Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
Часть четвертая 1 страница
|
|
Он посмотрел на себя [в зеркало],
отошел и тотчас забыл, каков он.
Послание Иакова 1, 24
- Товарищ Сталин уже проснулся. Доброе вам утро, товарищ Сталин!
Солнышко-то, солнышко какое сегодня, товарищ Сталин, а?
Солдат усмехнулся, опустил железное веко глазка и отошел. Это была
особая камера. Около нее не надо было ни стучать, ни кричать, потому что
это была даже и не камера вовсе, а карцер, и не простой карцер, а особый,
для голодающих. Этот зек сидел здесь четвертый день. Ему каждое утро
приносят хлеб и жестяную кружку с кипятком, кипяток он берет, а хлеб
возвращает. А сегодня и кипятка тоже не взял, это значит, с простой
голодовки он перешел на решительную, смертельную. О смертельных голодовках
коридорный обязан был немедленно извещать корпусного. Так он и сделал
сегодня утром. Корпусной пришел сейчас же и, подняв круглую железку, долго
смотрел на зека.
А зек лежал.
Он как-то очень вольготно и приятно лежал: скрючил ноги, вобрал голову,
свернулся калачиком и покоился, как на перине. В обыкновенных карцерах
полагаются на ночь деревянные плахи: просто три или четыре плотно сбитых
горбыля. Их приносят в карцер в одиннадцать часов и забирают с подъемом в
шесть; они голые, они мокрые и сучкастые, и лежать на них очень трудно, но
в этой камере и таких не было. Заключенный лежал просто на цементе. Днем
лежать не полагалось, и корпусной для порядка стукнул пару раз ключом и
крикнул: " Эй, не лежать! Встаньте! Слышите, зек? Встаньте сейчас же! " И
отошел. А зек и не шевельнулся.
- Прокурора вызывает? - спросил он у коридорного. - Ну, будет ему,
кажется, прокурор. Стой здесь, не отходи. Пойду докладывать.
- И чего они с ним нянчатся? - болезненно скривился заместитель
начальника тюрьмы по оперативной части, выслушав все. - Хорошо! Я приду.
— Регулярная проверка качества ссылок по более чем 100 показателям и ежедневный пересчет показателей качества проекта.
— Все известные форматы ссылок: арендные ссылки, вечные ссылки, публикации (упоминания, мнения, отзывы, статьи, пресс-релизы).
— SeoHammer покажет, где рост или падение, а также запросы, на которые нужно обратить внимание.
SeoHammer еще предоставляет технологию Буст, она ускоряет продвижение в десятки раз, а первые результаты появляются уже в течение первых 7 дней. Зарегистрироваться и Начать продвижение
Корпусной хотел ему рассказать, что заключенный каждое утро здоровается
с товарищем Сталиным, да и днем тоже обращается к нему по нескольку раз,
но подумал и ничего не сказал. А только, выйдя от начальства, опять зашел
в коридор и объявил надзирателю:
- Черт с ним, пусть лежит - но только головой к двери! И еще смотри,
чтоб рубашку не скидывал!
Скинутой рубашки здесь боялись. В прошлом году один зек исхитрился,
разорвал пиджак на полосы, свил петлю, прикрепил ее к спинке кровати, лег
и как-то очень ловко и быстро сумел удавиться лежа. Но случилось это не в
карцере, а в камере. А в карцере и петли привязать не к чему. Пусто. Но
все равно часовой стукнул ключом несколько раз в железную обшивку:
" Заключенный, повернитесь головой ко мне! Заключенный, вы слышите? "
Заключенный, конечно, гад такой, слышал, но даже не пошелохнулся. Да и
солдат кричал не особо, он понимал, что здесь его власть, и даже не его, а
всей системы, - кончилась. Потому что ничего уже более страшного для этого
зека выдумать она не в состоянии. Поэтому солдат только пригрозил: " Ну
подожди же! " И отошел от глазка.
И чуть нос к носу не столкнулся с прокурором.
Прокурор входил в камеру в сопровождении начальника тюрьмы, полного и с
виду добродушного казаха. Зыбин знал его. В прошлое благословенное лето
36-го года в городе сразу открылось несколько новых кабачков и пятачков, и
все они были превеселыми. А начальник обладал характером легким,
жизнерадостным и своей мрачной должности соответствовал не больно (то
есть, конечно, соответствовал, и вполне даже, иначе разве бы его держали?
