Коллапс и возрождение

Итак, если коллапс у Лори не был порождением амбивалентности воспитательницы, которая выступала лишь в качестве дополнительного фактора, то в чем же ее причина?

Мы никогда этого доподлинно не узнаем. Но сейчас, оглядываясь назад, мы склоняемся к мнению, что, возможно, процесс развития достиг такой точки, когда она почувствовала, что способна получать удовлетворение как внутри себя самой, так и во взаимодействии с миром. Испытывая эмоциональный голод, она, по всей вероятности, старалась получить больше, чем была готова принять. При этом ее переполняли чувства, которые она, не будучи к ним готова, не могла интегрировать. Все это, вероятно, ее ужасно пугало.

За неделю до наступления коллапса Лори начала интенсивно мастурбировать. За все время ее пребывания у нас она никогда раньше не занималась мастурбацией. Она являла собой образец пристойности, безукоризненности, ухоженности, пассивности и скромности. Интересно, что, по словам матери, мастурбировать она перестала так же внезапно, как говорить: «Я ловила ее за этим занятием один или два раза. Я надавала ей по рукам», — после этого она больше не мастурбировала. Через несколько месяцев пребывания у нас она начала изредка дотрагиваться до своих гениталий, но делала она это исподтишка, просто трогала их и все. Однако в течение этой недели она стала активно и настойчиво играть с ними.

Прежде ее ноги неизменно были плотно сжаты, так что их положение наводило на мысль об исключительной благопристойности, хотя, на самом деле, это, видимо, было еще одним способом стать как можно меньше, защитить свое тело. Теперь же она часто лежала на кровати с широко разведенными ногами и активно терла свои гениталии, ощупывая их изнутри при помощи пальцев. Спустя неделю после такого великого события, как обнаружение этого нового для нее отверстия, она стала гораздо свободнее использовать орган, находившийся до сих пор под строжайшим запретом, — рот.

На следующий день после случившегося события она, наконец, сомкнула губы и принялась играть языком, облизывая губы или просто прикасаясь к ним. Мы никогда раньше не видели, чтобы она делала что-либо подобное, а тем более так настойчиво. Ее губы всегда были разомкнуты, а язык покоился за зубами. Если она и играла языком, то он действовал только за зубами, внутри ротовой полости, никогда не показываясь наружу. В тот вечер забавы Лори стали значительно разнообразнее, в ее репертуаре появились регулярное смачивание губ и облизывание их языком.

Кроме того, в тот вечер она впервые прикоснулась к руке воспитательницы и потерла ее рукой свои губы. После этого Лори провела по губам своей рукой так же, как это делала сначала языком, а потом рукой воспитательницы. Чуть позже девочка удобно улеглась на спину и принялась играть со своими волосами, что она нередко проделывала и раньше, проводя по ним рукой или выбирая отдельные пряди и забавляясь с ними. Внезапно она протянула руку, ухватилась за волосы воспитательницы и начала манипулировать ими так же, как своими. Изучая тело воспитательницы, она никогда раньше не прикасалась ни к лицу, ни к волосам. На следующий день Лори впала в коллапс, перестала есть и пить, ее глаза закрылись.

Первый вариант интерпретации, который показался нам правдоподобным (отличный от версии об амбивалентности воспитательницы), основывался на том, что на протяжении последних дней и особенно накануне вечером Лори проявляла невиданную раньше смелость в прикосновениях к своему телу. Все это, в сочетании с претерпевшими кардинальные изменения занятиями мастурбацией и расширением свободы использования рта, свидетельствовало о том, что девочка, вероятно, стремилась к получению еще более разнообразных ощущений. Закрывая глаза и так отгораживаясь от внешнего мира, она надеялась еще глубже почувствовать прикосновения, как тела материнской фигуры, так и своего собственного. (Несмотря на то, что ее глаза оставались закрытыми, при ходьбе она не спотыкалась и не путалась.) С наступлением ночи она легла в кровать, и нам ничего не оставалось, как оставить ее одну. Но на следующий день нас ждал новый неприятный сюрприз, так как оказалось, что Лори утратила контроль над всеми физиологическими функциями, которые прежде превосходно регулировала. Ее глаза оставались закрытыми, она не двигалась, не ела и не испражнялась и, казалось, совершенно ничего не слышала.

