Глава 12 часть 1.

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Глава 12 часть 1.

Забавно ― похоже, все это время Драко Малфой опасно балансировал на грани безумия, той вечно зловещей границе ясности и рассудка, всего лишь затем, чтобы броситься за грань и зачарованно смотреть, как сама земля поднимается, чтобы изо всех сил ударить его по лицу.

Это безумие, мягко говоря, не радовало. Драко старался как можно меньше об этом думать, но вот пришлось-таки столкнуться. Наверное, это из-за отца. Странное биение в голове, непрерывное пережевывание одних и тех же совершенно жутких мыслей. А если честно, с чего начать?

Никто никогда не поймет, на что это было похоже. Та власть, что имел над ним Люциус. Он заставлял Драко ненавидеть всех и вся, стоило лишь шевельнуть пальцем, приподнять бровь, в легком неодобрении скривить губы. А когда отец говорил ему четко, ясно и подробно, что любить и что ненавидеть, Драко повиновался так естественно, даже глазом не моргнув, блин, что все, не успел вздохнуть – и готово. Он повиновался, принимал – целиком, без тени сомнения – основы, на которых отец строил его жизнь.

Все было спланировано. Подготовлено, отглажено и разложено у него на кровати в предвкушении каждой бессонной ночи, когда он таращился в потолок и думал. Будущее ― одновременно великолепное и ужасающее, меняющее мир и расписанное по минутам. Ключ к фундаментальным основам магии, «как», «куда» и «почему» волшебного мира. Каждый ответ включал незыблемое, раскатывающееся эхом «чистокровность». «Потому что мы чистокровные, Драко». «Потому что невинность, человечность, милосердие и раскаяние – не более чем выдумки застойного болота цивилизации, в которое катится волшебный мир, глухой к правдам и основам истинной магии». Такой должна была быть жизнь Драко, избранный путь, готовое будущее. Надо было погрузиться в него.

Драко жил внутри отца, все эти годы, стучась в ребра, давясь пеплом и черной кровью отцовского сердца, пытаясь выплыть, выйти и доказать что-то, показать, как много понимает. А потом Люциуса убили. Он перестал со всех сторон окружать Драко, исчез вкус его суровых надменных слов. Если закрыть глаза и избавиться от мыслей, почти удавалось забыть, как в тот раз вырвался, прорвался сквозь ребра и двинул отцу в челюсть. Почти.

Но что-то мешало… вернуть незамутненное ощущение свободы – как тогда, в те несколько коротких восхитительных минут. В ту ночь, когда отец не пришел домой, Драко лег, закрыл глаза, но понял, что не может заснуть, как ни крутись. И не потому, что больше не слышал приглушенных горестных и гневных криков матери. Она накладывала на спальню заглушающие заклятия с тех пор, как Драко зашел и попросил ее не шуметь. Перестать швырять на пол стекло, камень и дерево, выплакивать имя отца из самой сердцевины чего-то, что, казалось, таяло в ней. И не потому, что он тоже оплакивал отца. Чувство свободы... просто не пришло.

То есть, фактически, ничего не изменилось. Отцовский контроль над Драко все еще был так ослепительно непреодолим, что временами казался просто проклятием. Будто Люциус использовал темные искусства, чтобы поместить свое бестелесное «я» в самые глубины существа Драко. Прямо туда, навсегда, чтобы гадить на все и вся, что могло привести к решению, противоречащему отцовским принципам. Пойти против всего этого обилия суровых законов, управлявших его жизнью, было просто немыслимо.

Вот почему, пока он бежал по темным коридорам Хогвартса, еле сдерживаясь, чтобы не орать ее имя, Драко понял, что у него снесло крышу. Совершенно. Он отчаянно, лихорадочно ищет ту самую дрянь, уничтожению которой отец посвятил жизнь. Он все еще ощущал гниль ее крови на языке. Все еще чувствовал щекой дикий шелк ее кожи.

Драко Малфой уже давно должен был быть наказан. За все. Обычно он мечтал вернуть отца совсем для другого ― чтобы орать на него, втыкать длинные окровавленные лезвия и смотреть, как он умирает – снова. А потом рыдать и просить прощения за то, что подвел его, что сломался. Но иногда ― всего лишь для того, чтобы упростить наказание. Потому что не мог сделать это сам. Слишком боялся.

