Мистерия?

Мы уже говорили: " касание" этой мысли - тот нерво-метр, которым она должна стать (если ей вообще

суждено стать чем-то), - не принадлежит неопосредованному, которое предшествовало бы смыслу или было бы внешним по отношению к нему. Напротив, касание есть сама граница смысла - и граница смысла берется во всех смыслах, которые вторгаются друг в друга...

Не стоит, следовательно, слишком легко доверяться " касанию" и тем более полагать, что возможно прикоснуться к самому смыслу " касания" тогда, когда оно образует границу смысла (чувств). В этом состоит вполне привычная тeндeнция' самых крепких, то есть самых грубых, идеологий " тела" (типа " мускулистой мысли" или " мысли-о-сердце-Христовом", а также витально-спиритуалистического фашизма - разумеется, с его реальным и тайным страхом тел).

Выказывая опространствование тел, останавливая взгляд на этом разрыве, я все же не сумею избежать итогового образа: глаз, помещенный в разрыв бытия. Такой образ соответствует наиболее мощной визионерской модели метафизики, мистической в своей основе. Имеется в виду Созерцание Таинств, как его подмечает и передает Платон. Epopteia 28 - законченный взгляд, то есть взгляд, при котором посвящение (умеющее только " понимать") преодолевается ради " созерцания", некоего " сверх-вйдения", равнозначного " пожиранию глазами" (когда глаз сам себя пожирает), захвату и, наконец, касанию: самому абсо-

люту касания - " касаться-другого" как " со-прика-сать-ся", когда одно поглощено другим, буквально пожрано. Так для целой традиции завершается Мистерия Чувственной Достоверности: глядите - вот здесь, прямо из корзины Кибелы, появляются фаллическое и цефалическое, hoc est enim corpus теит.

Однако ареальность не может появиться из корзины, даже если это корзина Мистерий. Ареальность нельзя увидеть - в том числе и путем epopteia. Ее никак нельзя увидеть: ни тогда, когда она есть чистая протяженность или про-тяжность тела, то " вне-себя", которое как таковое не (под)дает(ся) взгляд(у) (то, что логикой Мистерий полагается как " непредставимое", дабы оно было представлено присущей ей сверх-оптике), но ареальность нельзя увидеть и тогда, когда она есть также, равным образом, само пред-ставимое: определенная конфигурация, черта вот этого тела. Ибо нам не удалось бы ничего увидеть из этого тела, но только одно это тело в чистой зримости его представленности. Видеть тело - вовсе не схватывать его каким-то взглядом: в этом случае сам взгляд растягивается, опространствляется, он не способен охватить всей совокупности обличий. Само " обличье" - фрагмент ареального очерка, взгляд фрагментарен, фрактален, подвержен затмениям. Впрочем, лишь тело видит тело...

Для мистерийной же epopteia характерен лишь единый облик и единый образ: она есть глаз, поме-

щенный посреди лица, в самом центре ареальности, в щели или отверстии приставки ex. Это и есть образ смерти в собственном и абсолютном смысле слова - абсолютное мистерийное желание, неспособное разрешиться, не поразив при этом тел (поражая тем самым и свой собственный взгляд...). Все здесь тяжко и болезненно, наподобие той формы эротизма, которая находит удовольствие в том, чтобы сосредоточиться на щели вульвы, наблюдая, как оттуда появляется голова Медузы. Метафизический эротизм разглядывания Медузы - неоспоримый свидетель отказа от тел. Медуза останавливает все черты, парализует протяженность: остается одна мастурбация глаза.

Однако щели, отверстия, зоны ничего не дают увидеть, ничего не раскрывают: взгляд не проникает, но скользит вдоль разрывов, следит за уходами. Он является касанием, которое не поглощает, но перемещается вдоль черт и вчерчиваний, записывающих и выписывающих тело. Ласка - подвижная, неустойчивая, глядящая замедленной и ускоренной съемкой, стоп-кадром, глядящая и с помощью прикосновений к другим чувствам, запахам, вкусам, тембрам и даже, заодно со звуками, к смыслам слов (" да", которое наслаждается).

Видеть тела - не значит разоблачать тайну, но это значит видеть то, что открывается взгляду: образ, скопление образов, чем и является тело, голый образ, который обнажает ареальность. Этот образ чужд вся-

кому воображаемому, всякой видимости - а также всякой интерпретации и расшифровке. В теле нет ничего, что требовало бы расшифровки, - кроме того, что шифр тела есть само это тело - незашифрованное, протяженное. Видение тел не проникает ни во что невидимое: оно - сообщник видимого, той несокрытости и того протяжения, которые и есть видимое. Сообщничество, согласие: видящий сояв-ляется с тем, что он видит. Именно так их и распознают - согласно бесконечно конечной мере надлежащей ясности.