Ласточка, Ласточка

– Ласточка, ласточка, что над водой летаешь?

– Комаров кусачих хватаю!

– А что над стадом порхаешь?

– Коров от мух гоняю!

– Ласточка-касаточка, что к облакам взмываешь?

– Ясные деньки высматриваю!

– А что над самой землей скользишь?

– О дожде-непогоде предупреждаю!

Почему год круглый?

– Потому год круглый, – сказало Солнце, что Земля вокруг меня мчится по кругу. Как полный круг сделает, так и год.

– И совсем не потому! – проскрипел дуб. – Год потому круглый, что за год на всех деревьях годовое кольцо нарастает. Как год – так новое кольцо. А кольцо – тоже круг!

– Нет, друзья, – прошептала Елка, – ведь всем известно, что мы, ёлки, круглый год зелёные. А как же мы могли бы быть зелёными, если бы год-то не был круглым?

Всему свое время

Надоела зима. Вот бы лето сейчас!

– Эй, Свиристель, ты бы лету обрадовался?

– Спрашиваешь ещё, – Свиристель отвечает. – Перебиваюсь с рябины на калину, оскомина на языке!

А Сорока уже Косача спрашивает. Жалуется и Косач:

– Сплю в снегу, на обед одна каша берёзовая! Брови красные – отморозил!

Сорока к Медведю стучится: как, мол, зиму зимуешь?

– Так себе! – Миша ворчит. – С боку на бок. На правом боку лежу – малина мерещится, на левом – мёд липовый.

– Понятно! – Сорока стрекочет. – Всем зима надоела! Чтоб ты, зима, провалилась!

И зима провалилась...

Ахнуть не успели – лето вокруг! Теплынь, цветы, листья. Веселись, лесной народ!

А народ лесной закручинился...

– Растерялся я что-то, Сорока! – Свиристель говорит. – В какое ты меня поставила положение? Я к вам с севера по рябину примчался, а у вас листья одни. С другой стороны, я летом на севере должен быт, а я тут торчу! Голова кругом. И есть нечего...

– Натворила Сорока дел! – шипитсердито Косач. – Что за чушь? Куда весну подевала? Весной я песни пою и танцы танцую. Самое развесёлое времечко! А летом только линять, перья терять. Что за чушь?

– Так вы же сами о лете мечтали?! – вскричала Сорока.

– Мало ли что! – Медведь говорит. – Мечтали мы о лете с мёдом липовым да с малиной. А где они, если ты через весну перепрыгнула? Ни малина, ни липа зацвести не успели – стало быть, ни малины, ни мёда липовогоне будет! Поворачивайся хвостом, я его тебе сейчас выщиплю! Ух как рассердилась Сорока! Вильнула, подпрыгнула, на ёлку взлетела и крикнула:

– Провалитесь Вы вместе с летом!

И провалилось нежданное лето. И снова в лесу зима. Снова Свиристель рябину клюет. Косач в снегу спит. А Медведь – в берлоге. Ворчат все помаленьку. Но терпят. Настоящую весну ждут.

Медвежья горка

Охотился я в горах на горных индеек.

Тишина – в ушах звенит. Жужжат на припёке мухи. Кругом горы, горы и горы. Вершины их, как острова, поднялись из моря облаков.

Разомлел я на припёке и заснул. Спал долго. Проснулся – солнце уже вечернее, с золотым ободком. От скал протянулись вниз узкие чёрные тени.

Ещё тише стало в горах.

Вдруг слышу: рядом, за бугром, будто бык вполголоса: «Мууу! Мууу!» И когтями по камням – шарк, шарк! Вот так бык! С когтями...

Выглядываю осторожно: на уступе ската медведица и два медвежонка.

Медведица только проснулась. Закинула башку вверх, зевает. Зевает и лапой брюхо чешет, а брюхо толстое, мохнатое.

Медвежата тоже проснулись. Смешные: губастые, головастые. Сонными глазами – луп-луп, с лапы на лапу переминаются, плюшевыми башками покачивают. Поморгали глазами, покачали башками – и схватились бороться. Лениво спросонок борются, нехотя потом разозлились и сцепились всерьёз.

Кряхтят, упираются, ворчат.

А медведица всей пятернёй – то по брюху, то по бокам: блохи кусают!..

Послюнил я палец, поднял – ветер на меня тянет. Перехватил ружьё половчее, смотрю.

