Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Картина одиннадцатая






 

 

На холмах Монморанси, 7 термидора (25 июля). Палящее послеполуденное солнце клонится к западу.

Справа из глубины подымается дорога, пересекает сцену под острым углом и полого спускается направо к авансцене. С вершины холма, возвышающегося над равниной, открывается широкий горизонт и вдалеке, в знойной, солнечной дымке, вырисовывается громада Парижа; там и сям кровли домов сверкают в косых лучах заходящего солнца. Налево, у края дороги небольшая дубовая роща — опушка леса, туда ведет узенькая тропинка.

Справа по дороге быстрым шагом подымается Робеспьер, держа шляпу под мышкой. На вершине холма он останавливается, запыхавшись, оглядывается направо и налево, на окрестные поля и далекий Париж, на дорогу. В изнеможении, словно ослепленный, закрывает глаза.



 

Робеспьер. Как палит солнце! Стоит зажмуриться — и перед глазами мелькают красные пятна. Голова кружится. (Садится на откос слева, под тенью деревьев.)

 

Вдалеке слышен голос Симона Дюпле — он кличет Робеспьера, не называя по имени.

 

Симон Дюпле. Эй!.. Ого-го!

Робеспьер. Нелегко скрыться от такого стража. Бедный Симон тревожится, должно быть. Ведь он считает своим долгом не отпускать меня ни на шаг... Ничего, пускай поищет. Иногда нужно побыть в одиночестве, среди природы, наедине с богом. Вырваться хоть ненадолго из отравленного воздуха большого города. (Кивком указывает на Париж). Даже такой славный малый, как Симон, напоминает своим присутствием о роде человеческом, о людях, с которыми связала нас судьба, о гнусном скопище грязи, безумия и жестокости... Хоть час забвения! А дозволено ли это во время битвы? Голова кружится... Я слишком быстро шел в гору под солнцем... (Закрывает глаза.) Как дороги мне эти места, сколько воспоминаний! Десятки раз я мысленно возвращался сюда, ища душевного мира и доверия, которых не мог обрести... А тот лучезарный день, чей отблеск стоит у меня перед глазами даже теперь, через пятнадцать лет... (Немного помолчав, начинает мечтать вслух.) Мне не было тогда и двадцати лет... На этих холмах я встретил старика Жан-Жака. С тех пор ничто не изменилось. Только выросли деревья — тогда здесь была молодая рощица. Как и сегодня, в небе звенел жаворонок. (Не открывая глаз.) Я сидел здесь, на этом самом месте. И прямо на меня, вот по этой дороге, подымался в гору философ. Он шел один, слегка согнувшись, с непокрытой головой, с букетом в руках; изредка он нагибался, срывая цветок, и тихонько говорил сам с собой...

 

При этих словах на дороге показывается незнакомец, осанкой и чертами лица напоминающий Жан-Жака Руссо, и повторяет все жесты, описываемые Робеспьером. Но тот, сидя с закрытыми глазами, не видит его и продолжает вполголоса грезить вслух.

 

Он не заметил меня, он был погружен в свои одинокие думы. А я — я узнал его с первого взгляда, я был ошеломлен, не мог прийти в себя. На вершине холма он остановился, чтобы оглядеться вокруг... Потом двинулся дальше, опираясь на палку, по тропинке, которая сворачивает в лес... Проходя мимо меня, он поднял глаза — большие, как у филина, темные и без блеска, пронзающие насквозь, и заглянул мне прямо в душу...

 

Тут Робеспьер подымает глаза и видит перед собой незнакомца, — тот пристально смотрит на него, молча и неподвижно, затем проходит мимо; он сворачивает по тропинке, ведущей в лес, и исчезает, словно призрак... Робеспьер поражен; несколько секунд он сидит, не шевелясь, пробует крикнуть, подносит руки к горлу, порывается встать; наконец, овладев собой, зовет.

 

Робеспьер (кричит). Симон!

 

Голос Симона отвечает издалека, затем все ближе; справа на дороге появляется Симон Дюпле; он бежит, прихрамывая.

 

Симон Дюпле. Насилу я нашел тебя, Максимилиан! Зачем ты скрылся от меня? Если бы ты знал, до чего я перепугался! (Замечает необычайное волнение Робеспьера.) Что с тобой?.. Ты весь дрожишь. Глаза блуждают... Куда ты смотришь? Что случилось?

Робеспьер (с усилием берет себя в руки). Ты не видал... человека... вон там, на дороге?

Симон. Что? Я никого не видел... Ах да, верно, передо мной шел какой-то прохожий..

Робеспьер. Каков он с виду?

Симон. Не разглядел... Я думал только о тебе и не заметил ничего. Да и видел-то я его со спины... Теперь припоминаю. Как будто пожилой. Одет по-старомодному... Да, вспомнил: мне говорили в деревне, будто здесь скрывается старик-изгнанник, какой-то философ из шайки Карит& #225; и госпожи Ролан. Это он, что ли, попался тебе навстречу? Так я догоню его... Куда он удрал?

Робеспьер (останавливает его жестом). Оставь его... Дай на тебя опереться. У меня голова кружится.

Симон. Присядь здесь. (Ведет его в тень, к стволу срубленного дерева.) Отдохни немного. Ты столько месяцев сидел взаперти, а нынче такое солнце! Все поля выжгло.

Робеспьер (закрыв глаза). Солнце! Ты выпиваешь недуги земли. О, если б ты выпило и мою жизнь! Этот дурной сон...

Симон. О чем ты говоришь?

Робеспьер. Жизнь... Что я сделал со своей жизнью? Нелепый вопрос! Следовало бы спросить: что сделала со мной жизнь? Не того я хотел, не о том мечтал.

Симон. Кто лучше тебя умел идти прямо к цели?

