Мир тел на подходе

Был космос, мир распределенных местоположений, мест, данных богами и богам. Была res extensa 25, естественная картография бесконечных пространств и их распорядителя, инженера-конкистадора, на-местни-ка исчезнувших богов. Ныне же наступает mundus corpus 26, мир как повселюдность - ширящееся заселение мест тел(а).

То, что на подходе, не имеет ничего общего с тем, на что претендует слабый дискурс подобия и представления (мир видимостей, симулякров, фантаз-мов, лишенных плоти и присутствия). Этот слабый дискурс - не что иное, как христианский дискурс пресуществления, попросту освобожденный от субстанции (и, разумеется, от христианства...). Гиблый дискурс: тела уже начали попирать его ногами. То, что на подходе, представляет собой совершенно иной вариант, иное выражение hoc est enim...

Прежде всего, это, наверное, не иначе как и не более чем вот что: на подходе то, что нам показывают образы. Миллиарды наших образов нам показывают миллиарды тел - так, как тела никогда не показывались раньше. Толпы, скопления, стычки, пачки, колонны, сборища, кишение, армии, банды, бегство врассыпную, паника, ступени, процессии, столкновения, избиения, бойни, общности, рассеивание, переполнение, половодье тел, всегда образующих разом компактные массы и блуждающие распыления, тел, всегда собранных вместе (на улицах, в ансамблях, мегаполисах, пригородах, местах транзита, надзора, торговли, заботы, забвения) и всегда отданных во власть стохастической путаницы все тех же мест, структурирующего их движения непрерывного всеобщего отхода. Таков мир всемирного отхода - опространствование partes extra partes, мир, над каким ничто не возвышается и какой ничто не подли-

рает, мир без Субъекта своего предназначения, име ющий место лишь как баснословная скученность тел.

И это уже наш мир, мир тел, потому что у него есть а точнее, потому что он и есть сама плотность опрост ранствования, или же плотность, как и интенсивность места. Благодаря своей плотности он отличается о разложенной, разостланной вселенной (атомы, струк туры, таблички, публичные пространства, свободны) от публики), равно как от экономии разрыва (души судьбы, нужды, публичные пространства, лишенные пространства). Расстилание и разрыв являются ка1 будто признанными и к тому же согласованными формами всеобщего человеческого обустройства (или " человека" как всеобщности, как родового существа). Эти формы окаймляют и пересекают плотный мир тел. В некотором смысле он даже им принадлежит. При этом, однако, они не в состоянии его присвоить, он вне захвата, вне обозрения, вне пытки. Это мир присвоения свойственного: мир, не знающий всеобщности, мир, поднесенный не " человечеству", но его уникальным телам. Не всеобщий - мировой.

То, что у нас на подходе, - это мир плотный и весомый, тот мирный мир, который не отсылает ни к миру иному, ни к запредельному миру; более не " интернациональный", он уже представляет что-то другое; это мир, переставший быть миром видимостей, а заодно и надежд. Просто мир, наконец, - то есть собственно место реальных протяжений, опространствле-

ния наших тел, их раздельных существований, их разделенных сопротивлений. Свое место, или, лучше, свойственность места, отданная наконец протяженности тел. Возможно, до сих пор и не было тел, или же им не была предоставлена свойственность места (свойственность бытия - абсолютным образом; место-имение (avoir-lieu) существования). И возможно, необходимо было достичь этой крайности Запада, этих последних натяжений и протяжений - планетарных, галактических, космических: наше опрост-ранствование завоевало космос, пересекло его, - чтобы войти тем самым в место. (Дабы не-место, или недо-место, платоновской пещеры могло придать себе местный характер и его безоговорочно присвоить.)

(Я говорю: " наконец", " до сих пор", " необходимо было достичь" и, стало быть, подразумеваю историю, развитие и даже целесообразность. Этого следовало избежать, следовало говорить лишь: в настоящее время, дело обстоит таким образом, вот оно - здесь-сейчас. Тем более что конец есть точечная концентрация, и в этом смысле опространствле-ние тел не смогло бы обрести ни цель, ни концовку. Оно достигает концовки и цели иначе: в качестве края, очерченного телами. Однако верно и то, что происходит и еще что-то: верно и то, что платоновская пещера - уже уникальное и исключительное " предместье", или " с-мещение", мира, явленное нарождающимся Западом. Мы не можем не мыслить,

не можем не подвергать испытанию то, что мы предназначены месту. Однако мы не можем также не знать, что грядущая история - коль скоро она на подходе - противостоит судьбам и целям и расстраивает их. Коль скоро она на подходе, она еще и опрост-ранствляет. Нам предстоит подумать об опростран-ствлении времени, то есть о времени как теле...)