Должная ясность

Только ясность: она простирается с самого начала, прежде всякой протяженности, она есть субстанция и субъект протяженности. Но всякая материальность и всякая субъективность ясности ограничиваются правильным распределением светотени: вот тут и начинаются обособление черт и местный колорит, начинаются совместно, друг в друге, - первое обличье, первый взгляд, первое живописное изображение. Тело выказывается прежде всего как фото-графия (опространствование ясности, света).

Одним этим и воздается в первую очередь должное телу - его очевидности. И не существует иной

очевидности - ясной и отчетливой, как того требует Декарт, - кроме очевидности тела. Тела очевидны - поэтому любая правота и любая справедливость начинаются и кончаются в них. Несправедливость - в том, чтобы смешивать их, разбивать, дробить, душить, делать неразличимыми (стягивая вокруг единого темного центра, уплотняя так, чтобы между ними, внутри них не оставалось пространства - даже пространства их собственной смерти).

Мы еще не жили в мире ясности. Мы по-прежнему принадлежим солнечному порядку, чье самодержавное сверкание является ясностью не больше, чем его противоположность - лунный холод. (Мистерийное видение всегда относится к полудню или же полуночи.) Но появление на свет тел, их фотография имеют место при той самой ясности, что приходит после захода луны, но до восхода солнца. Рассвет и есть начертание черты, предъявление места. Рассвет - единственная среда для тел, не выживающих ни в пламени, ни в холоде (солнечное мышление приносит тела в жертву, лунное превращает их в фантасмагорию: и то и другое составляет вместе ту Ацте-ко-Австрийскую Систему, которую для краткости называют Метафизикой).

Пока тела находятся здесь, это ясность рассвета - зыбкая в своей очевидности, разнообразная, располагаемая, смещаемая с помощью прикосновений. Рассвет ареален: он распределяет контуры яви,

как и соявленность тел. Ясность же - всего лишь высказывание: вот оно, hoc est enim...

Несокрытое без несокрытости, ясность проявляет тело нагое, лишенное шифра и тайны, бесконечно выступающее очевидной тайной - тайной, свободной даже от ясности. Мир есть рассвет тел: в этом весь его смысл, включая самый потаенный. Только этот смысл - это верный смысл. Пока есть некое тело, есть рассвет и больше ничего - ни звезд, ни факелов. И всякий раз имеется, имеет место собственный рассвет какого-нибудь тела, этого конкретного тела в каком-то виде. Так, тело страдающее обладает своей долей ясности, равной любой другой, притом вполне отчетливой. Граница боли дает усиленную очевидность, когда, отнюдь не становясь " объектом", страцающее тело со всей непреложностью выказывает себя как " субъект". Тот, кто избивает тело, набрасываясь на очевидность, не может или не хочет знать, что с каждым ударом он делает этот " субъект" - это hoc - еще более явным, беспощадно явным.

Рассвет справедлив: он равномерно простирается от края до края. Его полутень - не светотень контраста или противоречия. Это сообщничество мест, которым предстоит открыться и простираться. Это всеобщее состояние: не вымеренные пространства, но 'Ьпространствования равны между собой, образованные одним и тем же светом. Равенство - это состояние тел. Что может быть более общим, нежели тела?

Прежде всех иных вещей " общность", " сообщество" означают оголенный показ равной и банальной очевидности - той, что страдает, наслаждается, трепещет. Именно это в первую очередь и освобождается рассветом от всяких жертвоприношений и фантомов, чтобы быть преподнесенным миру тел.

(Так писать и мыслить: только для того, чтобы воздать должное рассвету. Конец/цель философии.)

Рассвет, или великолепные прожектора на широко открытой сцене, она у всех на виду - такой может быть только сцена итальянской оперы. Широко раскрытые рты, тела - они здесь для того, чтобы громко возопить о чистых участках пространства, - dinanzi al re! davanti a lui! 29 идите, сюда, пошли, идем, уходим, остаемся, - голоса, идущие из чрева, многолюдные хоры и народное пение - пойдем, посмотрим, я смеюсь, плачу, живу, умираю. Писать и мыслить так - с открытым ртом - opus-corpus.

Цитата

" К своему величайшему удивлению Казик обнаружил, что был обречен всю жизнь подволакивать левую ногу, что один его глаз различал формы и цвета лишь с огромным трудом, а по мере того как он ста-

рел, на его спине и руках появлялось все больше и больше мерзких коричневых пятен, и что вдобавок у него стали выпадать волосы и зубы. Он наблюдал за этими изменениями, словно читая чью-то чужую историю, но печаль и боль нарастали в нем, мучая его: печаль, связанная с физическим упадком, боль - с одиночеством. Его левая икра быстро покрылась голубыми разбухшими венами - он наклонялся и смотрел на них, как смотрят на карту неизвестной местности. Его глаза начинали слезиться, стоило ему приблизиться к только что скошенной траве, вишни вызывали у него понос, прогулки по лужайкам зоопарка - зуд, а его правое веко одиноко подергивалось в минуты большого волнения; это были лишь пустяки, но мало-помалу они отравляли ему жизнь. (...) Он обнаружил, что в большинстве случаев когда кто-то говорит: " таков мой жребий", на самом деле он думает о груде мяса, которую таскает с собой. Не кто иной, как Ахарон Маркус, аптекарь, высказал предположение, что после многих тысяч лет существования на этой земле человек остался, возможно, единственным живым созданием, по-прежнему столь плохо приспособленным к своему телу, за которое ему часто бывает стыдно. А порой, заметил аптекарь, говорят, что человек наивно ожидает следующего этапа эволюции, когда его тело и он сам разделятся и станут двумя различными созданиями. (...) Надо заметить, что Найгель немного понял из

того, что говорилось об отношении между человеком и его телом: чтобы быть зачисленным в СС, кандидат должен был иметь отличное здоровье; достаточно было одной пломбы - и претендента дисквалифицировали" (Давид Гроссман)".