Да что на мне - креста, что ли, нет? – с обидой возразил князь Илья.

Три дня. Много это или мало?..

В порубе было сыро и мрачно. На то он и поруб, а не княжеская светлица! В расположенное под самым высоким потолком крошечное оконце едва прибивались острые солнечные лучи. Да и те, розовея, угасали почти на глазах…

Князь Илья сидел на волчьей шкуре, брошенной прямо на глиняный пол и думал свою нелегкую думку. Рука почему-то не болела, только тупо ныла, почти не напоминая о себе и не мешая мыслить.

Первым делом надо было успокоиться, собраться с силами и что-то придумать. Не первый раз он попадал в подобное положение. Бывали случаи и похуже, когда на все про все было всего час, а то и того меньше… А тут- целых три дня и две ночи!

Поруб был крепкий и ладный. Еще бы, сам Мономах, который всегда лично следил за всем, что делалось по его приказу, возводил этот терем и, конечно же, позаботился о надежности помещения не только друзей, но и врагов. Можно было даже не простукивать стены, чтобы убедиться, что в них нет слабых мест для побега. Оконце тоже такое, что в него даже самая тощая собака не пролезет. Да и будь оно шире, все равно, как ни тянись, не дотянуться до него…

За бревенчатой стеной переговаривалась наружная стража. Громче всех был слышен голос воеводы. У двери на лавке расположился охранник - высокий, с нескладными руками детина. Такой обнимет и даже не почувствуешь, как душа выйдет из тела… Увидев вошедшего воеводу, он вскочил и преданно посмотрел на него. Воевода осмотрел поруб, приказал охраннику зажечь толстую свечу на небольшом выступе у стены и велел заходить кузнецу.

Тот, привычно пригнувшись, чтобы не удариться головой о дверной выступ, подошел к пленнику и тяжелым молотом стал приковывать его ножную цепь к массивному, позеленевшему от времени, бронзовому кольцу, торчавшему из стены.

Как только эта работа была закончена, воевода сам - раз, другой, дернул цепь и, убедившись в ее прочности, грозно предупредил охранника:

- Глаз с него не спускать! Смотри, отвечаешь головой!

- Со мной не забалует! – уверенно заявил тот и почему-то незаметно для начальника подмигнул пленнику.

Воевода вышел, вошел холоп, принявшийся растапливать печь. Раб, а туда же, нахмурился князь Илья, заметив, как тот, то и дело оглядываясь на него, мстительно-радостно щерил два-три оставшихся, словно на память о прежней свободной жизни, зуба…

Затем пришла пожилая женщина и, молча, не глядя, словно цепному псу, сунула перед ним миску с едой. Князь заглянул в нее и, увидев простую похлебку – отодвинул миску. Разве такое ели сейчас на пиру гости нового смоленского князя в праздничном тереме?

Да и не до еды было ему теперь. Взявшую раскаленный металл руку вдруг начало так разрывать от боли, что к горлу подкатила тошнота.

Тем более, надо было что-то придумывать…

«Три дня… три дня…» - только и думал лихорадочно князь Илья.

Даже странно как-то было: целых три дня без погонь за кем-то или от кого-то, без постоянной суеты, когда нет ни минуты, чтобы подумать о себе, потому что всегда надо было не думать – а делать!

Одно было ясно: самому, с больной рукой и прикованному к стене, отсюда не выбраться.

Но… почему подмигнул охранник? По известной привычке физически очень сильных людей быть снисходительными к более слабым? Зная, что все равно им не справиться с ними! Или…

Князь Илья покосился на дружинника, но тот сделал вид или действительно не заметил его вопросительного взгляда.

Тогда князь стал думать о том, что в тереме не только его враги. Чей-то ведь голос он слышал в свою защиту. Более того, он даже предложил выйти вместо него на поединок с этим, похожим на матерого кабана, глыбой князем Борисом! Только чей?..