Но, очевидно, соответствие это шло по особым каким-то, простым глазом не
видимым основаниям). Как бы там ни было, они встречались довольно часто, а
один раз даже преотлично и весело просидели целый вечер в ресторане. Ели
шашлык, пили коньяк, заказывали музыку и угощали друг друга анекдотами.
Сейчас, войдя в камеру и увидя зека на полу носом к стене, задом к ним,
начальник мгновенно побагровел и гаркнул: " Встать! " Но зек даже и не
шевельнулся. Начальник скрипнул зубами, наклонился и схватил зека за
плечо. Но прокурор сделал какой-то почти неразличимый жест, и начальник
сразу же спокойно выпрямился:
- Здравствуйте, Георгий Николаевич, - почтительно сказал прокурор, -
моя фамилия Мячин. Я пришел по вашему заявлению. Вы говорить можете?
Зек повернулся, поднялся и сел.
Прокурор по спецделам Мячин был упитанным, хорошо выглаженным,
— Разгрузит мастера, специалиста или компанию;
— Позволит гибко управлять расписанием и загрузкой;
— Разошлет оповещения о новых услугах или акциях;
— Позволит принять оплату на карту/кошелек/счет;
— Позволит записываться на групповые и персональные посещения;
— Поможет получить от клиента отзывы о визите к вам;
— Включает в себя сервис чаевых.
Для новых пользователей первый месяц бесплатно. Зарегистрироваться в сервисе
краснощеким, благоухающим товарищем. Он носил зачес назад и роговые очки.
" Какие они все благородные! " - вскользь подумал Зыбин и хмуро сказал:
- Я вас жду уже пять дней.
- А я вернулся из командировки только вчера, - мягко съязвил и даже
слегка словно поклонился Мячин. - Здесь не вполне удобно говорить, так,
может, пройдем в кабинет?
Выводить голодающих из камеры не полагалось. Тюрьма не отпускала их
даже на допросы (поэтому следствие тормозилось, следователи гуляли -
начальство терпеть не могло такие истории, и опытные старые зеки этим
широко пользовались). Зыбин свободно мог отказаться, но он оперся о пол,
встал. И тут его так мотнуло и качнуло, что он больно приложился о косяк.
- Тише! - крикнул начальник тюрьмы, бросаясь вперед и вытягивая руки,
но зек удержался. Он прислонился к стене и несколько секунд простоял так.
Потом вздохнул, открыл глаза и вышел в открытую дверь.
- Помогите же! - шипанул прокурор коридорному и, не оглядываясь, пошел
вперед. Эта история здорово начинала ему действовать на нервы. И какого
черта они с ним путаются?! Ведь уже ясно, что тут где сядешь, там и
слезешь. Вот следствие только началось, а он уже сидит в карцере, объявил
голодовку. А сегодня с утра смертельную, что же дальше? Бить его? Вязать?
Ну молоти его, пожалуй, вяжи ему ласточки, а он будет держать голодовку, и
все. А ты полмесяца пробудешь в простое и получишь строгача! А потом и
вообще по шее! И иди в коллегию защитников или директором картины
" Амангельды". Потому что надо соображать, а не воображать! Не надо
воображать из себя черт знает что! За братцем ты погнался! За начальником
следственного отдела прокуратуры Союза. Как он сочиняет процессы в Москве,
так ты хочешь того же в Алма-Ате. Дурак! Да до братца тебе, как свинье до
неба! Обрадовался приказу наркома об активных методах допроса. Болван!
Приказ этот для настоящих людей - троцкистов, японских и немецких шпионов,
начальников железных дорог, секретарей ЦК. А это кто? Говнюк! Пьяница!
Трепач! Таких, как он, только в этом году стали подбирать по-настоящему, а
ты его хочешь оформлять в лидеры!
Прокурор зашел в кабинет начальника тюрьмы по оперативной работе,
махнул ему рукой, чтоб он не вставал, и сказал:
- С Зыбиным надо кончать! Я вчера просматривал его дело. Вот буду
говорить с Нейманом. Что они там затеяли, честное слово! Здесь даже и на
одиннадцатый пункт не натянешь. Ведь, кроме него, никто не привлекается,
значит, ОСО, восемь лет Колымы, вот и все.
