Странные чужие тела

Содержание

Елена Петровская. Предисловие............................................................................. 7

Corpus
Перевод Е.П етровской и Е.Г альцовой

Corpus......................................................................................................................25
Странные чужие тела................................................................................................28
Допустим, мы будем писать тело............................................................................. 31
Афаллическое и ацефалическое............................................................................. 35
Допустим, мы будем писать телу............................................................................. 41
Psyche ist ausgedehnt...............................................................................................45
Ego..........................................................................................................................49
Alter......................................................................................................................... 54
По(peau)-каз............................................................................................................. 58
Мышление................................................................................................................ 62
Мир тел на подходе................................................................................................. 65
Ареальность............................................................................................................. 69 Мистерия?................................................................................................................ 70
Должная ясность......................................................................................................74
Цитата...................................................................................................................... 77
Corpus: еще один подступ....................................................................................... 79
Вхождения...............................................................................................................84
Тела во славе........................................................................................................... 90
Воплощение............................................................................................................. 94
Тело означающее.....................................................................................................97
Черная дыра........................................................................................................... 103
Рана....................................................................................................................... 106
Corpus, анатомия....................................................................................................112
То, что на письме не подлежит прочтению.............................................................. 116
Технэ тел................................................................................................................ 120
Взвесь...................................................................................................................126
Ничтожный расход в несколько граммов.................................................................. 131
Скверна................................................................................................................... 137
Труд, капитал......................................................................................................... 144
Еще одна цитата..................................................................................................... 146
Тело есть бес-конечность мысли.............................................................................. 147
Corpus: кора головного мозга.................................................................................. 152
Тело наслаждающее(ся).......................................................................................... 154
Corpus..................................................................................................................... 156
Примечания............................................................................................................. 159

Приложения

В алерий П одорога. Эпоха Corpus'a?.........................................................................171
Ж ан -Л юк Н анси. Заметки по поводу заметок и вопросов
Валерия Подороги
Перевод Е.Петровской и А.Антонова........................................................................217
Е лена П етровская. Отрывки из беседы
с Жан-Люком Нанси................................................................................................ 227

Елена Петровская. Предисловие

Об обстоятельствах появления книги " Corpus" можно многое узнать от самого Жан-Люка Нанси: в своих ответах Валерию Подороге, воспроизводимых в качестве приложения к настоящему изданию, без особых к тому подстрекательств философ рассказывает о том " внешнем" жизненном контексте, в котором зародилась эта необычная книга. (Контексте, заметим, весьма драматичном, ибо " Corpus" является своеобразным преломлением медицинского, а главное психологического, опыта пересадки сердца, опыта, придающего поистине экзистенциальный характер метафизической проблеме " тела" и " души". Впрочем, для самого Нанси это лишь " второе обстоятельство". Первое связано с естественным ходом его размышлений, а также с предложением принять участие в коллоквиуме " Bodies, Technologies", проходившем в американском городе Ирвайне в апреле 1990 г. Любопытно - и это будет скобками внутри скобок, - что упоминание о тексте, подготовленном для встречи, но из-за болезни автора зачитанном на ней другими, образует третью и последнюю прямую ссылку в книге, в остальном оставшейся без указания источников цитат. В этом - проявление опреде-

ленной стратегии Ж.-Л.Нанси, обнаруживаемой и за пределами " Corpus" 'а.)

Действительно, " Corpus" - необычная книга. Прежде всего эта книга отличается от всех других, написанных Нанси. И дело не в том, что она более " литературна", более изощрена в отношении формы и что в ней наглядно воплотился некоторый образец (литературного) письма. Дело скорее в том, что само это письмо, по замыслу Нанси, должно внутренне коррелировать с предметом размышления, каковым является " живое" тело. Тело, данное нам в своей абсолютной чужеродности (как безусловно " внешнее") и которое надлежит мыслить отправляясь от него самого. Тело, совпадающее с самим существованием, бес-предпосылочным и безосновным, существованием, " изначально" адресованным - " преподнесенным", по словам Нанси, - другим. (То, что поднесено, еще не даровано, это не обязательство, таящееся в даре, но возможность дара как таковая.)

