Картина восьмая

Утро 20 прериаля (8 июня). Троицын день и праздник в честь Верховного существа.

Помещение судьи Вилата, на третьем этаже во дворце Тюильри. В глубине сцены, прямо против публики, — широкое, настежь распахнутое окно; на фоне сияющего неба — вершины деревьев, флажки, развевающиеся на ветру знамена и в перспективе — аллеи Тюильрийского парка. При поднятии занавеса в воздухе кружатся стаи белоснежных голубей с длинными трехцветными лентами на лапках. Повсюду розы: гирляндами свисают с окон, обвивают древки знамен, рассыпаны на столе среди стаканов; у входящих женщин в руках букеты роз.

Снаружи доносится шум невидимой толпы, наводнившей площадь и трибуны у стен дворца, восторженный, ликующий гул и говор. В момент поднятия занавеса на пороге двери справа появляется Робеспьер, которого вводит Вилат.

Вилат. Входи, Максимилиан, полюбуйся на творение рук своих. На великий народ, который собрался, чтобы прославить Верховное существо.

Робеспьер входит и сразу останавливается, ошеломленный ярким светом и гулом огромной толпы, ее шумным, радостным гуденьем. Он невольно отшатывается, как будто порыв ветра ударил ему в лицо. Характерным жестом, увековеченным на портрете Давида, он прижимает обе руки к груди, словно стараясь умерить биение сердца.

Что с тобой? Может быть, мы слишком быстро поднялись по лестнице? Садись, садись! (Пододвигает ему стул.) Ты мой гость. Пока празднество еще не началось, может, ты не откажешься разделить со мной и друзьями нашу скромную трапезу? (Указывает на скромно накрытый стол.)

Стол засыпают розами женщины, входящие с букетами в руках. Появляются приглашенные — мужчины и женщины, друзья и враги, они ходят по сцене, смотрят в окно, с любопытством разглядывают Робеспьера.

Робеспьер (отстраняет рукой стул, предложенный Вилатом, и отказывается от угощения). Нет, благодарю, Вилат. Мне ничего не надо.

Вилат. Тогда подойди к окну, отсюда лучше видно.

Робеспьер (опершись рукой на стол). Нет... Погоди немного... Потом... (Как бы извиняясь.) Я слишком взволнован. Это зрелище так неожиданно!

Вилат. Ты же знал... Разве ты не видел по дороге сюда, какое ликование на улицах? Весь Париж поет.

Молодые женщины (громко переговариваются между собой в надежде, что Робеспьер услышит их и заметит). Во всех окнах флажки... У каждого порога деревья в цвету... А какой аромат... Повсюду розы... Сам Париж — словно большая роза.

Молодая женщина с улыбкой подносит Робеспьеру букет из роз и колосьев; тот машинально берет его. Не слыша ничего, что происходит вокруг, взволнованный, устремив взгляд вперед, Робеспьер приближается к окну, словно притягиваемый магнитом; все расступаются, чтобы дать ему дорогу. Лишь только он появляется у окна, толпа узнает его. Раздаются приветственные возгласы, один, два, затем оглушительные, восторженные крики.

Толпа. Максимилиан! (Громкие приветственные крики нарастают и переходят в пение: толпа запевает хором «Гимн Верховному существу» Шенье и Госсека.)

Источник истины, что клевета грязнит!

Всего живущего ты пламенный властитель,

Свободы бог, природы покровитель,

О ты, кто создает и кто хранит, —

Твое сияние сердцам необходимо,

Как добродетельных законов ясный свет,

Враг подлых деспотов, прибежище гонимых,

Всей Франции сыны несут тебе привет!

Робеспьер, потрясенный, сияющий от радости, словно в экстазе, смотрит в окно, не слыша ничего, что говорится вокруг.

Робеспьер. Народ... о мой народ!.. Я твой, я принадлежу тебе, все мои помыслы с тобою... Возьми меня, вкуси, испей, тебе я приношу в жертву всего себя. Народ, великий народ! Блажен, кто родился в твоих недрах, еще блаженнее тот, кто умирает за твое счастье!

Среди приглашенных в зале Вилата находится несколько членов Конвента, настроенных враждебно к Робеспьеру. Имена их могут остаться публике неизвестными. Это Вадье, Бурдон, Мерлен де Тионвиль.

Вадье (насмешливо). Да сбудется твое желание, Максимилиан! Подобного блаженства достичь не так уж трудно.

Бурдон. Вы только послушайте, он будто с любовницей разговаривает. Мы здесь лишние. Он готов положить народ к себе в постель.

Молодая женщина. О, как он прекрасен! Как он трогателен!.. Максимилиан, полюби и нас! Мы тоже из народа.

Робеспьер (ничего не замечая). О родина! Благословенная страна, так щедро обласканная Природой! Ты — алтарь славы и Свободы. Гордый народ с чувствительным сердцем, ты, который опередил человечество на два тысячелетия. При одной мысли о нашем празднестве бледнеют и трепещут тираны. Мы сами творцы Победы. Я слышу шелест ее крыльев в лучезарном небе. Пламя Революции охватило полмира. Другая половина еще дремлет во мраке. Но мы пробудим ее от дремоты. Мы сообща установим священное согласие всех народов. Мы защищаем их честь, мы отстаиваем их права. Мы зовем их принять участие в нашем празднестве. Когда же они смогут ответить на наш призыв? Когда отпразднуем мы вместе с ними великое торжество рода человеческого?

Вадье. Не слишком ли ты далеко загадываешь? Сейчас род человеческий ведет войну против нас.

Робеспьер. А мы ведем войну только против его угнетателей. Мы ничего не хотим для себя, мы добиваемся счастья, богатства, Свободы, чтобы разделить эти блага по-братски между всеми людьми.