На что он надеется? Что будет делать, когда найдет ее? Гермиону. Если вообще найдет. Что скажет Пэнси, чтобы удержаться и не швырнуть ее на пол, пытаясь раскроить череп? Потому что он не бьет женщин. Не так. Не так, как отец ― в те ночи, когда мать приходила к Драко, чтобы сползти по двери на пол и плакать, бормотать извинения, объяснения и он-правда-любит-меня, пока Драко не скажет, что ему плевать, и пусть она, пожалуйста, уйдет.

Задыхаясь, Драко рванул дверь в женский туалет. Две девчонки обернулись и при виде его разинули рты.

― Грейнджер? ― спросил он, не представляя, что еще сказать.

― Эээ… нет, ее здесь нет, ― сказала одна с неприкрытым недоумением и неодобрением на глуповатом лице.

Драко стиснул зубы. Но ему почти стало легче. Развернулся на каблуках и ушел от шепчущихся девчонок, во тьму коридора, к лестнице, быстрым шагом, но не переходя на бег, как раньше.

Он не знал, куда идти. Распахивал двери пустых классов, снова звал ее по имени, не понимая, куда идет и что делает, и почему это так важно ― настолько, что сердце все еще не билось, с тех самых пор, как он заметил, что тех троих нет в зале.

Голос хрипел, зажатый в горле: что-то в нем умоляло перестать звать ее. «Плюнь, не ищи, ты не представляешь, как придется расплачиваться».

Прыгая через две ступеньки, Драко поднялся еще на этаж. Они могут быть где угодно. Они могут быть на улице. Очень далеко от его жалких безумных поисков. И в глубине души Драко почти надеялся, что не найдет ее. Тогда не придется связываться. С ее спасением. Или с тем, что будет слишком поздно. Одно из двух.

И тут он услышал. Тихие, приглушенные, полузадушенные всхлипы из туалета слева. Замер. Чуть повернул голову и прислушался. Больше никого не слышно. И это значит.

Его вдруг охватило непреодолимое желание повернуть назад. Притвориться, что не слышал. Чтобы не видеть, что натворила Пэнси. Из-за него.

Но ноги уже двигались, дыхание участилось, рука толкнула дверь туалета, и всхлипы немедленно прекратились.

― Грейнджер?.. ― Она была здесь. Он знал, что она здесь.

Молчание. И Драко подошел к единственной кабинке, дверь которой не была распахнута настежь, и попытался сосредоточиться. Кабинка была не заперта, но кто-то привалился к двери, не давая ее открыть.

― Грейнджер… ― зачем-то повторил Драко. Не представляя, понятия не имея, блин, что говорить, или делать, или думать о себе сейчас.

Голос Гермионы ударил, как нож в спину. Не представляя, что еще сказать, Драко слегка надавил на дверь руками.

― Нет! ― Грейнджер шмыгнула носом, пытаясь удержать слезы. Драко вздрогнул, сжался от пронзительного желания обнять ее. Мерзость. И еще одна причина вышвырнуть это из головы и вытащить отсюда свою задницу к чертовой матери.

― Ты… ― молчание. ― Ты в порядке? ― «Что они с тобой сделали? Почему ты не открываешь мне? Я здесь не для того, чтобы обижать тебя. Не знаю, зачем я здесь. Прости за то, что опоздал. Опоздал, бл*. Не смог, бл*»

― Я просто… Я… Пожалуйста. Мне надо побыть одной.

― Грейнджер… ― как спросить, умирая от беспокойства и ненавидя себя за это? ― Что они с тобой сделали?

Из-за двери - тишина. Гермиона еще раз шмыгнула носом, может, вытерла его.

«Нет. Мерлин, если ты будешь их покрывать …»

― Паркинсон. И Булстроуд, ― сквозь зубы процедил Драко. ― Что они сделали?

― Что? Черт… нет, Грейнджер. Конечно, не знал. Я бы им не позволил. ― «Ты бы им не позволил? Совсем охренел». Драко попробовал еще раз толкнуть дверь, тихонько.

― Давай ты просто уйдешь? Пожалуйста, ― как всхлип.

― Открой эту гребаную дверь, ― Драко старался говорить спокойно. Просто надо увидеть ее. Может, отвести домой. А потом разобраться с этим. Раздать по заслугам. Всем. ― Я не буду… ничего делать. Я только… тебе надо вернуться в комнату. Мы разберемся. Мы можем…

― Мы ничего делать не будем, Малфой, ― пробормотала она. ― А сейчас просто оставь меня в покое.

― Если я надавлю сильнее, Грейнджер, я открою.

