевам сокровище, не нуждаясь в моих советах или напоминаниях. С этими словами он встал, собираясь уйти. - Ну, Джон, идите вперед со свечой, - добродушно прибавил он, - и неговорите того, что вам хочется сказать. - Джон Каркер был глубоко растроган, и он охотно излил бы свои чувства, будь у него эта возможность. - А мнепозвольте потолковать с вашей сестрой. Хотя при данных условиях вашеприсутствие кажется вполне естественным, но нам уже случалось беседоватьнаедине, в этой самой комнате. Проводив его взглядом, он ласково повернулся к Хэриет и, понизив голос, заговорил изменившимся и более серьезным тоном: - Вы хотите задать мне вопрос о человеке, чьей сестрой вы имеетенесчастье быть. - Я боюсь спрашивать, - сказала Хэриет. - Вы несколько раз посмотрели на меня так пристально, что, кажется, яугадал ваш вопрос, - возразил гость. - Похитил ли он деньги? Не так ли? - Да. - Нет, не похитил. - Слава богу! - воскликнула Хэриет. - Я счастлива за Джона. - Но он всячески злоупотреблял оказываемым ему доверием, - продолжалмистер Морфин, - он совершал сделки чаще ради собственной выгоды, чем винтересах фирмы, чьим представителем являлся; он втягивал фирму вчрезвычайно рискованные операции, часто приносившие огромные убытки; онвсегда потакал тщеславию и честолюбию своего хозяина, тогда как его долгомбыло сдерживать их и объяснять - он мог бы это сделать, - к какимрезультатам они приводят. Все это, вероятно, не удивит вас теперь. Былизатеяны предприятия с целью раздуть репутацию и кредитоспособность фирмы ипоказать ее превосходство лад другими торговыми домами, и нужно иметьтрезвый ум, чтобы предвидеть возможность пагубных последствий, котораястановится вероятностью, если в делах происходит хотя бы незначительнаяперемена к худшему. Проводя многочисленные операции чуть ли не во всехчастях света - в этом огромном лабиринте он один знал все входы и выходы, -он имел возможность (и, по-видимому, воспользовался ею) скрывать подлинныерезультаты операций и подменять факты сметами и общими рассуждениями. Нопоследнее время... вы следите за тем, что я говорю, мисс Хэриет? - Да, да! - ответила она, повернув к нему испуганное лицо. -Пожалуйста, скажите мне сразу самое худшее. - Последнее время он, по-видимому, посвятил все силы тому, чтобысделать совершенно ясными и понятными результаты этих операций, и теперьсправка в книгах дает возможность с удивительной легкостью разобраться вних, при всем их количестве и разнообразии. Как будто он решил сразупоказать своему хозяину, к чему приводит страсть, которой тот одержим.Бесспорно то, что он все время гнусно потакал этой страсти и отвратительнольстил ей. В этом и заключается главное его преступление перед фирмой. - Еще одно слово, прежде чем мы расстанемся, дорогой сэр, - сказалаХэриет. - Есть ли опасность? - Какая опасность? - замявшись, спросил он. - Опасность, угрожающая кредиту фирмы. - Я могу ответить вам откровенно и с полным доверием? - спросил мистерМорфин, всматриваясь в ее лицо. - О да, можете! - Верю, что могу. Опасность, угрожающая кредиту фирмы? Нет. Никакой.Могут возникнуть затруднения, более или менее серьезные, но никакойопасности нет, разве что... да, разве только глава фирмы, не желая сузитькруг операций и решительно отказываясь верить, что положение фирмы не таковоили может стать не таким, каким он всегда его представлял, заставит ееперенапрягать свои силы. Тогда она зашатается. - Но нет никаких оснований ожидать этого? - спросила Хэриет. - Между нами не будет недомолвок, - ответил он, пожимая ей руку. - Кмистеру Домби нельзя подступиться. Он надменен, безрассуден и неукротим. Носейчас он охвачен необычайным смятением и возбуждением, а такое состояниеможет пройти. Теперь вы знаете