Бурдон. Нам и самим-то этих благ не хватает!

Робеспьер. Бедность становится богатством, горе радостью, когда такой ценой мы оплачиваем счастье будущих поколений.

Вадье (язвительно). Лучше синица в руки... Живешь ведь только раз.

Робеспьер (бросая на него гневный взгляд). Позор низким душам, которым сладостно зловоние их ничтожества! Пускай они захлебнутся в грязи. Пусть не смеют эти червивые плоды отравлять здоровые соки наших цветущих садов, заражать своими язвами наши нивы!.. Нет, пока я жив, они не будут своими зловредными учениями потакать пороку и смущать добродетель!

Бурдон (заискивающим тоном). Твои неусыпные благородные заботы делают тебе честь, Максимилиан. Но не кажется ли тебе, что наш свободный народ достаточно вырос и не нуждается в руководстве? Разве ты призван стеречь его?

Робеспьер. Я не отвечу тебе словами Каина. Да, я сторож брату моему!

Женщины. Ты наш добрый пастырь. Счастлив народ, который ты ведешь!

Робеспьер. Немного бы я стоил, если бы не искал вдохновения в народе! Без него я слаб, всю мою энергию и познания я черпаю в нашем великом народе, чей порыв возносит нас и придает нам силы. Любите же народ, любите в нем самих себя! Друзья, и ты, Вадье, забудьте мои резкие слова (хотя я не могу от них отречься). Забудем наши раздоры в этот светлый день, пусть станет он для всех гордостью и ликованием! Ведь это наше общее торжество! (Стоя у окна, простирает руки и, обращаясь к толпе, пылко восклицает.) Братья!

Толпа, встрепенувшись, могучим эхом повторяет: «Братья!»

Братья Франции и всей вселенной! Великий народ собрался здесь, чтобы завязать узы всеобщего братства. Мы чествуем человека, самое высокое создание Природы. Истинное служение Верховному существу — это свято исполнять человеческий долг. Прославим же человека! Внушим ему самое священное из чувств — святое уважение человека к человеку.

Вадье, Бурдон, Мерлен и другие (собравшись в кружок в левом углу залы, говорят между собой). Недурно бы для начала подкрепить проповедь личным примером.

— Проповедь проповедью, а там, напротив, в глубине сада красуется гильотина...

— Ради такого случая ее завесили полотнищем.

— Напрасно. Это же алтарь. Каждый вечер там служат мессу.

— Робеспьер ни разу не взглянул на нее.

Звучат трубы; пение становится громче, толпа неистовствует. Робеспьер замирает с воздетыми руками, устремив глаза к небу.

— Полюбуйтесь на дервиша. Слышите? Он молится своему богу.

— Вот негодяй! Мало ему быть королем, ему еще надо корчить из себя папу!

Крики толпы на площади становятся все более громкими и властными.

Толпа. Максимилиан!.. Приди!.. Приди!..

Грубый голос (отчетливо и громко). А ну, скорей спускайся сюда! Тарквиний! Долго еще тебя ждать?

Вилат (подобострастно). Дорогой Робеспьер! Они теряют терпение. Час, назначенный для церемонии, уже истек.

Робеспьер (сразу опомнившись). Что же ты не сказал мне раньше? Меня так заворожило это зрелище, что я потерял счет времени. (Поспешно идет к двери.)

Навстречу ему входят, запыхавшись, Леба и Давид.

Леба. Мы с Давидом пришли за тобой. Билло вне себя от гнева. Комитет возмущен твоим опозданием.

Давид. Что ты скажешь о моем творении? (Показывает на перспективу в окне.) Я воздвиг для тебя Капитолий.

Мерлен де Тионвиль. А ты не собираешься, Давид, воздвигнуть ему скалу?

Давид. Какую скалу?

Мерлен де Тионвиль. Ту, что ему подобает: Тарпейскую.

Давид (с возмущением обращаясь к Робеспьеру). Зависть всегда сопутствовала триумфам Цезаря.

Робеспьер (с упреком). И ты, Давид. Сравнение с Цезарем для меня худшее оскорбление!

Давид. Прости меня, Неподкупный! Я желал бы для тебя только его славы.

Робеспьер. Во всей его славной судьбе я завидую лишь тридцати кинжалам заговорщиков. Вон они, посмотри! (Указывает на группу недовольных: Бурдона, Вадье, Мерлена и прочих.) Они торопятся обессмертить меня. (Уходит быстрым шагом в сопровождении Леба и Давида.)

Вилат бежит вдогонку с букетом цветов и колосьев, который Робеспьер бросил на столе.

Вилат. А букет, ты забыл букет! (Не догнав Робеспьера, возвращается с букетом в руках.)

Молодые женщины накидываются на Вилата и с жадностью расхватывают цветы.

Женщины. О, дай его мне, гражданин!

— Нет, мне!

— Разделим по-братски, как он нас учил, эти священные реликвии!

— О сладчайший Максимилиан, покойся на моей груди!

Это восклицает юная прелестная девушка, пряча розы и колосья под легкой косынкой, прикрывающей грудь.

За окном раздается «Походная песня», сочиненная и впервые исполненная в эти дни. Бурдон, Вадье, Мерлен и другие подходят вслед за Вилатом к окну и смотрят на площадь.

Мерлен де Тионвиль. Это поют новобранцы во главе с Сен-Жюстом. Нынче вечером они выступают в поход на Флерюс. Туда им и дорога! У Робеспьера в Париже останется меньше защитников.

Все подхватывают песню, раздающуюся за окном. «Победа с песнопениями нам открывает путь...»

Занавес.