Так и не вспомнив, князь Илья переключился на мысли о том, что его друзья-соратники должны уже знать и наверняка знают, где он. Не зря отослал он своего слугу в самом начале бегства от князя Бориса. Тот наверняка передал его людям все, что случилось с ним. А он нужен им, ох, как нужен! Изгнанные своими бывшими князьями за провинности дружинники, ночные тати, да просто лихие люди, просто как в воздухе нуждались в нем. Хоть и изгой, а все-таки – князь! Улыбнись такому удача и сложись обстоятельства, такой и до Киевского стола дойти может. А может, и даже до более сильного теперь – Владимирского…

Конечно, ни осадой града, ни какой-либо другой силой, князя Мстислава им не одолеть. Но ловкости, коварства и хитрости этим людям не занимать!

Дверь открылась, и огонь свечи рванулся приветливо ввысь и вперед.

Князь Илья тоже поднял голову, но, увидел стоявшего на пороге игумена, только еще ниже опустил ее.

В руках игумена были крест и Евангелие.

- Исповедаться будешь? – подходя, спросил он.

Князь Илья подумал и отрицательно покачал головой:

- Нет. Живу не хуже других князей. Так что не в чем мне каяться!

- Святым, что ли стал? – вскинул мохнатую бровь игумен. – Может, мне тогда позвать богомаза и велеть ему с тебя иконы писать? У нас на Руси как раз своих святых для почитания еще маловато!

Князь Илья усмехнулся: уж больно неудачное время место выбрал игумен для шуток, взглянул на него и вдруг с любопытством сощурился:

- Что-то мне твой облик больно знаком, отче… Мы что, где-то уже встречались с тобой? …

- Да, и не единожды! - подтвердил тот. – Один раз, когда ты учинил самый настоящий разбой в моем монастыре. За то, что тебе не дали вдосталь еды. Все забрал. Оставил братию помирать с голоду.

- Не знаю… не помню… - подумав, покачал головой пленник. – А второй раз?

Игумен еще строже посмотрел на него:

- А второй и паки, и паки - третий и четвертый - когда я давал тебе для целования крест в знак того, что ты сдержишь слово, данное своим братьям. Но ты, как всегда, еще не успели обсохнуть уста твои, коими ты целовал крест в знак искреннего дружества, тут же брался за свое… То есть нарушал клятву и перед Богом, и перед людьми!

Эти случаи князь Илья помнил. Не все, конечно, но так – в общих чертах… Он искоса поглядел на игумена и подумал: а не ошеломить ли его, подозвав поближе, якобы согласившись на исповедь хотя бы кулаком здоровой руки? А что потом? Тут как тут подбежит охранник. Здоровый, конечно, детина. Но можно превратить из недруга в друга цепь и придушить его ею. Нет, не пойдет… Цепь-то ведь снова сразу станет врагом, да еще злей прежнего. Вроде, и свобода на пороге, а не уйти. Не кузнеца же звать тогда в самом деле… Да и внешней охраны не считано… И потом грех-то какой - поднять руку на священника…Тут уж ничем на Страшном Божьем суде, который ждет его после сегодняшнего, не оправдаешься…

- Не о том думаешь! – прервал рассуждения голос игумена, и князь Илья даже вздрогнул, словно тот и впрямь сумел прочитать его мысли.

Но игумен имел в виду совсем иное.

- Над тобой Божий суд сейчас совершается, а ты все о своем, человеческом… укоризненно проговорил он. - В народе говорят, пока гром не грянет, мужик не перекрестится…

- Я князь… - с вызовом напомнил пленник.

- Хорошо, князь не перекрестится! – охотно поправился игумен и высоко поднял крест. – Но ведь тут уж не то, что гром, топор палача – молнией – над твоей шеей сверкает! А ты так и хочешь уйти нераскаянным? После того, как лгал, предавал, убивал… Жег православные храмы… Наводил на Русь полчища поганых половцев… А сколько русских людей загубил: и не только телесно, но и духовно, отправив их в полон к иноверным?