Робеспьер. Знай, Симон, «в Революции заходят далеко тогда, когда не знают, куда идут»[10].

Симон. Ты не из тех людей, которые не знают, куда идут.

Робеспьер. Да, ты прав. Я не из тех счастливцев, что живут изо дня в день, не страдая постоянно ни от предвидения будущего, ни от воспоминаний о прошлом. И, однако, Симон... «сила вещей приведет нас, быть может, к цели, о которой мы и не помышляем».

Симон. О чем ты задумался?

Робеспьер. Я думаю о кумире моей юности, о Жан-Жаке, моем учителе и спутнике. Я как будто слышу его голос. Он говорил: «Ничто на земле не стоит цены крови человеческой», и еще: «Кровь одного человека драгоценнее, чем свобода всего человеческого рода...»

Симон. И ты так думаешь?

Робеспьер. Я думал так прежде. Эти благородные слова когда-то врезались мне в душу. Я поклялся возвести их в закон и заставить людей признать его. Не сам ли я утверждал три года назад, что «если именем закона будет литься кровь человеческая и откроются взорам народа жестокие зрелища и истерзанные трупы, значит законы искажают в сердцах граждан идеи справедливости, зарождают в сознании общества дикие предрассудки, которые породят еще худшие»?

Симон. Кто же прав? Ты теперь судишь иначе?

Робеспьер. Нет. Сила вещей решила за меня — против меня. Так было надо. Я поступал, как повелевала жизнь. Но тяжко быть ее орудием!

Симон. Если так было надо для блага Республики — значит, остается только повиноваться. Значит, все хорошо.

Робеспьер. Ты рассуждаешь, как солдат, Симон. Счастливец! Ты перелагаешь всю ответственность на плечи командира. А вот командиру не с кем ее разделить. Он сам должен доискиваться, обдумывать и находить решение. И это решение нигде не начертано, его не подсказывает сердце. Решение предписывается нам извне. Нам приходится изо дня в день распутывать змеиный клубок событий, изо дня в день менять решения, приспособляясь к тому, чего требует сегодняшний день, — так соединяются в одну цепь звенья неумолимого рока. Вырваться невозможно. А когда видишь, к чему нас привел рок, чт& #243; он заставил нас совершить, то ужасаешься и спрашиваешь себя: чего же он потребует от нас завтра?

Симон. Ты утомлен, ты сомневаешься в себе, Максимилиан. Зато мы в тебе не сомневаемся. Мы тебя поддержим.

Робеспьер. Верные мои друзья! Ты прав, то была минута слабости. Да еще эта недавняя встреча...

Симон. Какая встреча?

Робеспьер. Ничего... Все прошло. Пусть и для тебя это пройдет бесследно, Симон. Позабудь все, что я здесь говорил. Давай наслаждаться покоем этих мирных полей, золотым пурпуром заката, лучами солнца, прежде чем ни наступит ночь и ни придется выйти на мрачную арену, которая меня ждет.

Симон. Ты все-таки решил выступать завтра в Конвенте?

Робеспьер. Я должен.

Симон. Будь осторожен.

Робеспьер. Истине и добродетели незачем соблюдать осторожность.

Симон. Берегись, не нарушай перемирия, которое Сен-Жюст заключил от твоего имени.

Робеспьер. Никто не вправе давать обещания за меня. Я не заключаю перемирия с предателями!

Симон. Ты уверен, что Конвент пойдет за тобой?

Робеспьер. Он выслушает меня. А прочее пусть решают боги.

Симон. Я не больно-то полагаюсь на богов. Куда надежнее иметь хорошо вооруженную охрану; позволь нам защитить тебя.

Робеспьер. Решительно запрещаю! Это дало бы новый повод обвинять меня в диктаторстве. Единственная диктатура, которую я согласен принять, — это могущество истины. Единственное мое оружие — это сила слова.

Симон. Разве ты не знаешь, какие силы, какое оружие они втайне готовят против тебя?

Робеспьер. Мне все известно, известны малейшие подробности заговора. Но одно из двух: либо я сокрушу его перед лицом всей Франции, либо не стоит жить там, где правосудие — один обман. Завтра я кликну клич, я обращусь с последним призывом к честным гражданам всех партий и вне партий. Пусть решают они.

Симон. Лучше бы ты обратился за поддержкой к народу.

Робеспьер. Я никогда не переставал черпать в нем вдохновение. Народ — моя сила.

Симон. А ты твердо уверен, что он по-прежнему с тобой?

Робеспьер. Я с ним и за него. Отступившись от меня, он отречется от себя самого. А если он отречется, тогда для меня все кончено. Значит, мы прожили жизнь напрасно. Но я буду бороться до конца.

Симон. Пора в обратный путь. Скоро проедет дорожная карета на Париж. Пойдем на почтовую станцию.

Робеспьер. Это тот беленький домик, что там внизу?

Симон. Тот самый. А вон вьется дорога, по которой проедет почтовая карета.

Робеспьер. Ну, это недалеко отсюда, всего несколько шагов. Ступай вперед, займи нам места. А я еще побуду здесь немного. Чудесный вечер, не хочется терять ни минуты. Кликни меня, когда придет время.

Симон. Вон идет какая-то женщина, оставляю тебя на ее попечение. (Указав на старуху с корзинкой за плечами, которая подымается на холм, Симон уходит направо по дороге, спускающейся к авансцене.)

 

Старуха садится на ствол срубленного дерева рядом с Робеспьером.

 

Старуха. А ну-ка, гражданин, не в обиду тебе будь сказано, подвинь свой зад и дай мне место.

Робеспьер. Садитесь, матушка, снимите корзину, она тяжелая.

Старуха. Ну уж нет. Коли скотина устала, не распрягай ее, пока не пригонишь на конюшню. Мне в упряжке удобнее. Ох, поясницу ломит!