Итак, если " Corpus", по выражению Мишеля Деги, является " поэмой", то " поэзия" в данном случае выступает функцией, или внутренней формой, обновленного мышления, которое отказывается видеть в теле всеобщее означающее, а значит, и универсальный " смысл". Такое мышление предпочитает иметь дело с самим материальным, будь то тело, неподвластное отныне процедуре отрицания - сублимации и снятию, - или же мысль (в том числе об этом теле). Поэтому " смысл" необходимо коллапсирует, уступая место не только " смыслам", но и многим отделенным друг от друга " чувствам" (французский, вслед за философским

немецким, удерживает двойное значение " sens"), которые, будучи свободными от " синтеза", сообщаются друг с другом лишь при помощи " касания".

(" Касание" является одним из центральных терминов " Corpus" 'a. В книге оно претерпевает эволюцию, превращаясь в конце концов в нарушающее грамматические нормы " se toucher toi" - " соприкасаться тебя", или, прибегая к существительному, " само-тебя-касание": ситуация складки, абсолютно отделенного существования как существования-с-другими, этого со-в-местного бытия, для которого нет предписанного места. Места " открываются", " размыкаются" и даже распахиваются навстречу бытию - моему и твоему, нашему, - приходящему, чтобы занять их. Места раскрываются и заполняются через " espacement" - " опространствование", " становление-времени-про-странством". Между прочим, излюбленный деконст-рукцией " espacement" - метафора различия в самом тождественном - Нанси использует и для определения времени истории: время это не линейно, но событийно, его отличительная черта состоит в неравенстве самому себе, в " выходе из себя" (снова фигура " внешнего"), иначе говоря, в гетерогенности.)

По-видимому, необычность книги связана и с тем, что попытка " записать тело", а лучше " выписать" его (" excrire" - неологизм, вводимый Нанси, дабы снова зафиксировать внимание на экстериорном; " inscription", " запись", стремится означить тело, превратить его в дешифруемый знак, т.е. так или иначе сделать представимым, " выписывание" же - как его, в частности, демонстрирует новейшая литература - находится

" по ту сторону" сигнификации), итак, " выписывание тела" сочетается в " Corpus" е с жесткими рефлексивными процедурами, в которых обнаруживаются характерные особенности, предпосылки и даже, если угодно, генеалогия мысли Жан-Люка Нанси. Сам философ признает первостепенное влияние на него идей Канта, Гегеля и Хайдеггера. Именно к этим фигурам, заметим, он постоянно обращается. (Так, два года назад Нанси прочел оригинальный курс по " Критике способности суждения", предложив свою версию кантовского постулата о необходимости мыслить природу сообразно технике (см.: " Логос", 1997, № 9); в 1997 г. вышла его книга " Гегель: обеспокоенность негативным", замыс-ленная как учебное пособие и рассматривающая Гегеля, познавшего смысл в его необеспеченности, в качестве первого философа современного мира; наконец, Хайдеггер - это тот скрытый или явный собеседник, чью позицию Нанси пытается заострить - как он выражается, радикализировать - при разработке своей философии свободы и " со-бытий".) Из современных мыслителей он расположен ближе всего к Деррида, с которым, наряду с Филиппом Лаку-Лабартом, образует если и не единую школу, то по крайней мере самостоятельное философское течение, критичное в отношении метафизики присутствия, но по-прежнему обеспокоенное " вечными вопросами". (Показательно, что для Нанси продуктивным остается, в частности, само понятие смысла.)

Есть, однако, обстоятельства выхода в свет русского перевода, снабженного самостоятельным разделом - приложением, в котором фигурируют развернутые

вопросы Валерия Подороги, ответы на них Жан-Люка Нанси, а также отрывки из нашей, промежуточной по времени, беседы, где уже обрисованы концептуальные контуры будущих ответов, - есть, повторим, обстоятельства подготовки русского издания, о которых читателю не так легко узнать. Например, мало кому известно о том, что работа над книгой длилась в общей сложности более трех лет и была в первую очередь связана с отработкой перевода, поиском терминов, не только адекватно передающих французские понятия, но и могущих (по крайней мере такова была задача) претендовать на собственное место в русском философском лексиконе. Но к этому мы вернемся чуть позже.