Князь Илья промолчал, не зная, что и ответить-то на это, потому как все, что слышал, действительно было, и игумен внимательно посмотрел на него.

- Да что ж ты, не русский, что ли? – с болью в голосе вопросил он, и сам же ответил: - Русский! Знавал я твоего деда. И батюшку твоего знал. Вместе с твоей матушкой – Царствие им Небесное! Православные были люди, богобоязненные! Жаль только, достанется им теперь там за такого вот сына…

Игумен широко перекрестился, поминая родителей князя, и вздохнул:

- В том-то и корень твоей вины, а точнее беды, что ты не ищешь, как делают это русские люди, по Заповеди Христовой прежде всего Царствия Божия, а уж потом всего остального. А норовишь все делать наоборот!

- А почему же тогда Господь так рано отнял у меня родителей, что мне выпала доля изгоя? Тогда б мне и не пришлось творить всего этого, как ты говоришь, зла! - выпалил свою самую главную обиду князь и в ответ услышал невозмутимо-спокойное:

- Значит, так надобно было!

- Надобно? – изумился князь. - Но кому?!

- В первую очередь тебе самому! Ибо таков, значит, был о тебе Божий промысел, такова воля Господа, заботящегося в первую очередь о твоем вечном спасении!

Игумен кивнул на стены и тихо сказал:

- Ты посмотри, сколько бед и несправедливости творится вокруг! Каких только лишений и страданий не перенес русский народ! А все живет! Рожает детей! Паки и паки отстраивается после войн, пожаров и моров. Спроси меня, почему, и я отвечу: потому и терпит русская душа все находящие на нее скорби, что живет не этим скоротечным и суетным веком, а думой о вечном, чая воскресения мертвых и жизни будущего века! А ты живешь, прости, словно нехристь какой-то!

- Да что на мне - креста, что ли, нет? – с обидой возразил князь, рывком распахивая ворот рубахи.

- Крест-то, как я гляжу, есть! – кивнул игумен. - Да только, что от него тебе толку, если ты даже не помнишь о нем! И даже наоборот, ежедневно и ежечасно распинаешь находящегося на своей груди Господа. Запомни мои слова, князь, которые я скажу тебе напоследок. Хоть, может это уже и поздно… Если бы ты предал свою слабую человеческую волю во всемогущую десницу Господню, тогда и жизнь бы твоя шла совсем по-иному, и не сидел бы ты сейчас здесь, с гордым видом, даже на краю адской пропасти!

Не говоря больше не слова, игумен вышел, унося с собой крест. Евангелие же он оставил возле свечи, бережно положив его на заботливо подстеленный под него белый плат.

Князь Илья остался в каком несвойственном для него состоянии задумчивости и нежелания думать, как выйти из очередного опасного положения. Усилием воли он попытался заставить себя снова решать, как ему быть…

И вдруг услышал голос охранника.

- Сейчас меня сменит напарник, – глухо, не глядя на него, проговорил он. – Так вот… ты постарайся не уснуть. Я слышал, как князь Борис много серебряных гривен ему предлагал, чтобы он задушил тебя. Но он даже от них отказался. Сказал, что у него к тебе свои счеты имеются…

В поруб вошел не очень высокий и не так чтобы широкий плечах воин. Но судя по всему, очень проворный и ловкий. Он сел на лавку, которую, освободил первый охранник, снова незаметно подмигнувший князю, и с недоброй усмешкой, молча стал смотреть на пленника.

Медленно потянулось время.

Руку разрывало от боли. Очень хотелось спать. Но князь Илья заставлял себя час за часом сидел с открытыми глазами, глядя на огонек свечи, чувствуя на себе неотрывный взгляд второго охранника. И все думал, думал: так мало это или много - три дня? Всего целых три дня…