Прокурор был симпатяга, он не строил из себя Вышинского и не показывал,
что он какого-то другого, высшего, угэбэвского круга. А просто приходил,
садился за стол, и если ты пил чай, то и он с тобой тоже пил чай. А за
чаем делился вот подобными соображениями. И служащие тюрьмы это ценили и
тоже не позволяли себе принимать его простоту в полный серьез, задавать
вопросы или советовать. Люди тут были дисциплинированные, и каждый сверчок
отлично знал свой шесток. Поэтому сейчас заместитель по оперативной части
только скромно развел руками.
Прокурор удобно уселся, протянул ноги и поднял газету.
- " Новые времена"! - прочел он. - Чарли Чаплин! Так что ж, покажут нам
в конце концов Чарли Чаплина или нет? Мы, выходит, уже самые последние, до
нас весь город посмотрел.
- Хотели завтра сделать ночной сеанс, - ответил зам. начальника по
оперативной части, - да женщины запротестовали: мы, мол, хотим детей
привести, а куда же ночью! Странно, конечно, что ж, на весь город один
экземпляр, что ли? - Он пожал плечами.
- План, план! - проворчал прокурор. - Хозрасчет, дорогой! Валютка!
Потому его и не покупают у нас. А наше культурное воспитание - дело
десятое. Слава Богу, двадцать лет революции! Сами уж других должны
воспитывать!
Он усмехнулся, показывая, что хотя это и так, но говорит он все-таки не
в полный серьез, несколько, так сказать, сгущает краски, опошляет
действительность, как он непременно бы квалифицировал эти слова
(" высказывания"), если бы их произнес не он, а кто-то другой, и не в
кабинете начальника, а, скажем, выходя из кино.
- Да, это точно, - согласился зам. начальника оперативной части,
улыбаясь и показывая этим, что он все эти оттенки понимает отлично, - да,
это так.
Он обожал ходить на закрытые особые просмотры. Происходили они в самом
здании наркомата после работы. Иногда действительно ночью. В просмотровый
зал тогда сходились все - от наркома до машинисток и работников тюрьмы.
Зал был большой, светлый - горели белые трубки, - очень уютный, в скромных
зеленых сукнах. И люди рассаживались неторопливо, по-семейному здороваясь,
улыбаясь, уступая друг другу дорогу. Каждый старался держаться как можно
дружелюбнее и скромнее. А в длинном узком фойе висели картины самого что
ни на есть мирного штатского содержания: " Грачи прилетели", " Девятый вал",
" Аленушка", " Мишки на лесозаготовках" (за эту вот шуточку кое-кто и в
самом деле поехал на лесозаготовки к этим самым мишкам), " Вождь за газетой
" Правда", " Великая стройка". И около буфета, где стояли столики с пирожным
и пивом, тоже было тихо, скромно и уютно. Каждый, конечно, знал свое
место, но все уважали друг друга и были как одна семья. Тут замнаркома,
например, мог запросто опуститься около коридорного и завести с ним
разговор о матче " Спартак" - " Динамо" либо справиться, где тот думает
проводить отпуск, и даже порекомендовать что-нибудь стоящее из
собственного опыта, скажем, ехать не в Сочи, а в Геленджик: там народу
меньше. Или рассказать очень по-простецки о том, как они взялись раз с
товарищем плыть наперегонки да и заплыли до самой запретки, а береговая
охрана прилетела за ними на моторке: " Кто вы такие? Откуда? Предъявите
документы". И тут " оба собеседника добродушно смеялись: тоже ведь
бдительность проявляют! Вот это приобщение, эту вхожесть в высший мир зам.
начальника оперативной части ценил больше всего. И, пожалуй, не только от
одного чувства приобщенности, но еще и потому, что вместе с этими он
приобретал еще целый ряд чувств, ему при его работе совершенно
необходимых. Он тут ощущал " чувство локтя", спайку коллектива, одним
словом, настоящую демократию. Все, с кем он тут встречался - от наркома до
такого же маленького администратора, как он, - все друг с другом были
вежливы, добропорядочны, честны. И невольно припоминалось другое, совсем
недавнее. Когда жена работала в детской кухне и приходила поздно, усталая
и взбудораженная: и сколько же всяких разговоров о склоках, подсиживаниях,
доносах, анонимках, подхалимаже, хамстве, мелком ловкачестве приносила она
ему каждый день! Разве здесь могло быть что-нибудь подобное? Да никогда!