Неочевидным фактом останется и то, что языком письменного общения на определенном этапе выступил английский (на этот язык и были нами переведены вопросы Валерия Подороги во время стажировки в Страсбурге в 1996 г.), - вот почему в своих ответах Нанси сетует на известные препятствия, чинимые ему чужим наречием. Хотя, напомним, именно по-английски по просьбе институтского сообщества он прочитал свою лекцию " Сегодня" в один из дней первого и единственного визита в Россию в январе 1990 г. (обсуждения и семинары в Лаборатории постклассических исследований в философии под руководством В.Подороги велись тогда тоже на этом языке). Таким образом, можно сказать, что в ткань русского " Согpus''a вплетена некая история интеллектуальных отношений - отголоски старых обсуждений, эхо диалога, начавшегося много лет назад. (К этому следует

добавить и самое первое - заочное - появление Нанси в Москве: во время хайдеггеровской конференции 1989 г. текст его доклада был переведен и зачитан Михаилом Рыклиным.) Наконец, необходимо упомянуть и о том, что идея письменного диалога с автором " Corpus" 'а, возникшая у Валерия Подороги, оказалась во многом спровоцированной его собственной работой в области философской антропологии, работой, частично воплотившейся в книге " Феноменология тела" (М.: Ad Maiginern, 1995).

В зародившейся таким образом полемике двух философов внимательный читатель обнаружит несовпадение подходов уже на уровне трактовки " ego". Если для Валерия Подороги " я" - это целое, пускай и воображаемое, а " мое тело" - та последняя данность, которую нельзя отнять, то для Нанси " ego" есть изначальное вместилище различия - " самость" возникает тогда, когда тождественное само в себе расслаивается, образуя отношение " я" к " я"; такое расслоение, или самоотчуждение, и принимает форму " тела". Осмелимся предположить, что для Подороги по-прежнему значимым остается преимущественно феноменологический образ тела, тогда как Нанси решительно " разворачивает" тело в сторону " внешнего", исходя из его реальной обращенности вовне (здесь и появляется понятие " показа" (" выказывания", " выставления в показе", " экспозиции"), которое также становится предметом обсуждения и спора). Ценность полемики видится нам в том, что каждый из ее участников проясняет и акцентирует почти аксиоматические основания собственной мысли.

Теперь немного о трудностях и особенностях самого перевода. Пожалуй, одним из руководящих принципов было стремление создать русский текст, по возможности адекватный оригиналу. В данном случае мы имеем в виду верность уже не букве, а духу; причем " дух" необходимо включает в себя многие, подчас внутренне противоречивые, параметры: удобочитаемость терминологического аппарата, воспроизведение разом компактного и предельно динамичного стиля изложения, сохранение игры слов там, где это было возможно, без ущерба для целостного образа произведения. Мы говорим: нами руководило стремление создать русский текст, и эта простая фраза содержит в себе двойное значение. С одной стороны, речь идет о том, чтобы на местной почве смоделировать ситуацию бытования " Corpus'''a во французской культуре. Конечно, " Corpus" никогда не будет прочитан здесь так, как его читают во Франции. Причиной тому - различие культурных и академических традиций. Однако важно понять, что этот в высшей степени насыщенный текст существует одновременно и как философское, и как художественное высказывание, что он - независимо от аллюзий и скрытых цитат - просто " читается", удерживая в себе определенный ритм и характеризуясь подбором слов, которые вряд ли изумят французское ухо (включая и всю прихотливую, быть может несколько техничную, терминологию). Именно в этом смысле уместно вновь говорить о " поэме".

С другой стороны, обозначенная выше потребность усугубляется и тем, что редкие переводы Нанси, встре-

чаемые сегодня в основном в специальных журналах и сборниках, страдают зачастую досадной невнятностью: при попытках сохранить " поэзис" не до конца проработанным остается понятийный аппарат, тогда как первостепенное и даже преувеличенное внимание к терминологии оборачивается, наоборот, простым синтаксическим коллапсом. Короче, Нанси, похоже, трудно обрести место в языке, который, при всем своем изумительном богатстве, не так естественно соткан из латинизмов и затеваемой уже сегодня на их основе игры и который, походя добавим, лишь недавно стал осваивать существенные для философа терминологические обороты Хайдеггера. (В этой связи нельзя не упомянуть поистине титанический труд В.В.Биби-хина: мы позволили себе употребить по крайней мере два из предложенных им терминов " Бытия и времени", а именно: " разомкнутость (ouverture)" и " мир-ность (mondialite)". Что, конечно, не исключает и других возможных вариантов перевода.)