Робеспьер. Тяжело подыматься в гору с такой ношей!

Старуха. Небось я старый муравей, привыкла тяжести таскать. Без ноши вроде бы не хватает чего-то.

Робеспьер. Откуда вы идете?

Старуха. С поля, из-под горы. Там у меня огород, хожу овощи поливать. Никак не напоишь их досыта в такую жару, — эдакие пьянчуги! Черпаешь, черпаешь воду, а колодец-то все больше высыхает. Вот и топчешься с утра до ночи.

Робеспьер. Разве вам некому помочь? У вас нет внуков?

Старуха. Было у меня девять сыновей. Семеро уж на покое.

Робеспьер. Где?

Старуха. В сырой земле. А двоих старших у меня забрали. Говорят, будто послали их защищать землю от врагов. А от каких врагов — почем я знаю? Не то с запада, не то с востока. Уж больно их много. Вот у меня врагов нет, что с меня взять-то, кроме горя да беды?

Робеспьер. Вы говорите о горе, а сами улыбаетесь.

Старуха. Мы с горем-то век скоротали, уж свыклись друг с другом, не грех и посмеяться.

Робеспьер. Святая мудрость хижин! Я завидую вашей доле.

Старуха. Хоть задаром ее бери, сынок. Я бы не прочь променять свою лачугу на домик побольше да побогаче.

Робеспьер. С богатством у вас будет больше тревог, больше забот, чем здесь, среди природы.

Старуха. Что за природа такая? Это земля-то? Да, как же, пока гуляешь по ней, она стелется бархатом, так и ластится, хитрая кошка. Ты ее не знаешь! За лето весь наш урожай пожгло. Вся работа пошла прахом.

Робеспьер. Бедная женщина! Тяжела ваша доля, но и моя немногим легче. Нас вознаграждает сознание, что труды наши не пропадут даром. Верховное существо бодрствует и охраняет нас.

Старуха. Ну, стало быть, нынче летом господь бог всхрапнул маленько. Ничего не поделаешь: стар становится. Что ж, он поработал на своем веку. Всякому свой черед.

Робеспьер. Как, матушка, значит, вы не верите в бога?

Старуха. Да я и сама не знаю. Я не против. Отчего же не верить? Это не повредит. Только есть ли хозяин или нет, а ты на него не надейся, лучше сам не плошай. Дело вернее будет. По крайней мере всю работу сделаешь.

Робеспьер. Но разве мысль о лучшей жизни, о бессмертии души не приносит нам утешения в нужде и несчастье?

Старуха. Что ж, не так плохо и совсем уснуть. Нет охоты начинать все сызнова. Поработала я вволю, жаловаться грех. Коли все перечесть, жизнь недаром прожила. Да уж пора и на покой, пускай молодые покряхтят, теперь их черед. Я передам им свою поклажу. А ты свою никому не уступишь?

Робеспьер. Я не люблю уступать свою ношу, пока не довел дела до конца.

Старуха. Видно, тебе некуда спешить. Придется ждать до скончания века. Ну, а я не хочу все тяжести одна таскать. Оставлю чего-нибудь на долю тех, кто придет после меня, — и радостей и горя. Им еще надолго хватит того и другого.

Робеспьер. Мы старались сделать так, чтобы будущее было лучше настоящего.

Старуха. Кабы вы постарались, чтобы настоящее стало чуть получше, и на том спасибо.

Робеспьер. Для этого мы и совершили Революцию.

Старуха. Ах, так это вы пустили все кувырком?

Робеспьер. Но ведь вы, гражданка, совершили Революцию вместе с нами. Вместе со всем народом. Революция — наше общее дело.

Старуха. Ну нет, у меня своих дел по горло. Ваших дел я знать не хочу.

Робеспьер. Ах, гражданка, так не годится! Нельзя быть безразличной к общественному благу. Ведь мы не одни живем, соседи должны помогать друг другу. А на земле все, кто трудится, кто страдает, — наши ближние и соседи. Может ли быть, чтобы у вас в деревне были равнодушны ко всему, что Революция делает для вас, к ее великим трудам, к ее борьбе?

Старуха. Да нет, у нас в церкви бывали собрания, наши горлодеры болтали там всякую всячину. А иной раз приезжал из Парижа красавчик, весь разряженный, и показывал нам волшебные картинки. Говорил, будто весь свет скоро перевернется. Мы смотрели, вылупив глаза, ждали, ждали, да так ничего и не увидели. Народ устал. Дворян и попов мы прогнали, а что толку? Ни денег, ни скота нам не досталось. Теперь пошли новые богачи. А бедняки так и остались бедняками. И, правду сказать, никто не доволен. У нас в деревне работники отказываются убирать урожай.

Робеспьер (раздраженно). Да, они готовы скорее сгноить на корню и хлеб и траву, чем согласиться на твердые ставки, назначенные Комитетом. Они дурные патриоты, они пользуются затруднениями государства. Но если они будут упорствовать, мы сломим их, они ответят перед Революционным трибуналом.

Старуха. Без них все равно не обойтись.

Робеспьер (с возрастающим раздражением). Мы призовем на помощь солдат. А если понадобится, пошлем на уборку урожая даже военнопленных. Надо, чтобы сила была на стороне закона.

Старуха. Так-то оно так! А почему закон-то не на нашей стороне?

Робеспьер. Все равны перед законом. Все обязаны его соблюдать.

Старуха. А по-нашему, пускай бы лучше кто победнее, тому бы и прав давали побольше.