Здесь чистота! Но было и еще одно. Таинственное и жутковатое. Там, в
гражданке, все эти начальники, замы, завы, просто служащие слетали с
места, как чурки в игре в городки, - шумно, легко, бестолково. Они ходили,
жаловались, сплетничали, писали заявления то туда, то сюда, оправдывались,
валили на других, и иногда это им даже удавалось.
Здесь люди просто пропадали. Был - и нет. И никто не вспомнит. И было в
этом что-то совершенно мистическое, никогда не постижимое до конца, но
неотвратимое, как рок, как внезапная смерть в фойе за стаканом пива (он
видел однажды такое). Человек сразу изглаживался из памяти. Даже случайно
вспомнить о нем считалось дурным тоном или бестактностью. Зона всеобщего
кругового молчания существовала здесь, как и везде... Но тут она была
совсем иной - глубоко осознанной и потому почти естественной, свободной
(назвал же кто-то из классиков марксизма свободу осознанной
необходимостью).
И лишь однажды Гуляев - какая-то очень высокая и особая шишка - нарушил
этот закон. На том сеансе их места оказались рядом, и, пока еще было
светло, Гуляев спросил его:
- Вы своего нового начальника совсем раньше не знали?
Речь шла о том, что прежний начальник тюрьмы был вызван в Москву на
совещание и исчез сразу же. Осталась от него только одна телеграмма:
" Долетел благополучно. Целую".
И в тот же день в его кабинете появился новый человек из охраны первого
секретаря ЦК. Первого секретаря точно так же месяц назад вызвали в Москву,
и он оттуда уже давал уличающие показания. И по ним тоже сажали. Так и
попал комендант его дачи в начальники тюрьмы. А когда-то они оба работали
дежурными комендантами в так называемом тире (а это был тот тир!), и раз
случилось, что на наркоматовских соревнованиях по револьверной стрельбе их
обоих наградили одинаковыми грамотами и именными часами.
Он сказал об этом Гуляеву. Этой подробности Гуляев почему-то не знал и
очень ей обрадовался.
- Ах, значит, вон он откуда! - воскликнул он. И вдруг спросил: - А с
Назаровым (тем исчезнувшим) вы, кажется, ладили?
Вопрос был задан легким, ничего не значащим тоном, поэтому он так же
легко и ответил:
- А что же не ладить? Выпить он, правда, любил. А так что же... -
Сказал и спохватился: а не лишнее ли? Но Гуляев только улыбнулся и коротко
кивнул ему головой. А тут уже " и свет потушили. И так и осталось у зам.
начальника впечатление легкой интимности, мимолетной откровенности,
которая связала их обоих - Гуляева и его.
Нет, любил, любил зам. начальника тюрьмы по оперативной части эти
закрытые, недоступные простым смертным кинопросмотры.
- Надо вообще ввести какие-то определенные дни для просмотров, - сказал
вдруг деловито прокурор Мячин. - Почему обязательно ходить в кино ночью? У
меня вот дочь приезжает из Москвы на каникулы.
Потом он сразу посерьезнел.
- Сейчас буду разговаривать с Зыбиным, - сказал он и поморщился. -
После голодовки он падает - так, чтобы не подниматься на второй этаж,
можно у вас?
- Да, пожалуйста, пожалуйста, - учтиво всполошился зам. начальника и
начал поспешно собирать бумаги.
- Да нет, сидите, сидите, вы, может быть, как раз и понадобитесь, -
остановил его прокурор. - Он что, так все время и лежит?
- А что с ним поделаешь? - развел руками зам. начальника. - Он ведь уже
бредит.
- Бредит? - удивился прокурор.
- Бредит. Я подошел раз к двери, а он лежит и с товарищем Сталиным
беседует.
- То есть как же? - встрепенулся и всполошился прокурор. - С
товарищем?.. - И они оба невольно обернулись к двери. - Ругает его?
- Нет! Просто говорит: " Товарищ Сталин идет обедать. Товарищ Сталин сел
за стол. За столом гости. " Посмотрим, чем нас будут кормить", - говорит
товарищ Сталин гостям". Вот так.
- Черт знает что! - выругался прокурор. - А вы следователю говорили?
- Да нет, только вот вам, - сказал зам. начальника по оперативной части
и искренне поглядел на прокурора.
Прокурор с минуту молча смотрел в окно и о чем-то думал.