Подытоживая сказанное, отметим, что мы пытались придерживаться языковой нормы, тем более что неологизмы (в узком смысле) у Нанси довольно редки и оговариваются в качестве таковых. А вот работа с существующими понятиями, напротив, основательна и постоянна. К сожалению, не всегда удавалось сохранить этимологические переклички, в которые эти понятия были активным образом задействованы. Так, " sujet" - " субъект", т.е. буквально " подлежащее", и одновременно " предмет", или " тема", - сопоставляется с производными от однокоренного глагола " jeter" (" бросать, выбрасывать"), в

первую очередь с " etre-jete-la" (" быть-сюда-бро-шенным"), а также с " rejet" (" отвергание, отбрасывание"), притом что приставка " ге-" имеет и вполне актуальный смысл повторного действия (это особенно существенно в случае " representation": привычное нам " представление" может легко читаться как " повторное предъявление, или присутствие"). Точно так же втуне остается вся изящная игра, построенная вокруг множественных значений слова " juste" (" надлежащий, правильный, справедливый, верный, единственный" и др.; глава " Juste clarte"): в переводе пришлось использовать лишь контекстуальные значения (приведем единственный пример: " Juste се sens: c'est ie sens juste" - " Только этот смысл - это верный смысл").

Стоит ли говорить о том, что наибольшие " потери" связаны с одним из центральных для Нанси понятий " sens": в " Corpus'''e за ним закреплено по крайней мере три значения - " смысл", " чувство" и " направление". Русский язык, в отличие от французского, немецкого и английского (именно на этих языках и работает Нанси), не позволяет соединить " рассудочное" с " чувственным", а следовательно, уже на лексическом уровне проблематизировать полноту и законченность смысла. Таким же мерцающим оказывается и указательное местоимение " да", прочитываемое как " это" и " оно" (уже в психоаналитическом смысле): переплетение в одном слове двух отчетливых значений неожиданно, логикой самого языка, сближает разные дискурсы тела - дейктически-назывной и психоаналитический.

Обращаясь к терминам " мир" и " мирность" (" monde", " mondialite"), Нанси не игнорирует тот факт, что в обычном словоупотреблении " un monde de..." означает " масса, или множество, чего-то": именно таков его " мир", переполненный телами - телами, ставшими пустыми знаками, но также и теми, что приходят в этот мир, чтобы подарить ему невиданную плотность каждого тем самым раскрываемого " места".

Для мыслителя существования, а вернее многих наличных существований, особую.роль играет представление о сингулярном (ie singulier). " Сингулярность" - одно из наиболее часто встречаемых слов в понятийном аппарате Ж.-Д.Нанси. Несмотря на то, что под " сингулярностью" философ подразумевает не только отдельных индивидов, но и целые коллективы, институты и даже дискурсы, тогда как " сингулярность" в целом определяется тем, что каждый раз заново " выставляется в показе", несмотря, иными словами, на концептуальную нагруженность этого термина, мы осмелились переводить его в " Corpus" 'е как " неповторимость". Дело в том, что слово " singulier", обозначающее " единственное (в том числе и в грамматическом смысле), своеобычное, особенное, странное", во французской речи воспринимается отнюдь не так, как его латинизированная калька в русской. Подсказкой к принятому решению - лишний аргумент в пользу желательной " русификации" текста - послужило название книги Нанси " Etre singulier pluriel" (P.: Galilee, 1996) - " Быть множественно единичным": в этом названии нейтрализовано резкова-

тое для русского слуха, хотя и устоявшееся понятие " сингулярного".

С другой стороны, необходимо объяснить, почему " propriete" переводится не как " собственность", а как " свойственность", что в отдельных местах может показаться нарочитым (особенно непривычными выглядят такие эквиваленты, как " несвойственность" (" non-propriete") и " внесвойственность" (" expropri-ete"), известная больше как " экспроприация"). На этот счет мы находим существенное пояснение у самого Нанси: " быть-вне-себя", или быть " экс-прорииро-ванным", является неотъемлемым свойством тела, тем, посредством чего человек " выброшен" в мир. В " ex-propriation", таким образом, Нанси выделяет и нечто иное по сравнению с процессом или процедурой (см. ответы Валерию Подороге).

