И.П.Ильин. МЕТАРАССКАЗ— фр. MÉTARÉCIT, англ

МЕТАРАССКАЗ — фр. MÉ TARÉ CIT, англ. МЕТА-NARRATIVE — термин постмодернизма, введен франц. иссле­дователем Ж.-Ф. Лиотаром в кн. " Постмодернистский удел", 1979 (130).

Одно из ключевых понятий постмодернизма: " если все уп­
ростить до предела, то под " постмодернизмом" понимается
недоверие к метарассказам" (130, с. 7). Этим термином и его
производными (" метарассказ", " метаповествование",

" метаистория", " метадискурс") Лиотар обозначает все те " объяснительные системы", к-рые, по его мнению, организуют буржуазное общество и служат для него средством самооправ­дания; религию, историю, науку, психологию, иск-во (иначе говоря, любое " знание").

Переработав некоторые концепции М. Фуко и Ю. Хабермаса о " легитимации", т. е. оправдании и узаконива-нии " знания", Лиотар рассматривает любую форму вербальной организации этого " знания" как специальный тип дискурса-повествования. Эта " литературно" понимаемая философия имела целью придание законченности " знанию", что якобы и порождало повествовательно организованные философские " рассказы" и " истории", задачей к-рых было сформулировать свой " метадискурс" о " знании". Основными организующими принципами философской мысли Нового времени Лиотар называет " великие истории", т. е. гл. идеи человечества: геге­левскую диалектику духа, эмансипацию личности, идею про­гресса, просветительское представление о знании как о средстве установления всеобщего счастья и т. д.

218 МЕТАРАССКАЗ

Для Лиотара " век постмодерна" в целом характеризуется эрозией веры в " великие метаповествования", в " мета-рассказы", легитимирующие, объединяющие и " тотализи-рующие" представления о современности. Сегодня " мы являем­ся свидетелями раздробления", расщепления " великих историй" и появления множества более простых, мелких, локальных " историй-рассказов" '; смысл этих " крайне парадоксальных" по своей природе повествований — не узаконить знание, а " драматизировать наше понимание кризиса" (130, с. 95) и прежде всего кризиса детерминизма, к-рый сохранился только в виде " маленьких островков" в мире всеобщей нестабильности, когда все внимание концентрируется на " единичных фактах", " несоизмеримых величинах" и " локальных" процессах. Даже концепция конвенционализма, основанная на договоренности большинства, на общем согласии относительно чего-либо, в принципе оказывается неприемлемой для эпистемы " постмодерна": " консенсус стал устаревшей и подозрительной ценностью" (130, с. 100).

Доведенная до своего логич. предела, доктрина разногласия ради разногласия ' приводит к тому, что любое общепринятое мнение или концепция рассматриваются как подстерегающая совр. человека на каждом шагу опасность поглощения его сознания очередной " системой ценностей", системой М. В результате господствующим признаком культу­ры " эры постмодерна" объявляется эклектизм. Важную роль в поддержке этого " познавательного эклектизма" играют средст­ва массовой информации, поскольку они, пропагандируя гедо-нистич. отношение к жизни, закрепляют состояние бездумного потребительского отношения к иск-ву. В этих условиях для " серьезного художника" якобы возможна лишь одна перспек­тива — воображаемая деконструкция " политики языковых игр", позволяющая понять " фиктивный характер" языкового сознания.

Концепция Лиотара получила широкое распространение среди теоретиков постмодернизма, самым влиятельным среди к-рых является американец И. Хассан (97, 98, 99, 100); именно под его влиянием М. занял место " неоспоримого догма­та" постмодернистской теории последних лет. Голл. критик Т. Д'ан на основе концепции М. пытается разграничить худож. течения модернизма и постмодернизма: " постмодернизм творчески " деконструирует" опору модернизма на унифици­рующий потенциал рудиментарных метаповествований. Поэто-

МЕТАРАССКАЗ

му на уровне формы постмодернизм вместо однолинейного функционализма модернизма прибегает к дискретности и эк­лектичности" (70, с. 219).

Под " однолинейным функционализмом модернизма" критик понимает стремление модернистов создать самодостаточный, автономный мир произв. иск-ва, искусственная и сознательная упорядоченность к-рого должна была противостоять миру реальности, воспринимаемому как царство хаоса и краха тради­ционных ценностей: " модернизм в значительной степени обос­новывался авторитетом метаповествований с целью обрести утешение перед лицом того, как ему казалось, разверзшегося хаоса нигилизма, который был порожден политическими, социальными и экономическими обстоятельствами" (70, с. 213).

В качестве " симптоматического примера" подобного подхо­да, т. е. поисков унифицирующего метаповествования Д'ан называет " Бесплодную землю" (1922) Т. С. Элиота, характе­ризуя ее как " диагноз хаоса после первой мировой войны" и в то же время как стремление к обретению " альтернативы этому хаосу", к-рую находит в обращении к авторитету религии и истории. Именно они кладутся автором в основу его " мифологического метода", с помощью к-рого он пытается обрести ощущение единства и целостности. В своих поздних произв. и теоретич. эссе Элиот, по Д'ану, обращался к более секуляризованным и политич. формам авторитета, стремясь найти утраченную - цельность восприятия мира и времени (" нерасщепленную чувствительность") в единстве содержания, стиля и структуры произв. иск-ва. Идея искусства как защиты от жизни была канонизирована в теории англо-американской " новой критики', рассматривавшей иск-во как гарант " человечности" и " гуманистических ценностей".