- Вот что, - решил он наконец, - вы его психиатру покажите. Я
распоряжусь. Не по следственной части, а сами, от тюрьмы. Может, он просто
сумасшедший. Я слышал, и на воле-то он был тоже фик-фок! Может, тут и дела
нет никакого, а отправить его в Казань в специзолятор, и пусть там
сдыхает.
В это время в дверь постучали, привели зека.
Зек шел твердо и ровно. По дороге он попросился в уборную и там
несколько раз накрепко обтер ладонями лицо. Утром он объявил сухую, а уж
на второй день сухой рот воспаляется, губы трескаются, сочатся, и начинает
пахнуть трупом. Зыбин знал это и поэтому сегодня тщательно ополоснул рот и
вычистил пальцем зубы. Однако пить ему еще не хотелось.
Вместе с ним вошли начальник тюрьмы и корпусной.
- Вот, пожалуйста, сюда, - сказал ласково прокурор и показал Зыбину на
шахматный столик около окна.
Зыбин сел и чуть не вскрикнул. Окно было большое, полное солнца, и
выходило оно на тюремный двор, в аллею тополей. Тополя эти посадили еще
при самом основании города, когда тут была не тюрьма, а просто шла широкая
дорога в горы, и вдоль ее обочины и шумели эти тополя.
И Зыбин растерялся, сбился с толку перед этим несчитанным богатством.
Веток, сучьев, побегов. Все они шумели, переливались, жили ежеминутно,
ежесекундно каждым листиком, каждым отросточком, каждой жилкой! Они были
веселые, свободные, живые. И ему, в течение стольких дней видевшему только
серый цемент пола, да белую лампу в черной клетке, да гладкую стену цвета
болотной тины, на которой глазу не за что зацепиться, - это сказочное
богатство и нежность показались просто чудом. Он уже и позабыл, что и
такое существует. А ведь оно-то и есть самое главное.
Он смотрел и не мог глаз отвести. Гулял небольшой ветерок, и листья
поднимались, опадали, ползли - дерево дышало, по его жилкам пробегала
зеленая кровь, в нем бились миллионы крохотных сердечек. И какими же
живыми, дружественными, сердечными, настоящими показались ему эти тополя.
И плевать ему было в ту минуту на начальников! И плевать ему было на
тюрьму, прокурора, оперативников!
И, наверно, это отразилось на его лице, потому что прокурор глядел на
зека и тоже молчал. Наконец зек вздохнул, оторвался от окна и повернулся к
нему. Все! Он опять был в тюрьме, сидел в камере и держал смертельную
голодовку.
- Так я получил ваше заявление, - сказал прокурор ласково. - Но я не
особенно понял, что вы хотите.
- Следствия, - ответил Зыбин.
- А это не следствие?
Зыбин пожал плечами.
- Ну так что, следователь кричит на вас, бьет, искажает ваши показания?
Вы говорите одно, а он пишет другое? Чем вы конкретно недовольны? Но
только конкретно, конкретно!
Зыбин подумал.
- Следователь хочет, чтобы я сам себе придумывал дело, а меня это не
устраивает, я на это не подряжался. Хочет получать зарплату, пусть
работает. Это ему не баранку крутить!
- Какую баранку? - снова удивился и улыбнулся прокурор.
- Ну он же из бывших шоферов. Раньше начальников возил, а теперь сам
начальником стал.
- Ай-ай-ай! " Из грязи в князи". Так? Нехорошо. Недемократично! - сказал
Мячин с легкой укоризной. - Значит, по-вашему, все дело в следователе.
Этот следователь плох и поэтому держит, а другой, хороший, взял бы да
отпустил. Да как же вы не понимаете того, что если бы он, я, майор Нейман
вместе с вами бы сели за этот стол и стали придумывать, как бы вас
вызволить и освободить, - то и тогда из этого ничего не вышло бы!
- Да, пожалуй, - согласился Зыбин, - это тот лабиринт! Войти войдешь, а
выйти - черта выйдешь.
- Вот именно, - воскликнул Мячин. - Преступление всегда лабиринт! Вот
поэтому я смотрю на вас и удивляюсь: умный человек, а доводит себя черт
знает до чего. Что невозможно, то невозможно. Ну, вот стена - бейтесь об
нее головой, что выйдет?
- У одного вышло, - усмехнулся Зыбин.
- Что?
- Сдох!
Прокурор засмеялся.