Робеспьер (поражен; сразу смягчившись). Вы верно сказали, я тоже так думаю... (В волнении.) Ах, гражданка, как бы мы хотели строить Республику с помощью одних бедняков и для них одних! Нам отлично известно, что для богатых Революция была лишь поводом к незаконной наживе, хищениям, ростовщичеству, мошенничеству и воровству. Нам отлично известно, что истинные друзья Революции, преданные ей бескорыстно, — это бедный люд, крестьяне, рабочие, те, кого угнетают богачи. Мы не жалеем сил для защиты бедняков. Но разве они не видят, что, пока Республика со всех сторон окружена врагами, мы вынуждены требовать жертв от бедняков, наших верных друзей, и идти на уступки богачам, ибо нуждаемся в них для защиты от натиска королевских армий? Ничего не поделаешь, добровольно или силой мы должны создать общий фронт богатых и бедных — ведь дело идет сейчас о жизни и смерти тех и других, о жизни и смерти всей Франции и того немногого, что мы успели сделать для Республики... Позднее, когда отчизна будет спасена, Революция снова пойдет вперед: она уже выиграла немало битв и одержит еще новую победу, великую победу народа. Но до этого надо дожить, а чтобы жить, надо победить. Потерпите немного!

Старуха. Мне не к спеху, я ничего не жду, я терпеливая. Но у других-то терпения не хватает, уж им столько всего наобещали. Как говорится, «лучше грош, да в кармане...» Мы не больно-то верим посулам этих молодчиков из Парижа. Чего они только не наплели! Думаешь иной раз: на что они там время тратят? А они только и делают, что грызутся промеж себя. Кто из них выиграет, кто проиграет — нам-то какое дело? Кто бы ни ударил — побои-то ведь нам достаются.

Робеспьер. Вы несправедливы, матушка. Нельзя же сваливать всех в одну кучу.

Старуха. Да разве в них разберешься? Все их путают... Был у нас когда-то добрый господин Марат. Был у нас тоже наш Робеспьер... Но он уже давненько ничего для нас не делает.

Робеспьер. Говорят, однако, что несколько месяцев назад он обещал разделить между бедняками имущество подозрительных лиц.

Старуха. Это так... Обещать-то нетрудно... А на деле ничего не видать!

Робеспьер. Вероятно, он не в состоянии сделать все, что хотел бы...

Старуха. Может, и так... Вот у нас и говорят: пусть лучше каждый работает на своем поле, а те, в Париже, пускай выпутываются, как знают... Верно я говорю? Чего ты голову повесил?

Робеспьер (с грустью). Да, матушка, я думал... Но я ошибся... Я верил, что у нас будет великое братство, союз всех честных людей...

Старуха. Когда-нибудь и будет, только не скоро, не скоро, сынок. Не унывай! Мы помрем, когда это будет. Но раз будет, то не велика важность, живы мы или померли. Знать, что это случится, даже без тебя — и то хорошо, верно я говорю?

Робеспьер (поражен). Как вы догадались, матушка? Разве вы знаете меня?

Старуха (лукаво). А может, и ты его знаешь, этого самого Робеспьера?

 

Они обмениваются ласковой, понимающей улыбкой. Внизу слышен голос Симона.

 

Голос Симона (зовет). Максимилиан!

 

Робеспьер встает и уходит.

 

Занавес.

 

 

КАРТИНА ДВЕНАДЦАТАЯ [11]

 

 

Вечер с 8 на 9 термидора (26—27 июля). Последние лучи заката. Широкий двор; в глубине — низкое деревянное строение со стеклянной крышей, похожее на мастерскую. Справа и слева — глухие стены домов. Слева узкий проулок выводит на пустыри. Главный выход на улицу — через коридор в углу стены, справа. Действующие лица входят и выходят с двух сторон, через коридор и через проулок; у правого и левого входов сторожат дозорные и опрашивают вновь прибывающих. При поднятии занавеса двор полон народу; все волнуются, окликают, спрашивают друг друга; образуются и тут же распадаются небольшие группы[12], все движется вокруг главной оси, в центре которой — Фуше. Несмотря на общее возбуждение, все стараются говорить тише; стоит громкому возгласу выделиться из общего хора, тотчас же раздается шиканье, и снова возобновляется гул, точно сердитое жужжанье ос, накрытых колпаком.

В начале сцены среди смутного шума и гомона, гневных восклицаний, жалоб и горьких упреков выделяются негодующие возгласы: Лекуантр, Тальен, Баррас, Бурдон, Карье, Реньо в бешенстве наскакивают на Билло и Колло, смущенных и мрачных. Фуше, не принимая участия в перепалке, следит за всеми и в нужный момент вмешивается в спор.

 

Тальен. Все потеряно! Мы пропали!

Баррас. Зачем вы допустили, как вы могли допустить, чтобы он вернулся и выступил в Конвенте? Он давно уже там не появлялся, мы надеялись, что его позабыли...

Колло. Он внушил якобинцам, будто мы препятствуем его выступлениям в Конвенте. Мы опасались, что народ поддастся на его подстрекательства и восстанет против Конвента. Наша тактика состояла в том, чтобы вернуть Робеспьера, при условии, что он согласится на примирение.

Баррас. Никаких условий он не принял, ничего не обещал. Вас одурачили, как баранов.

Колло. Кто мог предполагать, что через три дня после соглашения он сорвется с цепи и не пощадит никого из нас?

Карье. Вы сами поощряете его, подлые трусы! Пока он говорил и поливал вас грязью, никто из вас и пикнуть не посмел.

Матьё Реньо. Да разве можно было его прервать? Все слушали, затаив дыхание. Мы не подумали о силе его проклятого красноречия.

Лекуантр. Почему никто не заткнул ему глотку? Чего ты смотрел, Билло? Ты же его знаешь и так люто ненавидишь. Тебе надо было разоблачить его, пока он не успел взойти на трибуну.

Билло. Уж кому-кому, а не тебе меня учить, Лекуантр! Бесстыдный хвастун! Похвалялся, что заколешь кинжалом Пизистрата, а не успел он замолчать, ты первый стал вопить, чтобы речь его отпечатали. А кто помешал этому? Я!