Мне до сих пор трудно объяснить, почему мы тогда были так слепы, что не обратили внимания на явные сигналы, которые подавала нам Лори; мы не придали значения одному очевидному моменту, с которого все началось: идя из класса в спальню к воспитательнице, Лори вернулась и посмотрела на свою учительницу. (Следует отметить, что под словом «класс» мы понимаем часы, проводившиеся с учителем, в течение которых детей подготавливали к программе детского сада; на самом же деле, эти занятия преследовали исключительно психотерапевтические цели, где роль «учителя» исполнял ни кто иной, как квалифицированный психоаналитик.)

Вероятно, вернувшись, она хотела продлить контакт с учительницей, с которой ей предстояло разлучиться до следующего дня. Может быть, она стремилась избежать встречи с воспитательницей, которая, как казалось девочке, могла расценить ее новые взаимоотношения с учительницей как измену. Если все было действительно так, то Лори продемонстрировала амбивалентность по поводу расставания с одним человеком, только что ставшим для нее очень значимым, и воссоединения с другим человеком, по прежнему игравшим важную роль в ее жизни — или, точнее сказать, который до этого момента был единственным для нее в этом мире.

Пойми мы тогда ее действия как вопрос: «Можно ли проявлять интерес к нескольким людям сразу? Допустимо ли, безопасно ли мне по-особому относиться и к воспитательнице, и к учительнице?» — обрати мы внимание на то, что она стала куда более активно прикасаться к своему телу, проявлять заметно больший интерес к окружающему миру, наша реакция была бы совершенно иной, что позволило бы существенно повлиять на ход событий. В конце концов, воспитательница начала ухаживать за Лори задолго до того, как девочка стала проявлять к ней явный интерес, и поначалу их взаимоотношения напоминали игру в одни ворота. Учительница тоже изо всех сил старалась достучаться до нее, но ей удалось добиться успеха лишь значительно позднее. К тому времени Лори начала демонстрировать гораздо большую активность и, вероятно, уже осознавала, что ее тоже тянет к этому человеку. Понимание этого, по-видимому, порождало внутри нее тревогу по поводу того, как ее воспитательница отнесется к подобной независимости.

Все это происходило во времена, когда мы только начинали заниматься проблемой детского аутизма и знали о природе этого феномена и о самих детях значительно меньше, чем сейчас, а потому с легкостью принимали на веру широко распространенное представление об аутичных детях как о пассивных существах, неспособных вступать в какие бы то ни было отношения. Вот почему мы совершили ошибку, приняв поведение Лори за следствие отношения к ней взрослого человека, вместо того, чтобы понять, что таким образом девочка пыталась взять решение своих проблем в собственные руки.

Вот вам еще один пример могущества предвзятости. Мы трактовали ее возвращение не как положительный, а как негативный шаг; не как обращение к миру, а как поворот к нему спиной. Иными словами, мы видели в детском аутизме не позитивно направленные самостоятельные усилия ребенка, а (в силу недостаточно развитой эмпатии) наоборот — крайне негативные. И реагировали мы, разумеется, тоже исходя из этого ошибочного видения ситуации. А пойми мы ее правильно, и воспитательница была бы приятно поражена. Если Лори начала проявлять признаки привязанности к своей учительнице, то не было больше нужды беспокоиться о возможных нежелательных последствиях, которые мог бы повлечь для девочки ее возможный уход. А Лори, воодушевленная положительной реакцией на расширение круга ее интересов, не была бы вынуждена впадать в коллапс.

Но, приняв ее тяготение к другим за уход и продемонстрировав по этому поводу беспокойство и амбивалентность, мы тем самым подтвердили ее самые худшие опасения: никто не хочет, чтобы она жила своей собственной жизнью, даже мы, сотрудники школы. И она снова замкнулась, вернувшись в свое аутистическое состояние.