― Не надо… ― Она чуть слышно зашаркала по полу, рука потянулась к задвижке.

― Нет… ― он нажал сильнее. Схватился за край двери, не давая закрыть.

― Не надо, пожалуйста … ― такая мольба в голосе, такая боль, надрыв и отчаяние. И почему? Ей стыдно? От этой мысли у него внутри будто что-то сломалось.

― Я только хочу убедиться, что у тебя все в порядке, ― какие жуткие слова.

― Тогда я пойду и приведу Поттера и Уизли. Может, им покажешься? ― На долю секунды ему стало стыдно за такой шантаж. В такое время. Но всего на долю секунды, потому что какая разница, насколько все плохо, ― он все еще был Малфоем.

Гермиона молчала. Драко слышал за дверью ее прерывистое дыхание. И попытался понять. Зачем ему так надо увидеть ее? Он пришел. Он опоздал. И, может, это и к лучшему. А теперь просто спустись в зал, оставь ее. Притвориться ― трудно, но не невозможно. Ну так сделай вид, что тебе все равно. Помнишь, что говорил избитой матери, привалившейся к двери?

И тогда… медленно, осторожно… дрожащие пальцы обхватили край двери прямо под рукой Драко. Он отпустил; сердце дико колотилось о ребра. Дверь постепенно открылась.

Драко отступил на шаг. Изумленно открыв рот.

Ее выражение лица. Вот что было хуже всего. Голова опущена, взгляд в пол, спутанные тусклые волосы свисают на лицо. Полузапекшаяся кровь на подбородке, размазана по мокрым щекам. Одна рука прижата к животу, другая обхватила плечо; кожа в жутковатых бледно-красных и фиолетовых пятнах. Грейнджер дрожала. Сильно. Ссадины на обоих локтях. Небольшой порез под подбородком. Драко едва дышал.

И ее платье. Они порвали его прямо посередине, до бедра. К которому он прижимался, прикасался губами, пальцами, все еще чувствовал вкус глубоко в горле. Большой, темный, нехороший синяк на внешней стороне ноги. Длинные, глубокие, рваные царапины на внутренней. Мелкие кровоподтеки вдоль багровых рубцов от острых наманикюренных ногтей.

Она была босиком. Туфли валялись в углу, один каблук отломан. Драко заметил покрасневшие, в синяках костяшки пальцев. Часть его, которая еще могла думать, отчаянно надеялась, что Грейнджер им врезала. Смогла дать сдачи, хоть чуть-чуть.

Драко видел еще один синяк, глубокий, почти синий, под грязной тканью платья. И подумал, что наверняка есть еще. Горящие под этим шелком. Может, на животе. Поэтому она так за него держится.

― Это выглядит… хуже, чем на самом деле, ― запинаясь, проговорила Гермиона, наконец подняв голову и глядя ему в глаза. Без выражения. Драко попытался проглотить комок в горле.

― Грейнджер… ― прохрипел он. Не зная. Совершенно обезумев. Увидел, что ее шатает, бросился вперед, взял за руки, там, где не было ссадин. ― Держись за меня. ― Она стиснула его пальцы, впиваясь ногтями. Подавила очередной всхлип. ― Давай, ― его голос был еще глуше, зажатый между их телами. ― Пошли наверх. Приведем тебя в порядок. ― Но слова звучали, как чужие. Просто выскакивали. Губы шевелились, язык двигался, и Драко понятия не имел. Что говорить. Что делать.

― Это действительно выглядит хуже, чем… ― пробормотала Гермиона, оглядывая себя, отнимая у Драко руку, чтобы перехватить разорванное платье.

― Неважно, ― тихо, без выражения сказал Драко.

Ничего не было в порядке. Но и выбора не было. Слишком много сил уходило на то, чтобы игнорировать голос в голове, тот, что вопил, требуя убрать от нее руки. Тот, что приходилось затыкать каждый раз, когда он к ней прикасался. Смотрел на нее. Думал о ней. И сегодня этот голос был громче, чем когда-либо. Но не только это. Пожар внутри занимал почти все его внимание.

Озираясь в поисках случайных студентов, Драко обнял Грейнджер за талию, помог подняться по лестнице, пройти по извилистым мрачным коридорам. Они никого не встретили. И спасибо Мерлину. Потому именно сейчас им обоим только не хватало беспокоиться о ком-то еще. Все мысли Драко свелись к одной зудящей монотонной последовательности. Отвести ее в комнату. И потом разобраться с этим. Отвести ее в комнату. Разобраться с этим.