- И вы верите этим парашам? Нет, Георгий Николаевич, ничего тут выйти
не может. Шишку набьете - это да, а сдохнуть не дадим! Лабиринт! Так что
глупо все это, - он развел руками, - и карцеры ваши глупые, и голодовка
глупая, и то, что вы от воды отказываетесь, - глупо все это.
- Да, - согласился Зыбин, - очевидно, в этом вы правы - глупо. Но все
равно работать я за вашего работника не буду. Пусть сам себе ломает башку.
- Ну а правду-то говорить будете?
- Да я только и делаю. Только не нужна она тут никому.
- Ну так вот мне она нужна. Давайте-ка потолкуем немного. Без всякой
записи. Тут и для вас кое-что прояснится. Скажите, ваша работа в музее вас
удовлетворяла? Вы были довольны тем, как работаете?
Зыбин подумал. Работали они плохо, и он ответил коротко:
- Нет.
- Отлично, - мотнул головой Мячин, - чему же вы это приписываете? Себе?
Своим сотрудникам? Руководству?
- Прежде всего себе, конечно. Хуже всего было то, что мы влезли в эту
экспедицию. Надо было просто писать в Москву и требовать специалистов. Но
мы решили, что раз это просто разведка, то покопаем, обнаружим что-нибудь
стоящее, тогда и напишем. Вот и копали. А копать не умели. Я не археолог,
Корнилов - тот археолог, но никогда он в поле не был. Получалось не то.
- И все же это с ведома директора?
Зыбин помолчал, подумал.
- Да, конечно. Но что вы из этого заключаете?
- Ну вот, - засмеялся Мячин, - вот теперь мне и понятно, что у вас
происходит со следователем. Где вам надо ему отвечать, там вы его
спрашиваете. Нет, Георгий Николаевич, тут спрашиваю только я. А вы
отвечаете мне. И таким образом мы оба и доходим до истины. А какое я буду
из этого делать заключение - это вас не касается. Понятно? Идем дальше.
Вот про эту самую экспедицию. Какой ветер занес вас в этот фруктовый
колхоз? Яблочек вам захотелось? Или ближе к городу? Утром там, вечером
тут?
- Да очень просто. Нам принесли черепки крупных сосудов с узорами
согдианского типа, и мы решили...
- А, извините, кто это вы? Вы, Георгий Николаевич? Корнилов? Директор
ведь ничего не решал, он мог только поверить вам на слово и отпустить
средства. Он и отпустил. И вы на них поехали на колхозные прилавки и
начали раскапывать старое скотское кладбище. Отчего пошли всякие слухи о
сапе и прочие неприятности. А золото, настоящее натуральное золото,
которого никогда не было в этих местах, тем временем спокойно утекло.
Прямо из музея. Из-под вашего, так сказать, носа. Ясно?
- Меня тогда там не было.
- Правильно, не было, а вы обязаны были быть. Вы же все время говорили
и даже писали, что золото где-то ходит по рукам. Почему же, как только
директор показал вам это золото, вы не плюнули на ваши бараньи мослаки, не
сели в его машину и не поехали в город? Вот и цело было бы золото! Ну? -
Зыбин молчал. - Ну, ну, Георгий Николаевич! Как это надо нам расценивать?
- Как бесхозяйственность?
- А если поточнее?
- Халатность?
- А если еще точнее?
- Преступная халатность?
- Не то, не то, Георгий Николаевич, не те слова, не тот язык.
- Злоупотребление по должности? Должностное преступление?
- Уже ближе, но тоже не то. Вы все выражаетесь бытовым языком, газетным
языком, а вы перейдите на язык политический - и мы сразу сговоримся.
Скажите " вредительство". И все.
- Здорово!
- Да нет, еще не здорово. Пойдем дальше. Копали вы около города,
диадему нашли тоже около города, только в другой стороне, на реке
Карагалинке, а арестовали-то вас на Или, за 50 верст от города. После
пропажи вы сразу туда махнули. Что вам там понадобилось? Вы никому ничего
не объяснили. Быстро собрались, накупили продуктов, забрали с собой свою
сотрудницу и исчезли. Ей сказали: поедем, мол, купаться! Странно? Странно!
Дальше. Как выяснилось, в музее вы потребовали себе все карты - все они
крупномасштабные, с подробным обозначением, я смотрел их. А места эти
вплотную прилегают к границе.
- Да карты же археологические! Им в обед сто лет!
- Да хоть порнографические! С бабами! Важно не название, а масштабность
и район. А что в обед сто лет, то ведь рельефы-то тут все в основном
сохранились. Скажите, как все это объяснить? Я вот не знаю как.