Мы были настолько обеспокоены тем, чтобы неожиданные изменения привычного уклада ее жизни не усугубили испытываемого ею дискомфорта, что приложили все усилия во имя сохранения старого порядка, насколько это было возможно. Но на третий тень стало понятно, что дальше так продолжаться не может. Тогда мы кардинально пересмотрели нашу позицию, в соответствии с которой мы старались придерживаться привычного размеренного уклада, и решили, что любимая воспитательница Лори должна ухаживать за ней, как за младенцем. Поэтому на следующий день она почти целые сутки крепко прижимала девочку к себе. Сначала Лори обиженно отворачивалась, но, уже спустя несколько часов, немного «оттаяла» и стала принимать заботу воспитательницы. Через тридцать шесть часов после того, как мы приступили к интенсивным действиям, включавшим объятия, легкое пошлепывание, поглаживание и беседы, Лори опорожнила мочевой пузырь. Акт мочеиспускания стал ее первым произвольным действием, ознаменовавшим возобновление сознательного контроля за физиологическими функциями организма.

На следующий день мы посадили ее в коляску большой куклы, поскольку ничего другого на тот момент под рукой не оказалось. Мы долго катали ее, и, как нам казалось, она была этому искренне рада. Это было в воскресенье, и, чтобы достать настоящую детскую коляску, нам пришлось ждать до завтра. На следующий день мы ее раздобыли и объявили Лори, что теперь коляска принадлежит ей.

Заполучив в свое распоряжение коляску большего размера, девочка уже не довольствовалась возможностью просто сидеть внутри, а старалась свернуться в ней, что, учитывая величину коляски, оказалось не так-то просто. На следующий день она начала понемногу потреблять жидкость. Последующие несколько дней и большую часть ночного времени она провела, либо катаясь в коляске, либо в объятиях заботливой воспитательницы.

Проведя с закрытыми глазами ровно неделю, Лори, наконец, их открыла, и произошло это как раз в тот момент, когда ее катали в коляске; сначала она, лежа на спине, лишь приоткрыла их всего на несколько минут и уставилась в потолок, моргая ими также, как делают все дети, когда просыпаются.

В то утро она сделала шаг, ставший поворотным этапом ее возвращения к жизни. Воспитательница обратилась к ней, говоря, что жизнь совсем не так плоха, как ей кажется, что все может измениться к лучшему, что если она не хочет чего-то видеть, то это не страшно, но когда у нее появится такое желание, она сможет взглянуть на это снова. Лори никак не отреагировала, но все утро выглядела очень довольной и даже слегка улыбалась. Когда вскоре после этого мы повели ее завтракать, она съела первый кусочек твердой пищи.

Кроме того, мы снова позволили ей проводить часть дня с учительницей. Хотя ее глаза все еще были закрыты, она находила дорогу сама, аккуратно обходя стулья и другие препятствия, даже те, которые не всегда располагались на одном и том же месте. Пока, находясь в классе, она рисовала на доске, ее глаза подолгу оставались открытыми. Активное рисование мелками на доске всевозможных линий, квадратиков и кружочков явственно свидетельствовало о восстановлении девочки. На следующий день мы поняли, что Лори вернулась к привычному для нее поведению, а ее глаза оставались открытыми практически в течение всего дня.

Два дня спустя этот эпизод можно было считать исчерпанным. Лори вернулась на тот уровень, на котором находилась на тот момент, когда все это случилась, по крайней мере, нам так казалось. Она снова повернулась лицом к миру, а переполнявшие нас чувства лучше всего передают слова учительницы, сказанные в конце того дня, когда девочка «пошла на поправку».

«Последние два дня были одними из самых счастливых и безмятежных для меня и наших детей. Когда Лори открыла глаза, все мы испытали колоссальное облегчение, даже счастье. В этот момент она была настолько исполнена жизнью, какой я никогда не видела ее раньше. В общем, с событиями этих двух дней у меня связана следующая ассоциация: эта маленькая девочка только что очнулась ото сна и кажется вновь ожившей». Это наблюдение было сделано задолго до того, как мы поняли, что Лори совершила новую победу над собой.

По окончании эпизода Лори не просто полностью восстановилась, если так можно выразиться, вернулась к жизни: период тотального ухода в себя ознаменовал конец одной стадии развития и начало другой.