Он пробормотал пароль даме на портрете, которая при виде Гермионы поперхнулась вином из бокала.

― Открывай свой гребаный портрет, ― зарычал Драко, поддерживая совсем повисшую на нем Гермиону. Дверь распахнулась, и они шагнули в комнату. Он мысленно перевел дыхание. Потому что это было хоть что-то ― добраться сюда незамеченными.

― Я могу подняться сама, ― невнятно сказала Гермиона, слабо отталкивая Драко. Он удержал ее. ― Малфой? ― нахмурилась она. ― Пожалуйста. Я хочу пойти наверх одна.

― Но… ― Драко замолчал. «Но» что? Просто скажи эти чертовы слова, вряд ли ситуация может стать еще безнадежнее. ― Я хочу вылечить тебя, Грейнджер. ― Он сглотнул. ― То есть… Мне надо вылечить тебя.

― Какие? Грейнджер, тебе нужно что-то посильнее того, что можно купить в Хогсмиде.

Гермиона уставилась на него. Она казалась совершенно разбитой.

― Слушай, я знаю кое-какие заклинания. Мать научила. Она лечила меня, иногда. Знаешь. После такого.

― Что? Лечила тебя от... ― она не договорила, а потом у нее вытянулось лицо. ― Ох.

― Твою мать, Грейнджер, ― сдвинул брови и немного повысил голос. Гермиона вздрогнула, так что он тут же пожалел и пробормотал: ― Просто позволь мне. А то завтра будет слишком много вопросов. ― Подумал, что надо добавить что-нибудь малфоевское. Эгоистичное. ― Неохота, чтобы Поттер завтра целый день угрожал и нудил про плохих мальчиков. Он решит, что я в этом замешан, а я без этого как-нибудь обойдусь. ― Запутался. Совсем запутался, потому что на самом деле хотел сказать… «Я убью их. Убью обеих за то, что они сделали».

После крошечной паузы он увидел уголком глаза, что Гермиона кивнула. Это было приятно.

Добравшись до спальни, Драко усадил ее на кровать.

― Что? ― он отступил на шаг, почему-то не в силах смотреть ей в глаза.

― Не знаю, ― она заправила прядь волос за ухо. Отчетливо проступили синяки на костяшках пальцев. Драко, не подумав, мрачно спросил:

― Ты смогла дать сдачи? ― он не знал, можно ли такое спрашивать. Деликатность была не в его характере. Драко всегда это знал. Что встань перед ним сама деликатность, даже вцепись ему прямо в глотку - он не узнал бы ее.

Гермиона вскинула голову. Посмотрела на него.

― Я не… ― но тут ее лицо разгладилось. ― Я пыталась. Она слишком сильная.

― Не знаю. Я не… не помню. ― Глаза наполнились слезами. ― Малфой, пожалуйста. Знаешь, мне правда хочется побыть одной. Мы можем сделать это утром?

Гермиона нервно подняла глаза, закусила губу и почти неслышно выдохнула:

― Грейнджер, если я их не увижу, то не смогу вылечить.

И тут в ее лице что-то дрогнуло. Мелькнуло что-то между разочарованием и облегчением.

― Конечно, ― прошептала она. ― Сегодня ты ничего не можешь сделать.

В кои то веки не иметь палочки. В кои то веки. Чтобы Паркинсон и Булстроуд устроили такую фантастическую *уйню, чтобы жажда мести огнем выжигала мозг. Отчаяние и желание залечить все ее раны. Драко громко зарычал. Ему нужна палочка. Много для чего. Чтобы причинить боль, чтобы помочь, чтобы разобраться на фиг со всей этой чертовой кашей в голове.

― Не надо, ― Гермиона подняла руку и вытерла набежавшие слезы. Драко заметил, что она сильнее размазала кровь по щеке и, увидев на ладони красный след, быстро опустила ее. И опять закусила губу.

― У деканов факультетов, да? И наши тоже. Сколько сейчас, пол-одиннадцатого? Снейп должен быть у себя. Его не было в Зале. Я пойду и попрошу его. Скажу, что разбил что-нибудь. Или разлил на столе чернила и хочу навести порядок…

― Стой, ― выдохнула Гермиона, уставившись на него широко раскрытыми глазами.

Драко понял. Что не осознавал. Что дрожит. Сильно, неудержимо. И сжал кулаки, пытаясь успокоиться.