все, как плохое, так и хорошее. На сегоднядовольно, спокойной ночи! С этими словами он поцеловал ей руку и, выйдя туда, где его поджидал еебрат, добродушно отодвинул его в сторону, когда тот попытался заговорить, исказал ему, что теперь они будут видеться часто, и он может, если пожелает, высказаться в другое время, а сейчас уже поздно. Затем он быстро ушел, чтобыне слышать слов благодарности. Почти до рассвета брат и сестра беседовали, сидя у камина; они лишилисьсна, увидев новый мир, приоткрывшийся перед ними, и чувствовали себя, словнодвое потерпевших кораблекрушение, выброшенных много лет назад на пустынныйберег, к которому приближается, наконец, корабль, когда они уже примирилисьсо своим положением и перестали мечтать об иных краях. Мешали им спать исовсем иные, тревожные мысли. Мрак, из которого вырвался этот луч света, сгущался вокруг, и тень их преступного брата витала в доме, где никогда неступала его нога. Нельзя было ее изгнать, и она не исчезла перед лучами солнца. На утроона была здесь; и в полдень; и вечером. Особенно мрачная и отчетливая -вечером, о чем мы сейчас расскажем. Джон Каркер ушел с рекомендательным письмом, полученным от их друга, аХэриет осталась одна в доме. Она провела в одиночестве несколько часов.Хмурый, мрачный вечер и сгущавшиеся сумерки благоприятствовали ееугнетенному состоянию. Мысль о брате, которого она давно не видела, преследовала ее, принимая чудовищные формы. Он умер, умирал, призывал ее, смотрел на нее, грозно хмурил брови. Картины, мерещившиеся ей, были такнавязчивы и ярки, что в спустившихся сумерках она не решалась поднятьголову, посмотреть в темный угол; она боялась, что призрак, плод еевоспаленной фантазии, притаился там, чтобы испугать ее. Один раз ейпочудилось, будто он прячется в соседней комнате, и хотя она знала, какаяэто нелепая мысль, и нисколько этому не верила, однако заставила себя пойтитуда для собственного успокоения. Но это ни к чему не привело. Как толькоона вышла из комнаты, туда вернулись страшные призраки, и она не моглаизбавиться от смутных опасений, словно это были каменные великаны, глубокоушедшие в землю. Почти совсем стемнело, и она сидела у окна, подперев голову рукою иопустив глаза, как вдруг в комнате стало еще темнее; она подняла голову иневольно вскрикнула. К самому стеклу прильнуло чье-то бледное, испуганноелицо; сначала глаза блуждали, словно искали чего-то, потом остановились наХэриет и вспыхнули. - Впустите меня! Впустите! Я должна поговорить с вами! - И руказастучала в стекло. Она сразу узнала женщину с длинными темными волосами, которую когда-тов дождливый вечер обогрела, накормила и приютила. Со страхом, вполнепонятным, вспоминая о ее безумных поступках, Хэриет попятилась от окна истояла в нерешительности, охваченная тревогой. - Впустите меня! Дайте мне поговорить с вами. Я вам благодарна... да...я успокоилась... смирилась... все, что вы хотите. Но дайте мне поговорить свами! Эта страстная просьба, возбужденное лицо, дрожащие руки, поднятые смольбой, какая-то тревога и ужас, звучавшие в голосе и имевшие что-то общеес душевным состоянием самой Хэриет, заставили ее решиться. Она поспешила кдвери и открыла ее. - Можно мне войти или лучше говорить здесь? - спросила женщина, схвативее за руку. - Что вам нужно? Что вы хотите сказать? - Немного, но дайте мне высказаться, иначе я никогда этого не скажу.