Лекуантр. Верно, я краснею за себя! Сам не знаю, что со мной случилось. Все кругом приветствовали его. Меня точно волной подхватило.

Фуше. Пока он говорит, ничего нельзя поделать. Главное — заткнуть ему рот. Но сначала мы должны обо всем столковаться. Мы больше не можем позволить себе роскошь доверяться случаю. Надо все обсудить заранее. Еще одно такое поражение, как сегодня, и все сроки будут упущены. Завтра все решится. Либо вы объединитесь, чтобы сокрушить тирана, либо погибнете все до одного. Вы слышали, как он угрожал всему Конвенту?

Матьё Реньо. Он не захотел назвать тех, кого имел в виду.

Фуше. Ему пришлось бы назвать нас всех. И он побоялся. Но скоро вас всех арестуют, вы не успеете ни защититься, ни убежать. Вы читали списки?

Лекуантр. Они у тебя?

Тальен. А меня там нет?

 

Беспорядочно толпясь вокруг Фуше, вырывают у него и друг у друга листки, с трудом разбирая имена в надвигающихся сумерках. При каждом новом имени раздаются возгласы тех, кто упомянут в списках.

 

Баррас. Нет, я не попал в списки!

Фуше. Не радуйся раньше времени. Вот еще листок...

 

Баррас хватает список, находит там свое имя и злобно вскрикивает. Равнодушно читают чужие имена и яростно возмущаются, находя свое. Через несколько секунд все приходят в неистовство.

 

Тальен. Чудовище! Он нас всех перережет, если мы не убьем его.

Лекуантр. Я заколю его перед всем Конвентом!

Билло. Ты уже раз двадцать это обещал. Ничего ты не сделаешь.

Лекуантр. Нет, заколю. Вот мой нож!

Тальен. А вот и мой!

Матьё Реньо. И мой! Я всегда ношу его при себе. И не промахнусь, сражу злодея, а если меня схватят, то убью себя.

Фуше (устало). В девяти случаях из десяти такие покушения не достигают цели и оборачиваются против самих же нападающих. Толпа разорвет вас на части. Да, мы поразим Робеспьера, но только другим, более надежным оружием.

Матьё Реньо. Каким же?

Фуше. Мы навалимся на него всей массой, всем Конвентом.

Матьё Реньо (с презрением). Конвентом? Ты же видел, как они все запуганы.

Фуше. Их слабость — в раздорах. От вас зависит положить этому конец, вступив в союз против тирана. Если вам угодно знать, такой союз уже подготовлен. Я трудился над этим много месяцев. С минуты на минуту я жду сюда Сийеса, Буасси д'Англа, Дюран-Майяна — главарей Болота. Нам предстоит обсудить условия соглашения. Я твердо рассчитываю, что вы его подпишете.

Билло (запальчиво). Как? Чтобы я... Чтобы я согласился на сговор с этими трусами, мошенниками, которые нас ненавидят? Да я презираю их, как последнюю мразь!

Фуше. Никто не просит тебя их уважать, тебе предлагают воспользоваться их помощью.

Билло. Ни за что!

Фуше. Я не требую у вас согласия на долговременный союз. Я бы первый отверг его. Я только предлагаю им и вам заключить соглашение на короткий срок, ради одной, строго определенной цели.

Билло. Ни за что на свете! Не желаю иметь никакого дела с этими жабами!

Фуше. Но мы можем добиться победы только при поддержке большинства.

Билло. Нет, нет и нет! Лучше быть побежденным, но только не быть с ними.

Фуше. Ты нас погубишь! Что ты уперся, как бык?

Карье. Соглашайся, Билло. Как только мы нанесем удар, я сумею столкнуть их в пропасть, даю тебе слово.

Матьё Реньо. А я одобряю тебя, Билло. Вся наша сила в непримиримости. Нас запятнает подобный союз.

Карье. Запятнает?! Велика важность! Если понадобится, я пойду на любую подлость ради победы Республики.

Матьё Реньо. Хороша победа, если она играет на руку реакции! Реакция только и ждет, как бы оседлать нас.

Фуше. Я знаю, с кем имею дело, и не спускаю с них глаз. Вы сами поможете мне наблюдать за ними. На другой же день после падения Робеспьера я выдам вам их головы. Но сегодня мы не можем без них обойтись. Только крайность заставляет нас прибегнуть к их помощи. Уступи, Реньо! Согласись, Билло!

Колло. Для достижения цели все средства хороши. Билло, соглашайся!

Билло (к Фуше). Единственное, что я обещаю, — это не мешать тебе возиться с этим дерьмом. Но лучше мне ничего не знать и не присутствовать при ваших переговорах, иначе я за себя не ручаюсь; я передушу изменников своими руками.

Фуше (пожав плечами). Ну что же, тогда я сделаю все сам. Но прошу предоставить мне полную свободу действий... Можете быть спокойны! Лучшей гарантией моей верности служит их ненависть ко мне. В их глазах я навеки заклеймен тем, что я сделал для Революции; и что бы я ни делал теперь, реакция никогда не простит мне моего прошлого. Из нас всех я им наиболее ненавистен. Как же я могу об этом забыть? Предоставьте мне действовать!

 

Билло, взбешенный, отходит в сторону вместе с Матьё Реньо. Группа, окружавшая Фуше, рассеивается.

 

Фуше (один). Справиться с врагами было бы нетрудно, если бы друзья не доставляли столько хлопот... Бесполезно говорить с этими безумцами... А какой вой они бы подняли, если бы знали, с кем еще мне приходится вступать в сделку! Э-э, если покупаешь товар — плати или по крайней мере обещай заплатить... А обещать — это все равно что дать задаток.