― Я просто должен это сделать, Грейнджер, ― медленно выговорил он. И так оно и было. Потому что он действительно не мог иначе. Непонятно почему, вертелось у него в голове среди смятения и паники, но сейчас надо было выручить палочку. Без нее он вдруг почувствовал себя беспомощным. И не только из-за Грейнджер, а из-за самого себя. Палочка была нужна ему. Просто чтобы сделать что-нибудь, что-то изменить в этой идиотской ситуации.

Какая-то его часть даже надеялась, что если уйти, то дикое, совершенно непреодолимое желание целовать каждый ее крошечный порез, синяк, по всему телу, исчезнет, как дым. Если просто закрыть дверь за этим страшным и абсолютно неприличным беспокойством о ней, тогда, может, не будет и желания вернуться. Он сможет просто дышать. И пусть лечится сама, или что там она хотела делать. Он не мог разобраться в своих чувствах. Не мог понять ни одного из них.

А если ничего не исчезнет. Ну, тогда он все равно пойдет. Добудет палочку и вернется. Вылечит ее. А потом разберется с остальным.

― Я скоро вернусь, ― буркнул Драко, в глубине души надеясь, что возвращаться не придется.

Гермиона не ответила. Она глядела в пол, по лицу струились слезы.

И вдруг понял, что именно это, в точности, и собирается сделать.

Когда Гермиона перестала плакать в подушку, ей пришло в голову, что она запросто могла заслужить то, что получила от тех двоих на полу в туалете — за все, что сделала, за все, что случилось.

Это высушило слезы, потому что теперь хотелось заорать. От злости. То, что подобное вообще могло прийти в голову, приводило в такое отчаяние и ярость, что было непонятно, что делать. Просто перестать об этом думать. Сказать себе, что плевать, что она сделала, плевать, что чувствовала, ― такого она не заслужила.

Ни удара тяжелой ногой Миллисент Булстроуд в живот, три или четыре раза. Ни немыслимого множества вариаций на тему «е*аная грязнокровка», голосом Пэнси. Ни этого чувства. Жуткого потрясения, ужаса, злости, тоски, отчаяния, потерянности. Как они смели заставить ее это чувствовать? Такое унижение. И такую оглушительную боль, что нервы почти теряли чувствительность.

О таком как-то никогда не думаешь. Чтобы из вас выбили, вытрясли душу, раздавили сердце о зеркало, превратив в кровавое месиво. Когда бы Гермиона ни думала о смерти, там никогда не фигурировала боль.

Когда Пэнси вонзила в нее ногти, глубоко, обжигающе вспарывая бедро, а слова «шлюха» и «дрянь» отдавались в голове, как звон разбитого стекла, Гермиона ударила. Единственная попытка, которая удалась. Двинула Пэнси над глазом отломанным каблуком. Та заорала, упала на спину, пошла кровь. И Булстроуд на секунду перестала избивать ее, бросившись к Пэнси. Гермиона помнила это ощущение. Острое и отстраненное чувство, что если бы только удалось подняться на колени, можно было бы попытаться уползти. И она попыталась. Смогла дотащиться только до ближайшей кабинки, захлопнуть дверь и привалиться к ней. Не получилось даже дотянуться до задвижки и запереться. А потом услышала рычание Миллисент, удар в дверь – изо всей силы, отбросивший ее вперед, подбородком о край унитаза. Сердце билось так сильно, что это ощущалось почти как вибрация.

А потом, когда Миллисент открыла дверь, чтобы закончить, выбить из нее мозги и отправить в восхитительную тьму, Пэнси велела ей остановиться.

― Брось, Милли, ― а потом, ― у нее должно хватить сил, чтобы выбраться отсюда. Не хочу, чтобы ее нашли здесь в обмороке. Слишком рискованно. ― Единственная проблема ― в том, подумала Гермиона, что уже слишком поздно, потому что у нее не осталось сил, чтобы двигаться.

Только услышав, как хлопнула дверь туалета, она начала всхлипывать, сильнее и громче, чем когда-либо раньше, насколько могла помнить.

Открыть ящик тумбочки, вынуть пузырек с прозрачной жидкостью. Вынуть пробку и выпить. Легкое обезболивающее. Она отдаст что угодно… все, что угодно, за мгновение без боли.

Гермиона откинулась на подушку, почувствовала влагу на щеке и закрыла глаза.

Среди боли, отбитых рук и ног, и зверства, было что-то еще, выжигающее мозг до окалины смятения. Злость. Что-то между облегчением и раздражением, и голова раскалывалась до такой степени, что даже от темноты болели глаза.