Ту же мифологему метаповествования Д'ан находит в по­пытках Э. Паунда опереться на традиции мировой классич. литературы (не только западной, но и восточной), У. Фолкнера — на мифологизированную интерпретацию истории американ­ского Юга, Э. Хемингуэя — на природные мифы и кодексы чести и мужества, а также в общем для мн. модернистов стрем­лении опереться на " поток сознания" как один из организую­щих принципов произведений иск-ва, — стремлении, предпо­лагающем веру в возможность целостного характера персонажа в литературе.

220 МЕТАРАССКАЗ

В противоположность модернистам постмодернисты отвергают " все метаповествования, все системы объяснения мира", т. е. " все системы, которые человек традиционно применял для осмысления своего положения в мире" (70, с. 229). Для " фрагментарного опыта" реальностью обладают только прерывистость и эклектизм, а любое разумное обоснование истории., мифологии, и психологии, плана заведомо ложно и искусственно, произвольно и просто лживо. Как пишет амер. писатель Д. Бартелм в рассказе " Смотри на луну", " фрагменты — это единственная форма, которой я доверяю" (36, с. 160).

Если постмодернисты и прибегают к метаповествованиям, то только в форме пародии, чтобы доказать их бессилие и бес­смысленность. Р. Браутиган в " Ловле форели в Америке" (1970) пародирует хемингуэйевский миф о благотворности возврата иеловека к девственной природе, а Т. Макгвейн в " 92° в тени" (1967) — хемингуэйевский кодекс нести и мужества. Тонно так же Т. Пинчон в романе " V" (1963), хотя и косвен­но, пародирует веру Фолкнера (имеется в виду прежде всего роман " Авессалом, Авессалом! ") в возможность восстановле­ния истинного смысла истории.

При восприятии постмодернистского текста проблема смыс­ла переходит с уровня коллективного и объективного мира, функционирующего по правилам метаповествований истории, мифа, религии, художественной и литературной традиции, психологии или какого-либо другого метаповествования, внеш­него по отношению как к произведению, так и к воспринимаю­щему его индивиду, на уровень чисто личностной индивидуаль­ной перцепции. Смысл теперь уже более не является вопросом общепризнанной реальности, а скорее эпистемологической и онтологической проблемой изолированного индивида в произ­вольном и фрагментированном мире.

Несколько иную трактовку понятия М. дает влиятельный американский литературовед Ф. Джеймсон (113, 114, 115), применяющий для его обозначения термины " великое повество­вание", " доминантный код", " доминантное повествование". Он развивает мысль Лиотара, утверждая, что " повествование" — не столько литературная форма или структура, сколько " эпистемологическая категория". Подобно кантовским катего­риям времени и пространства, она может быть понята не как черта нашего эмпирии, восприятия, а как одна из абстрактных (или " пустых") координат, внутри к-рых мы познаем мир, как " бессодержательная форма", налагаемая спецификой нашего

МИФ

восприятия на неоформленный, сырой поток реальности. Даже представители естественных наук, например физики, " рассказывают истории" о ядерных частицах. При этом все, что репрезентирует себя как существующее за пределами какой-либо истории (структуры, формы, категории), может быть освоено сознанием только посредством повествовательной фикции, вымысла. Иными словами, мир доступен и открывает­ся человеку лишь в виде историй, рассказов о нем. Любое повествование всегда требует интерпретации (как его автором, так и реципиентом), и в силу этого оно не только представляет, но и воспроизводит, а также перевоссоздает реальность в восприятии человека, т. е. " творит реальность". В своем качест­ве повествования оно одновременно утверждает " независимость" от этой же реальности. Повествование в такой же степени открывает и истолковывает мир, как и скрывает и искажает его. В этом якобы проявляется специфич. функция повествования как формы " повествовательного знания" — оно служит для реализации " коллективного сознания", направлен­ного на подавление исторически возникающих социальных противоречий. Но поскольку эта функция, как правило, не осознается, Джеймсон называет ее " политическим бессозна­тельным".

В отличие от Лиотара амер. исследователь считает, что М. (или " доминантные коды") не исчезают бесследно, а продол­жают влиять на сознание людей, существуя в " рассеянном", " дисперсном" виде всюду присущей, но невидимой " власти господствующей идеологии". В результате индивид не осознает своей " идеологической обоснованности", что характерно преж­де всего для писателя, имеющего дело с таким " культурно опосредственным артефактом", как литературный текст, к-рый в свою очередь представляет собой " социально символический акт" (114, с. 20). Выявить этот " доминантный код", специфич. для мироощущения каждого писателя, и является целью " симптоматического анализа", к-рый Джеймсон предложил в своей известной кн. " Политическое бессознательное: Повест­вование как социально-символический акт" (1981) (114).