 

Из коридора направо появляется Сийес с компанией. Дозорные у порога, после короткого совещания, пропускают их; один из них спешит предупредить Фуше, но тот уже заметил вновь прибывших.

 

(С поклоном, обращаясь к Сийесу.) Дорогой коллега! Как я признателен вам, что вы пришли! Вы сумели понять, что наступил исторический поворот в судьбах Революции. Вам досталась в удел бессмертная слава отворить в восемьдесят девятом году врата Революции, вы удостоитесь не меньшей чести и теперь, направив ее по верному пути.

Сийес (настороженный, как Фуше, но еще более бесстрастный). Решающим историческим событиям предуготован свой определенный день, свой час и минута. Немногим раньше, немногим позже — и все потеряно. Иногда приходится ждать годами.

Фуше. Вы доказали, что владеете великим даром — уменьем выжидать.

Сийес. Я сумел уцелеть. Согласитесь, дорогой коллега, что это было не так-то просто.

Фуше. Никто лучше меня не может оценить подобную заслугу. Это нелегкая задача для людей нашего склада... Сейчас речь идет об одном весьма щекотливом предприятии, которое не может удастся без содействия столь прославленного и опытного политика, как вы.

Сийес. Весь вопрос в том, действительно ли это предприятие столь необходимо и неотложно, как вы изволите предполагать.

Фуше. Не сомневайтесь, уважаемый коллега. Вы же сами слышали на сегодняшнем заседании, какие угрозы выкрикивал этот помешанный.

Сийес. У меня, как и у моих товарищей, нет оснований принимать эти угрозы на свой счет. Напротив, оратор протягивал нам руку в залог дружбы.

Фуше. Разумеется, он щадит вас до поры до времени. Пока он соблюдает видимость законности, он нуждается в вас, в вашей группе, чтобы заручиться поддержкой большинства. Но я слишком убежден в вашем благородстве и высокой человечности, чтобы допустить мысль, что вы поддадитесь на эту кровавую игру — жестокую резню в рядах Конвента.

Сийес (холодно). Признаюсь, это было бы весьма прискорбно, почтенный коллега, и нестерпимо для моего чувствительного сердца. Но оно уже так часто подвергалось испытаниям, что выдержало бы их и на сей раз. Ведь в политике, — вам это известно не хуже, а может быть, и лучше моего, — человечность является далекой целью, которой можно достичь лишь весьма извилистыми и порою жестокими путями. Вы и сами прибегали к ним не раз!

Фуше. Надо стремиться, по крайней мере, чтобы эти пути привели к цели, — я уже не говорю о той далекой цели, которой мы не всегда надеемся достичь, а хотя бы к самой близкой и определенной цели — спасти себя и вас, а в вашем лице те высокие идеи, носителем коих вы являетесь.

Сийес. Эти высокие идеи, бесспорно, не находят в наше время благоприятной почвы для полного расцвета. Но все же они могут жить в надежде на лучшее будущее. Робеспьер выказывает им должное уважение.

Фуше. При вашей прозорливости вы должны понять, что он терпит эти идеи лишь до тех пор, пока, при вашей поддержке, не сломит окончательно сопротивление Конвента. Неужели вы допускаете хоть на миг, что вслед за тем он не повернет оружия против вас с целью установить свою диктатуру? Тогда в глазах всего света вы станете живым укором тирании и стяжаете славу предуказанной жертвы. Не надейтесь, что вам удастся получить гарантии. Тиран никогда не считает себя связанным своими обязательствами.

Сийес. Опасность есть, не спорю. И немалая. Но разве в другом лагере меньше опасностей? В данное время положение наше крайне выгодно, ибо от нас зависит склонить чашу весов в ту или другую сторону.

Фуше. Но от вас не зависит продлить это время. И завтра чаша весов склонится независимо от вашего решения. Если, покинув нас, вы предоставите все судьбе, то завтра останетесь одни, без всякого противовеса, лицом к лицу с диктатором.

Сийес. А чего мы можем ожидать от другой стороны?

Фуше. В общем смятении ваша партия будет единственной не запятнавшей себя, прославленной партией, представляющей самые здоровые силы, самые священные традиции великой Революции, партией, овеянной славой нашего Учредительного собрания. Вот вам случай, которого вы так долго и терпеливо ждали, случай взять бразды правления в свои руки. Мы вам их вручаем.

Сийес. Вы вручаете нам то, чем не обладаете сами. Кто поручится, что, захватив власть, вы согласитесь уступить ее?

Фуше. Мы не рассчитываем на слепое доверие. Это не к лицу серьезным государственным деятелям. Порукой вам служит наша явная выгода. После падения тирана, как мы с вами прекрасно знаем (не понимать это могут только безрассудные, одержимые страстью глупцы), тотчас подымется безудержная волна реакции. Вы послужите плотиной против ее натиска. Мы многим рискуем, объединившись с вами. Гораздо больше рискуем, чем вы.

Сийес. Значит, вы сами признаете, что мы рискуем?

Фуше. Кто же это отрицает? Во всяком деле чем-нибудь да рискуешь. Но когда бездействуешь, рискуешь всем. Надо рисковать или погибнуть.

Сийес. Нет. Рисковать и жить.

Фуше (порывисто). Значит, вы решились?

Сийес (холодно). Увидим завтра, в Конвенте.

Фуше. Но мы не можем полагаться на волю случая. Все должно быть согласовано. Успех возможен, только если заранее разработан план действий.

Сийес. Ничто не мешает нам составить план.

Фуше. Это невозможно без взаимных обязательств.

Сийес. Составим план. Дать обязательства всегда успеем.

Фуше. И нарушить их — также?

Сийес. Разумеется. Осторожность не мешает.

 

Продолжая беседовать, они удаляются медленным шагом.

 

Межан (наблюдая за ними издали, обращается к Коллено [13]). Две старые лисы... Кто кого перехитрит?