Малфой. И пусть она изо всех сил старалась не заметить, исказить, приуменьшить ― он пошел и нашел ее. Пошел и нашел, как только узнал. И самое ужасное ― в туалет, где она сидела вся в синяках, привалившись к двери кабинки, мог войти кто угодно, но она больше всего обрадовалась, услышав его голос. И не потому, что Гарри и Рон стали бы задавать вопросы. А просто потому.

И все время, каждую секунду ― там, на полу, хватая воздух ртом, она хотела, чтобы это был Драко ― пришел и спас ее. Драко ― вышвырнул их к чертовой матери, взял ее на руки, прижался лицом. Коснулся пылающей кожи прохладными губами. И уложил в постель. Спасенную. В безопасности. Рядом с ним.

Это была такая чушь, что она бы обхохоталась над собой. Если бы могла. Думать, что такое вообще возможно. Что ее жизнь может свернуть на этот путь, позволить что-то подобное.

Но разве можно забыть, что он все-таки пришел? Драко пришел за ней. И от этого сердце забилось снова, так быстро и яростно, что почти захотелось, чтобы это никогда не приходило в голову.

Такая боль, пустота и путаница. И нечего себя обманывать. У нее не осталось ничего в утешение. Потому что даже сейчас он оставил ее. В глубине души Гермиона знала, что это тот самый мир, где ее избили, и в этом мире, жестком, преступном, жестоком, Драко может и не вернуться.

― Я не буду повторять, Поттер, ― рявкнул Драко. ― Она плохо себя чувствует. А теперь вали отсюда.

― Я свалю, как только ты скажешь мне правду, ― злобно прищурился Гарри. ― Она бы сказала нам, если бы пошла спать. Мы оба это знаем, Малфой. ― Гарри замолчал и, сжав зубы, остался стоять на пути Драко.

Поттер перехватил его прямо на подходе к лестнице в подземелья. Или, вернее, к кабинету Снейпа. Буркнул что-то про чрезвычайную бледность, а потом начал допрашивать в той безумной поттеровской манере, что Драко все сильнее хотелось врезать ублюдку и посмотреть, как он свалится с лестницы. Может, сильнее было только недоумение, почему он до сих пор не сделал этого.

Драко был зол. Очень зол из-за того, что Поттер пристал так не вовремя. И у него почти не было сил для демонстрации гнева. Хотелось сохранить те, что остались.

― Мерлин, Поттер, ― прорычал он. ― Девчонка пропала на десять минут, а ты отправляешь гребаную спасательную экспедицию. Неудивительно, что у нее разболелась голова. Ты ей вздохнуть не даешь.

― Я беспокоюсь о Гермионе, ― нахмурился Гарри. ― Знаешь, как друг. И ее не было почти три четверти часа. Если бы ты хоть что-нибудь знал о дружбе, Малфой, ты бы понял, почему мы волнуемся.

― Я знаю ― что-то случилось. И, клянусь жизнью, тут не обошлось без тебя.

― Твоя жизнь представляется мне абсолютно бесполезной, Поттер, так что это не так уж много.

Драко почти смеялся над собой. Жизнь Гарри Поттера бесполезна, да? Он всего лишь спасает эту чертову школу, снова и снова. Всего лишь оказался Хогвартским символом надежды, и гордости, и всего светлого в этом злом и страшном сером мире. Может, упасть на колени и взмолиться богам о прощении за свои слова?

Потому что если Поттер ничего не стоит, то как насчет самого Драко?

― Не думай, что я не знаю, ― выдохнул Гарри. Драко задумался, что может значить это выражение лица. ― Раньше, когда вы выходили. Ты угрожал ей. Ты что-то сделал.

― Иди на х*й, ― прорычал Гарри, сжимая кулаки. ― Что-то происходит, Малфой. И я узнаю, что.

― Превосходно. Но почему бы тебе не поузнавать в другом месте?

Драко хотел, чтобы он ушел. Так зачем упрямо провоцировать его остаться, чтобы продолжить обмен любезностями? Это было выше его понимания. Может, надеялся на что-то?

― Ее здесь нет. Однако она есть наверху, в своей спальне. Я уже сказал. Наверное, раз шестнадцать. Я дал бы тебе пароль, Поттер, но, поскольку она до сих пор сама этого не сделала, придется предположить, что у нее были на то причины, и уважить ее желание.