Завершая разговор о проблемах перевода, хотелось бы указать и на то, что в некоторых случаях русский язык оказывался точнее и проницательнее языка оригинала: так, выражение " depuis mon corps", означающее " отталкиваясь от моего тела", " начиная с моего тела", в контексте размышлений о моей обращенности к собственному телу и об обращенности этого тела вовне, о бытии как " себя отправляющем (отсылающем)" (s'envoyant) приобретало особый оттенок, переводимое немного архаичным " отправляясь" (в каком-то смысле этим предвосхищались и последующие рассуждения о " приходящих" и " уходящих" телах). Другой пример: в русском языке " бросить" и " забросить" (" покинуть, оставить") принадлежат единому семантическому полю в отличие от фран-

цузских глаголов " jeter" и " abandonner". Между тем по логике философской экспозиции последние не только соседствуют, но и коррелируют друг с другом (глава " Aphalle et acephale").

И самое последнее. Слово " corpus" практически ни разу не переведено на русский: оно так и осталось записанным в латинско-французской транскрипции и прочитывается нами про себя не как " корпус", но именно " корпюс" (немногими исключениями являются те случаи, где это слово употреблено в своем прямом значении " свода" - наподобие свода законов, совокупности изучаемых лингвистических явлений, или, говоря шире, ограниченного набора текстов, поставляющих определенную информацию). В оригинале " corpus" постоянно взаимодействует с " corps", собственно " телом", вступая с ним в резонансы, попеременно отталкиваясь от него и совпадая с ним. Можно сказать, что " корпюс" и есть мышление тела, та мысль, которая расположена у пределов, которая, мысля " тело", мыслит этим предел.

Высказав все эти замечания, носящие неизбежно отрывочный характер, и, вероятно, медля с расставанием (последняя точка подытожит труд хотя и долгий, но желанный), приведем ряд " объективных данных", как это и положено в издании такого рода, о признанном авторе " Corpus'''a. Жан-Люк Нанси, 1940 года рождения, является профессором философии Страс-бургского университета гуманитарных наук, а также приглашенным профессором Калифорнийского университета в г. Беркли (США). В течение долгих лет он возглавлял факультет философии, лингвистики, ин-

форматики и образовательных наук, имеющий статус образовательного и научного центра. Ж.-Д.Нанси входил в руководящий состав ряда крупных исследовательских учреждений, в том числе парижских Центра философских исследований политики и Международного философского колледжа. Вместе с Жаком Деррида, Сарой Кофман и Филиппом Лаку-Лабар-том, его многолетним соавтором и другом, Нанси выступил соучредителем влиятельной книжной серии " La Philosophic en effet", выпускаемой издательством " Galilee" во французской столице. Он - автор более двадцати книг, посвященных Гегелю, Декарту, Канту, Лакану, а также таким разнообразным темам и сюжетам, как немецкий романтизм, феномен (непроизводящего) сообщества, смысл, свобода, коммунизм, нацистский миф, изначальная множественность искусств, божественное (в том числе у Гёльдерлина).

Интерес к философии Нанси растет на глазах. Подтверждение тому - не только переводы основных его книг на английский, немецкий, итальянский, испанский, японский, русский и другие языки, но и появление работ, специально ему посвященных (к числу таковых следует в первую очередь отнести издание " On Jean-Luc Nancy. The Sense of Philosophy" (1997 г.) в рамках серии по европейской философии, которая сегодня набирает силу в издательстве " Routledge"). Особо примечательным представляется нам эссе Жака Деррида, спровоцированное не чем иным, как " Corpus''ом: размышления о " касании", " прикосновении" (" ie toucher"), навеянные чтением текста Нанси, обещают стать лишь первой частью книги,

которую Деррида намеревается написать об этом значительном философе (текст Деррида был опубликован в английском журнале " Paragraph": vol. 16/2, Oxford, July 1993).