Коллено. Я ставлю на рыжего. Ему надо спасать свою шкуру любой ценой. Он на все пойдет. Тот, другой, умеет только вилять. В конце концов он окажется между двух стульев.

Межан. Тот ли победит, другой ли, — будем ставить на себя!

 

Фуше, заметив, что за ним наблюдают, оглядывается и, предоставив Сийесу совещаться со своими спутниками, подходит к Межану.

 

Фуше. Гражданин Межан! Могу я задержать вас на два слова?

 

Межан униженно кланяется и улыбается.

 

Как ни мало значения имеет мой отзыв, мне хотелось вам сказать, что никто больше моего не ценит ваших исключительных талантов. Комитет воздает им должное, но... (подчеркивает конец фразы, пристально глядя на Межана) Комитет, вероятно, не знает, насколько они разносторонни. Я обращаюсь сейчас именно к вашим талантам.

Межан (на миг озадачен, но тут же отвечает с обычной самоуверенностью). Вы все видите, все знаете, гражданин Фуше. Стало быть, вам известно, что все мои скромные способности направлены на благо родины и, следовательно, все к вашим услугам. Разумеется, мои знания далеко уступают вашим, однако... (подчеркивает последние слова, пристально глядя на Фуше) однако я тоже располагаю кое-какими сведениями, которые не подлежат разглашению.

Фуше. Таким людям, как мы с вами, бесполезно препираться. Мы знаем то, что знаем. Итак, перейдем к делу. Необходимо предвидеть, к каким последствиям приведет завтрашнее заседание Конвента. Мы должны подумать о том, как на это откликнется народ Парижа. Насколько мне известно, в часы досуга вы с большим успехом выступаете как эбертист в кварталах, прилегающих к Ратуше, особенно в Гравилье. В случае столкновения очень важно, чтобы там не встали на защиту известного вам лица. Займитесь этим, не откладывая, еще сегодня ночью. Вам будет нетрудно их убедить; они не простили ему, что он уничтожил Папашу Дюшена. С вашим другом и коллегой... (указывает на Коллено — тот, отступив на несколько шагов, явно подслушивает их разговор) по-видимому, не стоит беседовать отдельно, ибо он и так все слышит. Он тоже мог бы принести нам пользу, взяв на себя буржуазные кварталы. Не давая им точных сведений (даже лучше оставить людей в тревожной неизвестности), было бы неплохо нарушить их сон и держать их в готовности к действию или, вернее, к поддержке наших действий. Пусть они будут вооружены. Впрочем, военная смекалка подскажет, что надо делать. Я убежден, что в этом у вас нет недостатка. Вы черпаете из верных источников как на севере, так и на юге.

 

Межан беспокойно настораживается.

 

Быть может, я слишком нескромен. Но не тревожьтесь. Ведь мы с вами союзники.

Межан. Такой человек, как вы, всего опаснее именно для своих союзников.

Фуше. Этим-то я и силен, так же как и вы. Я не прошу вас слепо следовать за мной. Вы все видите, и я все вижу. Тем лучше. Мы знаем, что завтра будем действовать заодно. Ну, а послезавтра — там видно будет.

Межан. Стало быть, поденная работа? Ну что ж, по рукам! Постараемся выполнить завтрашний урок как можно лучше. Пока что позвольте представить вам новообращенного, который, надеюсь, вам пригодится. Этот озлобленный писака только что вышел из тюрьмы. Он спит и видит пойти по стопам братьев Гракхов и даже носит имя Гракх Бабеф. (Представляет его.)

Бабеф (с наивной восторженностью обращаясь к Фуше). Гражданин! Правду ли говорят, что вы собираетесь свергнуть тиранов? Я с вами заодно. Но довольно слов! Пора за дело! Вот уже пять лет, как нас обманывают. Все пять лет Революции. Это издевательство!.. К чему привели наши чаяния, наши неисчислимые жертвы? Только к тому, что всякие темные дельцы да биржевые игроки набили себе карманы. Все пошло на пользу богачам. А народу — ничего! Ни один из его вероломных представителей в Конвенте никогда не обращался с народом, никогда не понимал его вопиющей нужды, его страданий. Пять лет, целых пять лет я выбивался из сил, отстаивая священные права обездоленных, требуя равенства для всех... Меня преследовали, травили, бросали в тюрьму приспешники власти, слуги богачей, меня гнали, предавали, терзали те самые люди, что должны были бы меня защищать... Довольно! Надо покончить с этим — или нет, пора начинать! Ведь до сего дня ничего еще не сделано. Чем была Революция? Ничем. Чем должна она стать? Всем... Что надо сделать, чтобы придать новый размах Революции? Прежде всего свергнуть подлое правительство, извратившее демократические принципы, свалить Робеспьера (а когда-то я верил в него!) и его прихвостней. Это они пустили в ход свои сатанинские идеи якобы во имя общественного спасения, провозгласили отечество в опасности и тем заставили народ передать в их руки свои верховные права, это они убедили народ из патриотизма отречься на время от своих прав, дабы тем вернее осуществить их впоследствии. По примеру попов-обманщиков лицемерные тираны украли у нас Свободу, уверяя глупцов, будто лучший способ обеспечить Свободу в будущем — это отказаться от нее в настоящем. Смерть тиранам! Долой обман! Дорогу великому народу!

Межан. Мы всецело разделяем твои чувства. Ты не мог сделать лучшего выбора, как излив их на груди этого добродетельного гражданина. (Указывает на Фуше.) Этот бесстрашный, неподкупный человек произвел в Невере и Мулене проверку имущества и разделил между всеми урожай, он отстоял право Республики отбирать излишки у богачей в пользу неимущих, он провозгласил равные права всех граждан на достаток, словом, сделал все, чтобы осуществить полную Революцию.