Меня и сейчас тянет убежать. Словно какие-то руки стараются оттащить меня отэтой двери. Дайте мне войти, если вы можете на этот раз мне поверить. Ее энергия снова одержала верх, и они прошли в освещенную огнем каминамаленькую кухню, где уже раньше случилось ей сидеть, закусывать и сушитьплатье. - Сядьте здесь, - сказала Элис, опустившись на колени перед Хэриет, - ипосмотрите на меня. Вы меня помните? - Помню. - Помните, я вам сказала, кем я была и откуда я пришла, в лохмотьях, сокровавленными ногами, под яростным ветром и дождем, хлеставшим в лицо? - Да. - Вы помните, как я вернулась в ту ночь, швырнула в грязь ваши деньги ипрокляла вас и весь ваш род? Теперь вы меня видите здесь на коленях. Разве яговорю сейчас с меньшим жаром, чем тогда? - Если вы просите прощения... - кротко начала Хэриет. - Нет, не прощения! - перебила та, и гордым, почти надменным стало еелицо. - Я прошу, чтобы вы мне поверили. А теперь судите, достойна ли ядоверия - такая, какой я была и какая я сейчас. Не поднимаясь с колен и глядя на огонь - огонь освещал ее загубленнуюкрасоту, ее растрепанные черные волосы (одну длинную прядь она перебросилачерез плечо, обвила вокруг руки и во время разговора рассеянно дергала ее икусала), - она продолжала: - Когда я была молода и красива и когда вот эти волосы, - онапрезрительно дернула прядь, которую держала в руке, - бережно расчесывали ине могли налюбоваться ими, моя мать, которая мало думала обо мне, пока ябыла ребенком, обратила внимание на мою красоту, привязалась ко мне, сталагордиться мною. Она была скупа и бедна и задумала извлечь из меня выгоду. Ниодна знатная леди никогда не смотрела так на свою дочь, в этом я уверена, иникогда так не поступала, а это значит, что только среди таких бедняков, какмы, можно встретить мать, дурно воспитывающую своих дочерей, и увидеть зло, отсюда вытекающее. Она глядела на огонь, словно забыв на мгновение, что кто-то ее слушает, и, туго обвивая вокруг руки длинную прядь волос, продолжала, как во сне: - Незачем говорить, к чему это привело. Среди таких, как мы, это неприводит к несчастным бракам, но к несчастью и гибели. Несчастье и гибельнастигли меня... настигли. Быстро переведя мрачный взгляд с огня на лицо Хэриет, она сказала: - Я зря теряю время, а оно дорого. Однако, если бы я обо всем этом непередумала, не было бы меня сейчас здесь. Да, несчастье и гибель настиглименя! Из меня сделали недолговечную игрушку и отшвырнули с большейжестокостью и небрежностью, чем отшвыривают игрушки. Как вы думаете, чьярука это сделала? - Почему вы задаете мне такой вопрос? - спросила Хэриет. - А почему вы дрожите? - возразила Элис, зорко всматриваясь в нее. - Онпревратил меня в дьявола. Я падала все ниже и ниже, несчастная изагубленная. Я была замешана в деле о грабеже, и только своей доли добычи неполучила. Меня поймали и судили, а у меня не было ни единого друга, ниединого пенни! Хотя я была совсем молоденькой, я предпочла бы пойти насмерть, лишь бы не просить, чтобы он замолвил словечко, если его слово моглобы меня спасти. Да! Предпочла бы любую смерть, какую только можно придумать! Но моя мать, как всегда алчная, послала к нему от моего имени, рассказалаему всю правду обо мне и смиренно выпрашивала последнюю маленькую подачку -несколько фунтов, меньше, чем у меня пальцев на руке. Как вы думаете, ктобыл тот человек, который отвернулся от меня, попавшей в беду, лежащей, какполагал он, у его ног, и не прислал мне даже этого жалкого подарка в памятьо прошлом, очень довольный тем, что меня отправят за океан, где я больше ужене буду для него помехой, где я умру и сгнию? Как вы думаете, кто это был? - Почему вы мне задаете такой вопрос? - повторила Хэриет. - Почему вы дрожите, - сказала Элис, касаясь рукой ее руки и заглядываяей в лицо. - Не потому ли, что ответ готов сорваться с ваших губ? Это былваш брат Джеймс. Хэриет дрожала все сильнее и сильнее, но не отвела глаз под пристальнымвзглядом, устремленным на нее. - Когда я узнала, что вы его сестра, - это случилось в ту ночь, - явернулась сюда, измученная, с больной ногой, чтобы