Значительность Нанси связана, пожалуй, и с тем, что он никоим образом не дает ее почувствовать. Это очень простой и демократичный человек, безупречно верный своим обязательствам, будь то его философский проект - поразительна последовательность, с какой он его реализует всей своей обширной работой, - дружба или просто переписка. Это человек, внимательный ко всему другому, или, если воспользоваться его же словарем, внимательный к стольким сингулярностям, которые нас окружают, с нами пересекаются и которые суть мы сами. Но это не столько отвлеченное внимание, сколько неослабевающий и очень личный интерес. Интерес к самым разнообразным текстам - философским, литературным, живописным, кинематографическим, когда деление на " высокое" и " низкое" перестает иметь какой-либо смысл (помню испытующе-недоверчивый взгляд Нанси в ответ на мою реплику о том, что невозможно смотреть такие слабые телепередачи; его взгляд говорил: в самом деле? ты же лукавишь, все мы не можем оторваться от экрана, и утверждать обратное - снобизм; потом он произнес что-то похожее словами, добавив: интересно понять, почему это так). Но точно так же интерес к тому, что принадлежит так называемой реальности - страданиям боснийцев, положению интеллектуалов в бывших коммунистических странах, достижениям и издержкам сегодняшних

сверхтехнологий. И если Нанси можно по праву назвать мыслителем современности, то в этом разом отразится и его темперамент, и избранная им перспектива: читать из сегодняшнего дня, что означает не только принимать в расчет все сказанное до сих пор, тем самым актуализируя свою интерпретацию, но читать самим " сегодня" - исходя из сегодняшних проблем, из сегодняшнего понимания теоретических и практических приоритетов. История философии - отнюдь не музей, демонстрирующий застылые экспонаты, эти остовы концептов и систем, но сама ткань живых размышлений, серия вопросов с неопределенно отсроченными ответами.

Итак, можно утверждать, что Нанси живет сегодняшним днем в самом буквальном смысле этого выражения. А сегодняшний день по необходимости состоит из университетских забот (на время приостановленных), включая лекции для первокурсников и тех, кто заканчивает обучение (в отношении начинающих - никакого снисхождения; философский факультет - специальная работа, и " Введение в " Науку логики" " - обильно сдобренное ссылками на другие гегелевские тексты - не является примитивной пропедевтикой; начинаем вместе мыслить, мыслить, следуя за Гегелем, который, как окажется, куда более восприимчив к единичному и конкретному, чем это принято полагать). Сегодняшний день состоит из встреч, разговоров, книг, таблеток, неуклонно понижающих иммунитет, но поддерживающих сердце, из интервью и бесед, в том числе за импровизированной чашкой кофе или же в находящейся поблизости от

факультета забегаловке, где подают полюбившийся французам восточный " кус-кус" (так мы и беседовали в марте 1996 г. - прямо в университетском " бюро", и магнитофонная запись сопровождается позвякивани-ем ложек, комментариями в адрес булочек и бутербродов, предложениями подлить еще немного кофе). Сегодняшний день - это давние друзья, в первую очередь Филипп Лаку-Лабарт, не просто соратник, но и подлинное alter ego, это университетские защиты, это Кант, не на шутку растревоженный великим многообразием природы, это телефонные звонки (путь к ним преграждает говорящий голосом Нанси автоответчик), это письма на компьютере и от руки, газеты, новости, редкие сигареты, разговоры за бокалом вина, дружелюбные (французские?) шутки. Это конференции и почти сошедшие на нет поездки, библиотека, домашняя конторка (привычка писать стоя), десятилетний Опостен, живущий в завтрашнем мире, Элен, затеявшая в квартире ремонт и приходящая поговорить о Канте. Сегодня - рамка сингулярного par excellence, точки многих экспозиций, время, становящееся местом, или то " место-имение", которое все мы " разделяем" (" partagons" - точно так же во французском): разделенные, т.е. обособленные друг от друга, мы ему при этом сопричастны. Так живет Жан-Люк Нанси. Так он мыслит.

