Е. А. Цурганова. МАРГИНАЛЬНОСТЬ— фр. MARGINALISME, англ

МАРГИНАЛЬНОСТЬ — фр. MARGINALISME, англ. MARGINALISM — в буквальном смысле слова — периферий-ность, " пограничность" какого-либо (политич., нравственного, духовного, мыслительного, религиозного и проч.) явления социальной жизнедеятельности человека по отношению к доминирующей тенденции своего времени или общепринятой философской или этич. традиции. Одними из первых " последовательных" маргиналов культурной жизни Европы считаются киники, к-рые, начиная с Антисфена, сознательно противопоставляли себя философской и этич. традициям своей эпохи с ее мыслительными и поведенч. стереотипами.

В определенном смысле постструктурализм и постмо­дернизм могут быть охарактеризованы как проявление феноме­на маргинализма — специфич. фактора именно " модернистско-современного" модуса мышления, скорее даже мироощущения, творч. интеллигенции XX в. Характерная для нее позиция нравственного протеста и неприятия окружающего мира, пози

214 МАРГИНАЛЬНОСТЬ

ция " всеобщей контестации", " духовного изгойничества" и стала отличительной чертой именно модернист, художника, в свою очередь получив специфич. трактовку в постмодернизме. Начиная с постструктурализма, маргинальность превратилась в уже осознанную теоретич. рефлексию, приобретя статус " центральной идеи" — выразительницы духа своего времени. Причем следует иметь в виду, что маргинализм как сознатель­ная установка на " периферийность" по отношению к обществу в целом и его социальным и этич. ценностям, т. е. и по отноше­нию к его морали, всегда порождала пристальный интерес к " пограничной нравственности".

Феномен де Сада был заново осмыслен в постструктурали­стской мысли, получив своеобразное " теоретическое оправда­ние". Проблема не исчерпывается имморализмом; ее суть в том, что Томас Манн в " Волшебной горе" устами Сеттембрини определил как placet experiri — жажду эксперимента, искус любопытства и познания, часто любой ценой и в любой ранее считавшейся запретной, табуированной области.

Артистически-богемный маргинализм всегда привлекал внимание теоретиков иск-ва, но особую актуальность он приоб­рел для философов, эстетиков и литературоведов структурали­стской и постструктуралистской ориентации. Здесь " инаковость", " другость" и " чуждость" художников миру обыденному с его эстетич. стандартами и социальными и этич. нормами стала приобретать экзистенциальный характер, пре­вратившись практически в почти обязательный императив: " истинный художник" по самому своему положению неизбежно оказывается в роли бунтаря-маргинала, поскольку всегда " оспаривает" общепринятые представления и мыслительные стереотипы своего времени.

Этот постулат получал разл. аргументацию в разных кон­цептуальных объяснительных системах, из них наиболее влия­тельная была обусловлена панъязыковым характером пост­структуралистских мировоззренч. представлений. Еще струк­туралисты развивали гипотезу амер. лингвистов Э.Сепира и Б. Уорфа о влиянии языка на формирование моделей сознания, и в их трудах по этич. язык (как и худож. язык вообще) стано­вился основным законодателем лингвистич. творчества на всех уровнях, начиная с фонетич. организации языкового материала и кончая как моделирующей, так и конституирующей способно­стью организовывать познавательный универсум — то, что с легкой руки Фуко получило потом название " эпистемы". Пост-

МАРГИНАПЬНОСТЬ

структуралисты довели эту гипотезу до ее логич. завершения, поставив знак равенства между языком и сознанием, т. е. отождествив средства передачи сообщения (форму сообщения) с содержанием сообщения. Впоследствии в постмодернизме отождествление сознания человека с письменным текстом как якобы единственно возможным средством его фиксации более или менее достоверным образом превратилось в общее место. В конечном счете буквально все стало рассматриваться как текст: литература, культура, общество, история и, наконец, сам чело­век; отсюда возникла теория интертекстуалъности.

