Картина четвертая

Двор ТЕВЬЕ. У забора ХАВА и ФЕДЯ.

ФЕДЯ. Твои все еще не знают про нас? (Она качает головой.) Ты должна им сказать.

ХАВА. Скажу, но мне страшно.

ФЕДЯ. Хава, позволь, я сам поговорю с твоим отцом?

ХАВА. Нет. Я уверена, что ничего не выйдет.

ФЕДЯ. Дай я попробую.

ХАВА. Нет, я сама поговорю с ним. Даю тебе слово.

(Входит ТЕВЬЕ.)

ФЕДЯ (протягивая руку). Добрый день.

ТЕВЬЕ (неловко пожимая руку). День добрый.

ФЕДЯ (взглянув на Хаву.) До свидания! (Уходит.)

ТЕВЬЕ. До свидания. (К Хаве.) О чем вы с ним разговаривали?

ХАВА. Ни о чем. Просто говорили. (ТЕВЬЕ пожимает плечами.) Папа, мы с Федей давно знакомы и...

ТЕВЬЕ. Поздравляю тебя с таким знакомством. Тоже мне товарищ — Федька. Хава, мне было бы гораздо приятнее, если бы вы остались друзьями на расстоянии. Не надо забывать о том, кто ты и кто он.

ХАВА. У него есть имя, папа.

ТЕВЬЕ. Конечно. У каждого живого существа на свете есть имя.

ХАВА. Федя не существо, папа, Федя — мужчина.

ТЕВЬЕ. А кто говорит, что нет? Просто он мужчина другого сорта. Как говорится в святом писании: «Каждый должен искать свою пару». Что в переводе означает: «Птица может любить рыбу, но где они построят свой дом?» (Хочет идти, но Хава удерживает его.)

ХАВА. Ты ведь совсем его не знаешь. Разве ты знаешь кто он такой?

ТЕВЬЕ. А именно? Что же он за человек? Послушаем.

ХАВА. Я бы тебе сказала, но ты не поймешь.

ТЕВЬЕ. Я до сих пор понимал, кажется, не хуже других...

ХАВА. Федя — это второй Горький.

ТЕВЬЕ. А что такое был первый Горький?

ХАВА. Горький — это сейчас чуть ли не первый человек на свете.

ТЕВЬЕ. А где он живет, твой мудрец? Чем занимается? Что за проповеди читает?

ХАВА. Горький — это писатель, тоже из простых людей, самоучка. Вот его портрет. (Достает из кармана портрет Горького.)

ТЕВЬЕ. Это и есть твой праведник реб Горький? А все-таки я не понимаю, какое это имеет отношение к Федьке? Как в писании сказано...

ХАВА. Подумать только! На все случаи жизни у тебя имеются изречения! А не сказано в твоем писании, что люди сами себя разделили на евреев и не евреев, на хозяев и рабов, на богачей и нищих?

ТЕВЬЕ. Ну-ну-ну! Занесло тебя, дочка. Так уж повелось на свете с самого начала.

ХАВА. А я вот слышу такие слова и душа горит! Кто сказал, что людей должна разделять их вера, их...

ТЕВЬЕ. Ерунда! Чепуха! У нас есть свои обычаи. Как говорится в писании... -

ХАВА. Мир меняется, папа!

ТЕВЬЕ. Нет. Некоторые вещи для нас не меняются. Некоторые вещи никогда не изменятся.

ХАВА. Мы думаем иначе.

ТЕВЬЕ. Кто это мы?

ХАВА. Федя и я. Мы хотим пожениться.

ТЕВЬЕ. Хава, ты в своем уме? Ты не понимаешь, что означает выйти замуж за
человека другой веры?

ХАВА. Но, папа...

ТЕВЬЕ. Нет, Хава. Я сказал — нет. Никогда больше не заводи разговора об этом! Никогда! Ты меня понимаешь?

ХАВА (медленно). Да, папа. Я тебя понимаю.

ГОЛДА (выходит.) Ты наконец появился? Борщ уже на столе, а он все еще надрывается!

ТЕВЬЕ. Здравствуйте, пожалуйста! Тут о серьезных вещах говорят, а она со своим борщем!

ГОЛДА. А борщ такая же серьезная вещь, как все твои серьезные вещи.

ТЕВЬЕ. Видали! Мало того, что дочери такими образованными сделались, так еще жена прямо из-под печки в мудрецы лезет.

ГОЛДА. А кто виноват? Сам! Захотелось тебе дочерей учить, теперь получай.

ТЕВЬЕ. Женщина! Замолчи, пока я не рассердился. Когда я сердит, мухи и те боятся летать!

ГОЛДА. Ах, как я тебя испугалась! Кончим ужинать, упаду в обморок. Иди уж!

ТЕВЬЕ. Эх, женщины, женщины! Недаром Соломон мудрый не любил вас.
Недаром говорит он в «Песне песней» обо всех женщинах, что... что... (хлопает себя по
лбу) дайте-ка вспомнить, что он такое говорит о вас? (Разозлился.) Голову мне
заморочили.

(ГОЛДА и ХАВА уходят.)

Ну, что вы скажете о моих дочерях? Уж если загорятся чем, так не удержать! Все
отдадут — сердце, душу, жизнь... Все. \