Москва, август - сентябрь 1998 г. Елена Петровская

Жан-Люк Нанси
Corpus

Hoc est enim corpus meum 1: мы принадлежим той культуре, в какой ритуальную формулу эту неустанно повторяли миллионы священнослужителей миллионов культов. В рамках этой культуры (при)знают ее все, независимо от того, исповедуют ли они христианство или другую веру. Если речь идет о христианах, то для одних эта формула выражает реальное освящение: вот оно, здесь, тело Бога, а для других - это символ, которому причащаются те, кто отождествляет себя с Богом, с телом Бога. Эта формула также наиболее зримо воспроизводит наше упорно сохраняющееся или сублимированное язычество: хлеб и вино, иные тела иных богов, тайны - мистерии - чувственной достоверности. Может быть, эта формула является в пространстве наших фраз повторением вообще, par excellence, вплоть до одержимости, - так что само выражение " сие есть тело мое" тут же становится поводом для всяческих каламбуров 2.

Это наши От manipadne..., Allah ill'allah.... Schema Israel...3 Отклонение же нашей формулировки сразу демонстрирует всю меру присущего именно нам от-

личия: мы одержимы стремлением показать cue и убедить (себя), что это находящееся здесь сие есть то, что невозможно увидеть, к чему невозможно прикоснуться ни здесь, ни где-либо еще, и что сие есть вот это самое не просто так, а в качестве его же тела. Тело вот этого (Бог, абсолют, как угодно) - то, что это имеет некое тело или само есть некое тело (а значит, можно заключить, оно есть тело вообще, абсолютным образом), - вот какая неотвязная мысль преследует нас. Сие, чье присутствие представлено в Отсутствующем par excellence: и мы без устали взывали к нему, призывали его, освящали, осматривали, добивались, желали - желали его абсолютно. Нам нужна была гарантия, безусловная достоверность некоего ВОТ: вот, и ничего больше, абсолютным образом, вот, здесь, сие 4 - одно и то же.

Формула Hoc est enim... противостоит всем нашим сомнениям насчет видимостей, она успокаивает их и добавляет к реальному по-настоящему последний штрих своей чистой Идеи - свою реальность, свое существование. Вариации этой формулы можно модулировать до бесконечности (наудачу: ego sum, обнаженная натура в живописи, " Общественный договор", безумие Нищие, " Опыты", " Нерво-метр", " Мадам Бовари - это я" 5, голова Людовика XVI, анатомические рисунки Везалия или Леонардо, голос - кастрата, сопрано и т.д., - мыслящий тростник, истеричка; по правде говоря, это и есть та ткань, из ко-

торой мы вытканы...). Нос est enim... включает в себя полный корпус Большой Энциклопедии Науки, Искусства и Философии Запада.

Тело: вот как мы его придумали. Кто на этом свете может знать его лучше, чем мы?

Но, разумеется, мы уже предчувствуем огромную тревогу: выходит, что " вот" не надежно, в нем следует удостовериться. Вовсе не очевидно, что сама вещь может быть здесь. Здесь, где мы находимся, - наверное, всегда лишь отражение, ускользающие тени. Следует настаивать: " hoc est enim, говорю я вам, в самом деле, и это я вам говорю: кто, как не я, может быть больше уверен, что я присутствую здесь во плоти и крови? И вы тоже должны быть в этом уверены - благодаря тому самому телу, с которым вы слиты". Но тревога не исчезает: что это за cue, тождественное телу? Сие, которое я вам показываю, только все " сие" целиком? вся неопределенность " сего" и " сих"? Все это? Чувственная достоверность, едва ее коснешься, обращается в хаос, бурю, все чувства, как и смыслы, приходят в разлад.

Тело - это потрясенная, распавшаяся достоверность. Нет ничего более свойственного и более чуждого нашему старому миру.

Свое тело, чужое тело: именно свое тело показывает, заставляет трогать, предлагает съесть hoc est enim. Свое тело, или воплощенная Свойственность, телесное Бытие-при-Себе 6. Но в тот же самый миг обязательно возникает чужое тело, и это - чудовище, ко-

торое невозможно проглотить. Отсюда нам не выбраться, мы увязли в гигантской трясине образов - от Христа, грезящего над куском пресного хлеба, и до Христа, вырывающего из себя все еще трепещущее кровавое Сердце. Сие, сие... сего всегда слишком много или недостаточно, чтобы быть вот этим.

Все размышления о " собственном теле", тяжкие усилия по повторному присвоению себе того, что мы считали досадно " объективированным", " овеществленным", - все это одни и те же судороги: ими лишь изгоняется то, чего мы желали.