Что-то промелькнуло в глазах Гарри. Драко задел что-то. И имел нехилое представление, что именно.

― Если не веришь, пойди обыщи замок, ― прошипел Драко. ― Кажется, ты совсем безнадежен, Поттер. Скажи, ты ей когда-нибудь предлагал?

― Перепихнуться. ― Всего лишь слова. Всего лишь способ прекратить это. ― То есть, почем я знаю? Почему бы грязнокровной суке не оказаться просто шлюхой?..

Голова Драко мотнулась в сторону с такой силой, что почти хрустнула шея.

Странно. Потому что вдруг почувствовал, что, в конце концов, от этого разговора и вправду есть толк.

― Не смей… никогда… ― задыхаясь от ярости, прошипел Гарри, ― …больше так ее называть.

Драко провел языком по губе, слизнул капельку крови и выпрямился. Старый добрый предсказуемый Поттер. Скорый на расправу. И пристально посмотрел на Гарри. Холодно, внимательно, и увидел, как тот чуть отступил.

Кулак Поттера напомнил ему. Хватит этих жалких игр. Вспомни, что сейчас… несомненно, неправильно, но… важнее всего. План. А Поттер мешает. Как всегда.

Драко поднял руку и вытер кровь с уголка рта.

― Не бойся, ― выплюнул Гарри. ― Я ухожу. ― Потрогал ушибленную руку, повернулся и пошел прочь. Может, в шоке от того, что не получил сдачи. Но если честно, Драко не видел причин давать сдачи. Это было просто бессмысленно. Он смотрел, как Поттер заворачивает за угол. Вот и все.

Оттуда доносился слабый шум Бала. Удивительно, что еще так рано. Нет даже одиннадцати. Весь вечер ощущался как непрерывная, бесконечная борьба за то, чтобы выбраться на поверхность, но даже близко не удалось подобраться. Ни разу.

Встав на последнюю ступеньку, Драко в очередной раз задумался. Что же это с ним такое творится, и почему оно так непохоже на все, что было раньше. Странно, что он все еще движется, все еще намерен забрать палочку и помочь девчонке, которой сам столько раз желал смерти. Он даже бросил сопротивляться в сражении у себя в голове. Согласился со всеми злобными обвинениями и яростными протестами против собственных действий. Вот потому-то это и странно. Очень странно, что он все еще движется, все еще действует, все еще стремится мыслями к грязнокровке Грейнджер. А голос в голове все требует развернуться и разбить себе голову об стену.

Снейп задал всего пару вопросов. Сказал, что ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах нельзя возвращаться с палочкой в Большой Зал. Что отдает ее только потому, что доверяет Драко, как Старосте. Но Драко знал, что на самом деле потому, что между ними было взаимопонимание. Из-за классовой симпатии, при каждой встрече светившейся в глазах Снейпа. Даже в отсутствие отца.

Нарцисса много общалась со Снейпом. Драко даже подумывал, не трахаются ли они потихоньку у него за спиной. Но потом решил, что ему все равно, даже неинтересно, и, в любом случае, есть более важные поводы для самоистязания. Так что эта мысль никогда надолго не задерживалась у него в голове.

Жалость Снейпа ― единственная, которую он соглашался принять. Она давала ему много чего и много где. Полезная связь. Снейпу было невдомек, что Драко знает… понимает, что это жалость… но он знал. И как раз сегодня его меньше всего волновало, что это не что-то большее.

Таков был естественный порядок. Особое равновесие жизни Драко. Нечто не изменившееся даже после смерти отца. До сих пор он не понимал, насколько это важно. Не верил, что что-то в принципе может так сокрушительно изменить его, разбить на мелкие осколки жизнь, которая когда-то имела смысл. И какая разница, что это был х*евый смысл. Что он едва понимал его. Потому что смысл - был, вот что главное. И теперь Драко больше всего на свете хотел вернуть его.

Это зашло слишком далеко. Все так потрясающе развалилось, что даже связно мыслить удавалось с трудом. Он на это не подписывался. Никогда не представлял себе Паркинсон. Ни разу, ни в чем подобном. Драко едва обращал на нее внимание даже когда они трахались, а сейчас была Грейнджер, и он почти забыл, что когда-то чувствовал под собой еще чье-то тело. Но вот только сейчас, в данный момент, она лежит наверху, избитая, расцарапанная, в синяках, и все из-за суки, о которой он забыл. Пренебрег. Следовало бы знать, что Пэнси никогда не спустит ничего подобного.