Спустя многие годы, мы, наконец, разобрались в том, что так долго сбивало нас с толку: почему в обществе воспитательницы Лори открывала глаза лишь на короткие промежутки времени, хотя та была с ней на всем протяжении столь тяжелого для нее периода, и почему, когда Лори находилась в классе с учительницей, ее глаза подолгу оставались открытыми. Все дело не в учительнице, а в реакции воспитательницы на возвращение Лори, от которого женщина пришла в полное отчаяние. Вот почему девочка полностью вернулась к жизни именно в обществе учительницы и почему именно будучи в классе она продемонстрировала свое «второе рождение». Ее новый «договор» с жизнью строился на убеждении, что весь мир не будет для нее ограничен контактом с одним-единственным человеком.

Возможно, мы так никогда доподлинно и не узнаем, что вернуло Лори к жизни или заставило ее начать все сначала. Но мы не можем исключать вероятность того, что, получив такой огромный багаж новых ощущений, она просто была вынуждена дать передышку физиологическим функциям и на время отключиться от привычных переживаний.

Она сделала несколько огромных шагов вперед. Но, может быть, из-за некоторого отставания на ранних стадиях развития, она сделала их слишком быстро, опираясь на слишком слабую основу. Иными словами, Лори неожиданно столкнулась с явным «перерасходом» эмоций, в результате чего ей пришлось резко умерить свои контакты[3].

Не исключено, что своим возвращением Лори выразила потребность, имевшую для нее тогда первостепенное значение: повернуть назад, объявить «мораторий». Это нужно было ей для того, чтобы перегруппировать имевшийся у нее арсенал средств в такую структуру, которая дала бы ей простор для установления множества связей, вместо одной единственной, как раньше. Или, если быть более точным, она ощущала необходимость разрушить систему, построенную на взаимосвязи с одним человеком, и начать с нуля новую жизнь, но такую, в которой нашлось бы место нескольким людям. Для этого она могла использовать недавно обретенные инструменты, большинство из которых были связаны с познанием ею своего тела и его физиологических функций. Но их требовалось сначала демонтировать, а затем заново сложить, выстроив принципиально иные комбинации.

Если все было именно так, то в этот раз уход Лори носил совершенно иной характер, нежели то пугающее состояние небытия, в котором она к нам поступила. С нашей помощью ее уход вскоре превратился в нечто новое и позитивное, стремление к новому старту, с которого начался долгий путь личностного развития. Это произошло в тот момент, когда на предложение выбрать один из нескольких предметов, которые мы ей предложили, она отреагировала желанием оказаться в коляске. Тем самым она предпочла возвращение в младенчество, поскольку такой выбор позволял ей с радостью реагировать на то, что ее брали на руки и качали, или катали в коляске. Возможно, ухаживая за ней, как за младенцем, мы помогли ей снова включиться в эмоциональную жизнь.

За предыдущие месяцы Лори получила некоторую информацию о своем теле, в частности, узнала, что оно может выполнять кое-какие действия. Поэтому, выйдя из состояния коллапса, она стала совершать поступки, принципиально отличные от тех, которые характеризовали уровень ее развития в первые месяцы пребывания у нас. С этого момента она всеми возможными способами стала показывать, что бы ей хотелось, чтобы с ней делали. Она не принимала и не копировала ничего из того, что мы ей предлагали. Мы стали свидетелями движения по совершенно самостоятельно выбранному пути — ее, а не нашей, борьбы за право стать личностью.

Нам казалось, что Лори вернулась с новой установкой по отношению ко всему миру. Если передать ее словами (хотя это заставило бы нас отойти от присущего Лори способа переживать что бы то ни было), то они могли бы быть такими: «Я пыталась быть самой собой под руководством воспитательницы, но номер не прошел. Если я когда-нибудь решусь повторить это еще раз, то разговор пойдет не на ее, а на моем языке».

По мере становления позитивного Я Лори набиралась решительности. Этот процесс происходил практически все время, пока ее мозг активно работал, и продолжался до тех пор, пока она не уехала от нас. Но хотя ее активность значительно превышала тот уровень, который мы наблюдали раньше, большую часть времени она все равно проводила в полном бездействии.