с презрением отвергнутьваш подарок. В ту ночь я почувствовала, что могла бы идти, измученная, сбольною ногой, на край света, чтобы заколоть его в каком-нибудь глухомместе, укрытом от чужих взоров. Понимаете ли вы, какое все это имело дляменя значение? - Понимаю! Боже мой, зачем же вы опять пришли сюда? - Потом я увидела его, - сказала Элис, сжимая ей руку и всматриваясь влицо. - Я следила за ним при ярком дневном свете. Если искра ненавиститолько тлела в моей груди, она разгорелась в яркое пламя, когда мои глазаостановились на нем. Вам известно, что он причинил зло гордому человеку исделал его своим смертельным врагом. Что, если я дала о нем сведения этомучеловеку? - Сведения? - повторила Хэриет. - Что, если я отыскала того, кто знает тайну вашего брата, знает, какон бежал, знает, куда он бежал со своей спутницей? Что, если я заставила егорассказать все известное ему, от слова до слова, в присутствии этого врага, который спрятался и все слышал? Что, если в то время я сидела, глядя в лицоэтому врагу, и видела, как оно утрачивает человеческие черты? Что, если явидела, как он, обезумев, бросился в погоню? Что, если я знаю теперь: он впути - дьявол в образе человека - и через несколько часов настигнет его? - Уберите вашу руку! - отпрянув, воскликнула Хэриет. - Уйдите! Вашеприкосновение приводит меня в ужас! - Все это я сделала, - продолжала та, так же пристально глядя на Хэриети не обращая внимания на ее восклицание. - Разве голос мой и лицо неубеждают в том, что действительно я это сделала? Вы верите тому, что я вамговорю? - Боюсь, что должна поверить! Отпустите мою руку! - Подождите еще минуту! Еще минуту. Вы можете понять, сколь глубокабыла жажда мести, если она так долго не утихала и толкнула меня на этот шаг? - Это ужасно! - воскликнула Хэриет. - Стало быть, - хриплым голосом сказала Элис, - теперь, когда вы сновавидите меня, а я смиренно стою на коленях, касаюсь вашей руки, смотрю вам влицо, вы можете поверить, что мои слова - не простое признание и что борьба, какая шла в моей душе, была страшной. Я стыжусь произносить эти слова, но япочувствовала сострадание. Я презираю себя! Я боролась с собою весь день ивсю прошлую ночь, но я без всякой причины чувствую к нему сострадание и...если это возможно, хочу исправить то, что я сделала. Только бы они невстретились теперь, когда его преследователь ослеплен и потерял голову. Еслибы вы видели его вчера вечером, когда он ушел, вы бы поняли, как великаопасность. - Как ее предотвратить? Что я могу сделать? - вскричала Хэриет. - Всю ночь напролет, - торопливо продолжала та, - мне снился он, залитый кровью, и, однако, я не спала. Весь день я чувствовала, что он подлеменя. - Что я могу сделать? - повторила Хэриет, содрогаясь при этих словах. - Если кто-нибудь может написать ему, или отправить посланца, илипоехать к нему, пусть не теряет времени. Он в Дижоне! Вы знаете названиеэтого города и где он находится? ~ Да! - Предостерегите его, что тот, кого он сделал своим врагом, вне себя отбешенства, и плохо он знает этого человека, если не страшится егоприближения. Скажите ему, что тот уже в пути, - я это знаю! - и не теряет нисекунды. Настаивайте, чтобы он уехал, пока не поздно - если еще не поздно, -и не встречался с ним. Какой-нибудь месяц может иметь огромное значение.Только бы их встреча не произошла по моей вине! Где угодно, только не там! Когда угодно, только не теперь! Пусть его враг последует за ним и разыщетего сам, но без моей помощи! Довольно с меня той тяжести, какую я несу... Огонь больше не освещал ее черных как смоль волос, ее лица и горящихглаз; ее рука не касалась руки Хэриет. И там, где она стояла, не было уженикого.
Данная страница нарушает авторские права?