От уступа, на котором были медведи, до другого уступа, пониже, лежал ещё плотный нестаявший снег, Дотолкались медвежата до края да вдруг и скатились по снегу на нижний уступ.

Медведица перестала брюхо чесать через край, смотрит. Потом позвала тихо: «Рррмуууу!»

Покарабкались медвежата наверх. Да на подгорке не утерпели и схватились опять бороться. Схватились и опять покатились вниз.

Понравилось им. Выкарабкается один, ляжет на пузечко, подтянется к краю, раз – и внизу! За ним второй. На боку, на спине, через голову. Визжат: и сладко, и страшно!

Я и про ружьё забыл. Кому же придёт в голову стрелять в этих неслухов, что штаны себе на горке протирают!

Медвежата наловчились: схватятся и катятся вниз вдвоём.

А медведица опять раздремалась.

Долго смотрел я на медвежью игру, потом вылез из-за камня.

Увидели меня медвежата, притихли, во все глаза глядят.

А тут и медведица меня заметила, вскочила, фыркнула, вскинулась на дыбы.

Я за ружьё. Глаза в глаза смотрим.

Губа у неё отвисла, и два клыка торчат. Клыки мокрые и от травы зелёные.

Вскинул я ружьё к плечу.

Медведица схватилась обеими лапами за башку, рявкнула – да вниз с горки, да через голову!

Медвежата за ней – снег вихрем! Я ружьём вслед машу, кричу:

– А-а, растяпа старая, будешь спать!

Чешет медведица по скату так, что задние лапы за уши забрасывает. Медвежата сзади бегут, курдючками толстыми трясут, оглядываются. И холки горбиком, как у мальчишек-озорников, которых матери закутают зимой в платки, концы под мышки и на спине узел горбиком.

Убежали медведи.

«Эх, – думаю, – была не была!»

Сел я на снег и – раз! – вниз по накатанной медвежьей горке. Оглянулся – не видал ли кто?

И весёлый пошёл к палатке.

Дотолкались медвежата до края да вдруг и скатились по снегу на нижний уступ.

Медведица перестала брюхо чесать через край, смотрит. Потом позвала тихо: «Рррмуууу!»

Покарабкались медвежата наверх. Да на подгорке не утерпели и схватились опять бороться. Схватились и опять покатились вниз.

Понравилось им. Выкарабкается один, ляжет на пузечко, подтянется к краю, раз – и внизу! За ним второй. На боку, на спине, через голову. Визжат: и сладко, и страшно!

Я и про ружьё забыл. Кому же придёт в голову стрелять в этих неслухов, что штаны себе на горке протирают!

Медвежата наловчились: схватятся и катятся вниз вдвоём.

А медведица опять раздремалась.

Долго смотрел я на медвежью игру, потом вылез из-за камня.

Увидели меня медвежата, притихли, во все глаза глядят.

А тут и медведица меня заметила, вскочила, фыркнула, вскинулась на дыбы.

Я за ружьё. Глаза в глаза смотрим.

Губа у неё отвисла, и два клыка торчат. Клыки мокрые и от травы зелёные.

Вскинул я ружьё к плечу.

Медведица схватилась обеими лапами за башку, рявкнула – да вниз с горки, да через голову!

Медвежата за ней — снег вихрем! Я ружьём вслед машу, кричу:

– А-а, растяпа старая, будешь спать!

Чешет медведица по скату так, что задние лапы за уши забрасывает. Медвежата сзади бегут, курдючками толстыми трясут, оглядываются. И холки горбиком, как у мальчишек-озорников, которых матери закутают зимой в платки, концы под мышки и на спине узел горбиком.

Убежали медведи.

«Эх, – думаю, – была не была!»

Сел я на снег и – раз! – вниз по накатанной медвежьей горке. Оглянулся – не видал ли кто? И весёлый пошёл к палатке.

Барсук и Медведь

– Что, Медведь, спишь ещё?

– Сплю, Барсук, сплю. Так-то, брат, разогнался – пятый месяц без просыпу. Все бока отлежал.

– А может, Медведь, нам вставать пора?

– Не пора. Спи ещё.

– А не проспим мы с тобой весну-то?

– Не бойся! Она, брат, разбудит.

– А что она – постучит нам, песенку споёт?

– Ого-го! Небось вскочишь! Она тебе, Боря, ведро воды как даст под бока – небось не залежишься! Спи уж, пока сухой.

Сергей Петрович АЛЕКСЕЕВ