Допустим, мы будем писать телу

Именно так онтология и утверждает себя в качестве письма. " Письмо" - то есть не выставление, не демонстрация значения, но жест прикосновения к смыслу. Прикосновение, осязание, подобное обращению в чей-то адрес: пишущий прикасается не путем схватывания, овладевания (в немецком языке слово begreifen = " схватывать, завладевать чем-то" используется в значении " постигать"), но путем обращения, отправления самого себя касаниад со стороны внешнего, потаенного, отстоящего, опространствленного. Даже само прикосновение, действительно его прикосновение, у него в принципе отнято, опространствлено, отдалено. Таковое есть: и если возникает соприкосновение с чужим, чужое остается чужим в подобном контакте (в соприкосновении остается чуждым соприкосновению: в этом и состоит касание тел).

Итак, письмо обращено к кому-то. Письмо - это мысль, обращенная, отправленная в адрес тела, то есть того, что ее обособляет, отстраняет, делает ее странной.

Это не все. Я обращен к своему телу лишь отталкиваясь от своего тела - или так: " я" (" je") письма отсылается телам отправляясь от этих самых тел. Ибо отправляясь от своего тела я и обладаю своим телом как чуждым мне, внесвойственным. Тело - это неизвестное " вон там" (место всего неизвестного, чужого), потому что оно тут. Тут - в " вот", относящемся к " вот тут", - тело размыкает, прерывает, отстраняет свое " вон" там.

Письмо адресуется (адресует нас) из " вот" к " вон там" внутри самого " тут". Об этом и написано в hoc est enim: не пресуществление (то есть в обобщенном виде воплощение, имманентность абсолютно опосредованной трансцендентности), но, наоборот, отстояние субстанций и субъектов - отстояние, единственно и дарящее им их неповторимые возможности, которые не имманентны и не трансцендентны, но заключены в измерении, или в жесте, обращения, опространствования. Это как тела любовников - они не пресуществляются, но соприкасаются, возобновляют без конца свое опростран-ствование, удаляются, адресуются друг (к) другу.

(Слово " письмо" наряду с другими вводит в заблуждение. То, что тем самым адресуется к телу-внешнему,

выписывается прямо на этом внешнем, или в качестве этого внешнего, как я и пытаюсь об этом писать.)

" Онтология тела" = выписывание бытия. Существование, обращенное вовне (там нет адреса, нет назначения, и тем не менее (но как?) есть получатель: я, ты, мы, тела, наконец). Эк-зистенция: тела суть существование, сам акт эк-зистенции, бытие.

Пишите телам (разве писатель делает что-то другое?): это будет отправлено бытию, или, еще лучше, бытию, какое само себя отправляет (разве что-то другое мыслит мышление?).

Именно отправляясь от тел мы располагаем своими телами как чуждыми нам. Что никак не связано с дуализмами, монизмами и феноменологиями тела. Тело - не сущность, не явление, не плоть и не значение. Тело - быть-выписанным.

(Когда я пишу, я произвожу эффекты смысла - размещая голову, живот и хвост - и, следовательно, отдаляюсь от тел. Вот именно: это-то и нужно, нужна мера такого отстояния - мера бесконечная, каждый раз определяемая заново. Выписывание проходит через письмо, а отнюдь не через экстазы плоти и смысла. Значит, надо писать отправляясь от того самого тела, которого у нас нет и которым мы не являемся, но куда выписывается бытие. - Вот я пишу, и в мою пишущую руку уже проникла эта незнакомая рука.)

Поэтому невозможно писать " к" телу или писать тело " вообще" - писать без разрывов, поворотов на

сто восемьдесят градусов, без прерывности (дискретности), равно как без непоследовательности, противоречий, отклонений дискурса от самого себя. Необходимо броситься сквозь эту " тему", " тему", которая одному лишь слову тело придает такую жесткость и суровость, что фразы, где оно употребляется, издают скрежещущий звук.

Может быть и так, что тело - неупотребимое слово par excellence. Не исключено, что из всех слов языка это слово - самое избыточное.

И в то же время этот " избыток" - сущий пустяк. Он не дает о себе знать ни кричащими или напевными излишествами сверх-языка, ни безднами молчания. Совсем нет; тело превосходит язык пустяка, " трижды пустяка", это - такое же слово, как любое другое, оно вполне на своем месте (и даже во многих других возможных местах), образуя лишь едва заметный выступ, крошечное, но никогда не рассасывающееся утолщение".

Такое утолщение обусловливает неотвратимую возможность трещины и истечения одного только этого слова из вен смысла, по которым оно двигалось вместе с другими. Тело как осколок кости, как булыжник, вес, как отвесно падающий гравий.

Итак, нечто здесь взывает к фрагментарности - больше чем где бы то ни было. На деле фрагментация письма - с тех пор, как она имеет место, и там, где она имеет место (всегда и везде ли, или же по требо-

ванию " жанра"), - соответствует возобновляемому иску тел в пределах - против - письма. Пересечение, приостановка, словом, взламывание любого языка там, где язык прикасается к смыслу.