Может, надо было оставить Гермиону в покое. Столько раз она его просила. Надо было всего лишь развернуться и уйти, сбежать ― до того, как он пал так низко. Спасти ее. Но что-то в нем считало, что с самого начала было уже слишком поздно. Что он ступил на каменное дно уже тогда, когда только осознал, что происходит, и не было никаких шансов выбраться. Драко говорил себе это, потому что знал, совершенно точно… наверняка, если бы был способ предотвратить это безумие, он бы сделал это. Все, что угодно, только бы никогда, никогда такого не чувствовать.

А сейчас страдает не только он. Грейнджер тоже. Она разбита, в отчаянии, и ничего бы этого не случилось, если бы не он. Драко не знал, что думать. Раньше ему так хотелось, чтобы она сломалась. Больше всего на свете. Наверняка ее боль, эта кровь, все, что с ней сделали Паркинсон и Булстроуд … это наказание, ее наказание за то, что она сделала с ним.

Но от подобных оправданий тошнило. И Драко понял, что его тошнит. И от этого затошнило сильнее. Потому что, очевидно, ему не должно быть так плохо от таких мыслей. Это имеет смысл. Малфоевский смысл. Жесткая стальная броня от эмоций: так его воспитали. «Мать, не целуй меня. Я не люблю, когда меня трогают. Не держи меня за руку, я чертовски уверен, что сам могу намазать спину зельем. Я спровоцировал его, я сам виноват. Дай, я сам все сделаю, и уйди».

Так какой был план? Вылечить Грейнджер и разобраться с ними? Как он собирается это делать? Драко даже не знал, с чего начать. И больше никого, только он один. Только он, чтобы разобраться. И неважно, насколько ему страшно, потому что это необходимо, если он в принципе хочет получить шанс на искупление. Вернуться на свой собственный путь. Идти по предначертанной дороге…

Потому что, тоже вдруг, осознал, что смотрит прямо в е* твою мать лицо Пэнси Паркинсон. А она ― на него. Какая гнусная, до дикого бешенства, наглость ― этот раздраженный взгляд. Потому что, естественно, она не знает, что он знает. По крайней мере, пока.

Драко стоял. Просто смотрел. Пытался найти способ связать мысли со словами с языком. Но ее присутствие просто парализовало. Всепоглощающая ненависть и отвращение вспыхнули с такой силой, что ноги приросли к полу, он не мог отвести от нее глаз, зная, что она сделала… зная, что, как она думает, сойдет ей с рук.

Драко слышал ее голос. Глупые, вызывающие интонации, демонстрация непонимания. Самый идиотизм этого «неужели тебе что-то от меня надо?» вопроса.

― Если ты думаешь, что это нормально – стоять и таращиться на меня, разинув рот, Малфой, то можешь у*бывать прямо сейчас, скажу я тебе. У меня сегодня нет настроения.

Драко заметил у нее над глазом порез. Глубокий, но недостаточно. Длинный, но даже близко не такой длинный, как надо. Того же цвета, что и ее платье. Кровь. Но почему-то выглядел полузажившим.

― У тебя кровь, ― он еле слышал себя из-за рева крови в ушах. Надо заманить ее, постепенно, - сказал он себе. Хоть и не вполне представлял, куда.

В коридоре было темновато, но Пэнси заметно покраснела.

― И ударилась головой о стену? ― сухо, без выражения. Почти слишком тихо. Слишком бесстрастно, чтобы можно было заметить издевку.

Как она это сказала. Драко подумал, что Паркинсон могла вдруг понять, что он знает. По тону. По тому, как он смотрел. Казалось, в ее тупой неповоротливой голове бродят мысли. «Что он сделает»? Вот что явственно подрагивало в ее осторожно поблескивающих глазах.

Драко не знал, зачем она притворяется, почему не скажет прямо. Скажет, что сделала, с гордой и мстительной улыбкой до ушей. Что он сделает, в конце-то концов? Паркинсон думает, он просто трахается с Грейнджер. Думает, что знает его. Что он не способен на большее. Не надо быть дурой, чтобы так думать, ведь, в конце концов, таким он и был.

Ну, он и ответил. Пусть любое объяснение, которое она могла дать, было бы бессмысленной тратой слов. Драко не знал, что еще можно сделать, здесь и сейчас. Надо облечь месть в слова. Только вот как. Слишком скоро, он не готов, но думать было уже поздно. Он хотел вырвать ее сердце. Пусть заплатит.