- Хорошо! Вы сказали, что я взял сотрудницу. Какую роль вы ей отводите?
- Ну вот опять вы меня спрашиваете. Действительно, бедный ваш
следователь. Так вот, Георгий Николаевич, пока никакой роли я никому не
отвожу, а только прощу мне объяснить. Ведь как разворачиваются события? В
музей поступают сигналы, где-то обнаружено археологическое золото. Вы
быстро сколачиваете так называемую партию и едете копать землю в колхоз
" Горный гигант", то есть туда, где никакого золота заведомо быть не может.
Копаете, конечно, впустую. Тут приезжает к вам директор и сообщает, что
где-то возле Карагалинки обнаружен большой клад. Показывает вам кое-что,
говорит, что завтра эти люди к нему явятся и он с ними отправится на место
находки. Вы очень этому радуетесь, но в город почему-то с ним не едете,
чего-то как будто ожидаете. Чего? На следующий день вам сообщают, что в
музее произошла кража. Кладоискатели выкрали свои документы и скрылись.
Тут вы уж сразу прилетаете в город и берете старые архивные карты. Но
изучаете-то вы их как-то странно. С директором смотрите карты
Карагалинского района, а у себя в кабинете просматриваете карты Или, то
есть пограничного района. Даже заносите в блокнот какой-то чертежик. К
пропавшему золоту он никакого отношения не имеет. Дальше, вы закупаете
много водки, уйму всяких продуктов и, сговорившись с той самой
сотрудницей, которая последняя видела пропавших златоискателей, с самым
ранним поездом отправляетесь на Или. Еще раз подчеркиваю, Георгий
Николаевич, на Или, а не на Карагалинку. Зачем? С кем вы там должны были
встретиться? Кому предназначалась эта водка? Для вас одного много, даже
при ваших уникальных способностях, девушка вообще не пьет - так что ж, вы
действительно купаться поехали или хотели кого-то встретить и распить все
это? Объясните, пожалуйста.
Зыбин молчал.
- Видите, на все эти вопросы при всей вашей находчивости вы ответить не
можете. Хорошо, сейчас у нас не допрос, вы подумаете и ответите
следователю. Дальше. Вы жалуетесь на Хрипушина? Хорошо. Мы назначим
другого. Но давайте сразу же - вот тут при товарище начальнике -
сговоримся: вы будете не спрашивать, а отвечать, рассказывать. И
расскажете все. И об этой странной поездке расскажете, и о том, что
происходило в музее в последнее время, расскажете, и о вашей
настроенности, и о вашем окружении, ну и так далее.
Зыбин поднял голову. До сих пор он сидел и слушал.
- Если вас интересует мое настроение, то я могу хоть сейчас.
Прокурор засмеялся.
- Настроенность! Настроенность, а никак не настроение нас интересует,
Георгий Николаевич, - сказал он. - Настроение - это одно, сейчас оно
такое, через час другое. Оно для романов хорошо, а не для следственного
производства. - Он обернулся к начальнику тюрьмы по оперативной работе. -
Так вот, Георгий Николаевич голодовку снимает. Переведите его в хорошую
камеру, дайте хлеба, воды, пусть немножко отдохнет. А дня через три
переведете опять в прежнюю. Ну, - он поднялся, - я надеюсь, Георгий
Николаевич, что на этом наши недоразумения кончились. Будем работать
вместе.
Он сказал, что товарищ Сталин проснулся. Он зря это сказал. Было еще
десять часов утра, и товарищ Сталин спал. Он спал на спине, спокойно,
ровно, крепко, ни разу не пробуждаясь, но, как и всегда, тяжело. Вчера он
из Москвы вернулся поздно, прихватил с собой еще несколько человек, и они
часов до двух сидели за столом, и он за разговором,
потихоньку-помаленечку, а рюмка за рюмкой выпил, наверно, с полбутылки
красного вина. Вино это было из самых его любимых - красное, терпкое,
очень кислое, - такое делали только в одной местности в Грузии. Году в
восьмом или девятом он в этом местечке, по обстоятельствам теперь уже
забытым, а тогда для него чрезвычайно важным, прожил целое лето и
пристрастился к этому вину. Там был такой дядя Шалва, который всегда
ставил перед ним на стол целый глиняный кувшинчик. С тех пор прошла целая
|
|