Тревога, желание видеть, трогать и поедать тело Бога, желание быть этим телом и быть только им являются первопричиной западного (недо)разумения. Поэтому тело, телесное никогда не имеют здесь места - особенно, если мы даем им имя и их призываем. Для нас тело всегда принесено в жертву: гостия.

Если hoc est enim corpus теит о чем-то и говорит, то вне пределов произнесенного слова, и это не сказано, но выписано - опрометью, очертя голову, а вернее тело.

Странные чужие тела

Кто другой на этом свете знает, что такое " тело"? Это позднейший продукт нашей древней культуры, доль-

ше всех он подвергался осветлению, очистке, разборке и последующей сборке. Если Запад, в соответствии со своим именем, - падение, то тело - последний, самый тяжелый груз, который в нем опрокидывается. Тело есть тяготение. Законы гравитации управляют телами в пространстве. Но, прежде всего, тело само в себе весит: оно опустилось в себя, согласно закону той самой гравитации, что сжала его до точки, когда оно совпадает с собственной тяжестью. То есть совпадает со своей толщей, как у тюремной стены, с массой, как у земли, плотно насыпанной в могилу, со своей липкой тяжестью рубища и, наконец, с особым грузом воды и костей. Но всегда и в первую очередь тело обременено своим падением, низвергаясь из какого-то эфира, - черный конь, дурной конь.

Оно было низвергнуто самим Все-Вышним, оно упало с самой высоты в обманчивость чувств и коварство греха. Тела всегда катастрофичны 7: затмение и холодное падение небесных тел. А что если мы и небо придумали лишь затем, чтобы сбрасывать с него тела?

Главное - не думайте, что с этим покончено. Мы уже не говорим о грехе, наши тела спасены, это здоровые, спортивные, наслаждающиеся тела. Но это лишь усугубляет катастрофу: тело все быстрее падает, оно все ниже и ниже, ибо падение все более неотвратимо, все более тревожно. " Тело" - наша оголенная тревога.

Какая еще цивилизация сумела бы изобрести такое? Столь голое тело: тело, короче говоря...

Странные чужие тела, наделенные Инь и Ян, Третьим Глазом, Полями Киновари и Океаном Вздохов, тела с надрезами, рисунками, отметинами, выкроенные в форме микрокосмов и созвездий - не ведающие звездной катастрофы. Странные чужие тела, избавленные от груза своей наготы, поклявшиеся сжиматься внутри самих себя, под своей испещренной знаками кожей, пока все чувства не сольются в одно - неощутимое бесцветное чувство; тела осво-божденные-живыми, чистые точки целиком в себя излившегося света.

Конечно, ни одно из принадлежащих им слов не говорит нам о нашем теле. Тело Белых людей, тело, которое они считают бледным, которое вот-вот опять расплывется вместо того, чтобы собраться, не удерживаемое ни отметиной, ни порезом, ни инкрустацией, - такое тело им более чуждо, чем любая чужеродная вещь. Хорошо еще если вещь...

Мы не обнажали тело - мы выдумали его, тело и есть обнаженность, и никакой другой не существует, состоит же эта обнаженность в том, чтобы быть еще более чужестранной, чем все странные чужие тела.

" Тело", со всей непреложностью ставшее названием Чужого, - вот какую мысль мы довели до конца. Я говорю это без иронии, не принижая Запада. Скорее, я боюсь недооценить крайности этого мыш-

ления, силу отторжения, в нем заложенную, и необходимость его преодолеть. Главное - не делать вид, будто бы его вовсе не существовало, будто по всей картине долгое время не было распростерто обнаженное и бледное тело Бога, Чужого.

(Во всяком случае, не нужно задавать себе вопрос, почему тело возбуждает столько ненависти.)

(Не нужно задавать себе вопрос, почему это слово - холодное, тесное, жалкое, хранящее дистанцию, капризное - вдобавок гадко, сально, двусмысленно, похабно и порноскопично.)

(Приходит в голову, что слово это можно спасти лишь с помощью красивых геометрических чертежей в трех или п измерениях, снабженных элегантной аксонометрией: но тогда все повиснет в воздухе, а ведь тело должно касаться земли.)