Фуше (скромно). Не стоит говорить о моих стараниях: все они были безуспешны. Именно за то, на что я дерзнул, меня преследовали, отозвали с поста, мне угрожают тюрьмой. Но я не жалуюсь. Во все времена таков был удел человека, который честно исполняет свой долг.

Бабеф (растроган). Я слыхал о тебе. Но твой благородный облик и мудрая речь превзошли мои ожидания. Доблестный гражданин! Подобная стойкость и достоинства не могут не вызывать уважения. Ты мне сразу пришелся по душе. Никто еще не внушал мне такого доверия с первого взгляда... Я предан тебе всецело.

Межан (наблюдая за ним издали, с усмешкой шепчет Коллено). Надо сознаться, у этого Гракха поразительный нюх в выборе привязанностей. Все те, кому он был предан, оказались отъявленными мошенниками, обманщиками и пройдохами. Наш любезный Фуше отнюдь не испортит коллекции.

Фуше (Бабефу). Честные граждане понимают друг друга с полуслова. В их глазах горит огонь добродетели. Я испытываю к тебе такое же доверие, каким ты почтил меня. У меня для тебя весьма ответственная задача — поднять недовольных рабочих, которых на основании возмутительных декретов прериаля и мессидора общественные обвинители преследуют судом как контрреволюционеров. Необходимо, чтобы завтра, девятого термидора, на улицах и на площади перед Ратушей состоялась манифестация против максимума заработной платы. Я надеюсь на тебя.

Бабеф. От всего сердца отвечаю тебе: будет сделано! Спешу туда! (Стремительно уходит.)

 

Фуше провожает его взглядом и, потирая руки, направляется к Межану.

 

Межан (к Фуше). Рыбка клюнула. Он сам просится на крючок.

Фуше. Он ненасытен. Это человек пылких страстей.

Межан. У каждого своя страсть.

Фуше. Да, но один управляет своими страстями, а другой становится их рабом. Таких большинство.

Межан. Искусство политики в том, чтобы направлять все страсти к единой цели.

Фуше. Безусловно, вы владеете этим искусством не хуже меня, господин Межан. Однако к делу! Итак, вы обещаете, господин Коллено, держать наготове буржуазные кварталы; вы, дорогой собрат (обращаясь к Межану), будете поддавать жару в Гравилье, а наш приятель Гракх подольет масла в огонь среди недовольных рабочих... Вы позволите...

 

Один из единомышленников Сийеса, Дюран-Майян, отделившись от группы, подходит к Фуше; Фуше, заметив его, идет ему навстречу. Чуть поодаль, на авансцене, они ведут вполголоса переговоры.

 

Дюран-Майян. Я пришел сообщить вам наше решение. Надеемся, что оно вас удовлетворит. Вы достаточно рассудительны, чтобы не ждать от нас невозможного. Вы ведь не требуете от нас действий?

Фуше. Я могу быть умеренным. Я прошу вас только держаться в стороне, не мешать нам действовать, оставаться молчаливыми зрителями до тех пор, пока чаша весов не склонится в нашу сторону. Тогда вы безмолвно поддержите нас всем своим весом и ускорите развязку.

Дюран-Майян. Мы согласны. Нашей партии не подобает ронять свое достоинство в уличных схватках. Но мы поддержим победу.

Фуше. На большее мы и не рассчитываем. Примите нашу благодарность.

 

Простившись, Дюран-Майян присоединяется к свите Сийеса; Сийес, издали поклонившись Фуше, уходит со сцены через коридор.

 

(Возвращается к группе Билло-Варенна, Колло и Матьё Реньо). Надо уметь довольствоваться малым. Самая красивая девушка на свете не может дать больше того, что ей дано природой. Мы заручились их бездействием. Теперь дело за нами!.. Что с тобой, Билло?

Билло. Я чувствую себя запятнанным, опозоренным — как можно сговариваться с такой сволочью?

Фуше. На что ты жалуешься? Ведь ты ни в чем не принимал участия.

Билло. Довольно того, что ты действовал от нашего имени.

Фуше. Твое имя не упоминалось. В будущем ты всегда можешь поклясться, что ничего не знал.

Билло. Разве я способен лгать, как ты? Ведь для тебя солгать — все равно что плюнуть. Не такой я человек, чтобы отрицать свою причастность к подлому делу. Мне остается только искать искупления в опасной схватке.

Фуше. Не беспокойся! Завтра опасностей будет хоть отбавляй, на всех хватит! Но если тебе не терпится, отправляйся сейчас вместе с Колло в Клуб якобинцев и сразись с Робеспьером. Там на тебя накинется вся его свора.

Билло. Я распорю брюхо этим псам! Идем, Колло. Не найду покоя, пока не отомщу.

Колло. За что?

Билло. За самого себя! За свою слабость, за малодушие там, в Конвенте. И за позор... (Уходит вместе с Колло.)

Фуше (остальным). Предлагаю всем собраться завтра к десяти часам утра, чтобы обсудить план боя. Мы отдадим последние распоряжения и условимся, как преградить тирану путь к трибуне и начать атаку.

Тальен. Пускай мне поручат нанести первый удар. Моя Тереза называет меня трусом. (Потрясает письмом.) Я докажу ей, я отомщу за нее, я ринусь на них, как лев!

Баррас (язвительно). Лев из «Сна в летнюю ночь»...

Тальен (не слушая). Поручите мне главную роль!

Фуше. Завтра увидим, останешься ли ты львом, когда ночь пройдет.

Баррас. Когда начнется сражение в Конвенте, оставьте за мной место в первых рядах.

Фуше. Я приберег для тебя место получше.

Баррас. Что же ты мне предлагаешь?

Фуше. Мы должны предвидеть и другое сражение — артиллерийский бой... (Берет его под руку и направляется к выходу, продолжая разговор.)

 






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.