Специфика постструктуралистского понимания языкового сознания заключается в том, что ему придается характер обез­личивающей силы на том основании, что оно задано индивиду в уже готовых языковых формах, предопределяющих его качест­венный характер. Поскольку в таком понимании сознание вне зависимости от волевых попыток индивида является рабом господствующей идеологии, ибо оно обречено мыслить " идеологически отредактированными" понятиями, то единст­венной сферой противопоставления этому " тотальному" созна­нию является область бессознательного. Наиболее подробно эта точка зрения была обоснована в трудах литературоведов, объединившихся вокруг парижского журнала " Тель кель" во главе с их основным теоретиком Ю. Кристевой.

Еще дальше в этом отношении пошел М. Фуко, отождест­вивший проблему " подрывного эстетического сознания" ху­дожника-маргинала, основанного на " работе бессознательного", с проблемой безумия. Именно отношением к безумию фр. ученый поверяет смысл человеч. существования, уровень циви­лизованности человека, способность его к самопознанию и, тем самым, к познанию и пониманию своего места в культуре, к овладению господствующими структурами языка и, соответст­венно, к власти. Иначе говоря, отношение человека к " безумцу" вне и внутри себя служит для Фуко мерой человеческой гуман­ности и уровнем его зрелости. И в этом плане вся история человечества выглядит у него как история безумия, поскольку Фуко пытался выявить в ней то, что исключает разум: безумие, случайность, феномен историч. непоследовательности — все то, что свидетельствует о существовании " инаковости", " другости" в человеке. Как и все постструктуралисты, он видел в худож. литературе наиболее яркое и последовательное прояв­ление этой " инаковости", к-рой лишены тексты любого другого характера (философ., юридич. и проч.). Естественно, на первый

216 МАРГИНАЛЬНОСТЬ

план при таком подходе выходила литература, " нарушающая" (" подрывающая") узаконенные формы дискурса своим " маркированным" от них отличием, т. е. та литературная тради­ция, к-рая представлена именами де Сада, Нерваля, Ницше. " Фактически, — пишет амер. критик В. Лейч, — внимание Фуко всегда привлекали слабые и угнетаемые социальные изгои — безумец, пациент, преступник, извращенец, — кото­рые систематически подвергались исключению из общества" (127, с. 154).

Проблема безумия в данном аспекте занимала далеко не только одного Фуко; это общее место всего совр. зап. " философствования о человеке", получившего особое распро­странение в рамках постструктурализма и постмодернизма. Практически для всех теоретиков этого направления было важно понятие " Другого" в человеке или его собственной по отношению к себе " инаковости" — того не раскрытого в себе " другого", " присутствие" к-рого в человеке, в его бессозна­тельном и делает его нетождественным самому себе. При этом " тайный, " " бессознательный" характер этого " другого" ставит его на грани или, чаще всего, за пределы " нормы" — психич., социальной, нравственной, и тем самым дает основания рас­сматривать его как " безумного", как " сумасшедшего".

В любом случае при общей " теоретической подозрительно­сти" по отношению к " норме", официально закрепленной в обществе либо государственными законами, либо неофициально устанавливаемыми " правилами нравственности", санкциони­руемые состоянием безумия " отклонения" от " нормы" часто воспринимаются как гарант свободы человека от жесткой детерминированности господствующими структурами властных отношений. Так, Ж. Лакан утверждал, что бытие человека невозможно понять без его соотнесения с безумием, как и не может быть человека без элемента безумия внутри себя. Еще дальше тему " неизбежности безумия" развили Ж. Делез и Ф. Гваттари с их дифирамбами в честь " шизофрении" и " шизофреника", " привилегированное" положение к-рого якобы обеспечивает ему доступ к " фрагментарным истинам" (см. шизофренический дискурс).

Если Делез и Гваттари противопоставляли " больной циви­лизации" капиталистич. общества творчество " подлин­ного" художника, приобретающего в своем неприятии общества черты социального извращенца, то точно также и Фуко проти­вопоставляет любым властным структурам деятельность

МЕТАРАССКАЗ

" социально отверженных" маргиналов: безумцев, больных, преступников и, прежде всего, художников и мыслителей типа де Сада, Гельдерлина, Ницше, Арто, Батая и Русселя. С этим связана и высказанная им в интервью 1977 г. мечта об " идеальном интеллектуале", к-рый, являясь аутсайдером по отношению к совр. ему " эпистеме", осуществляет ее деконст­рукцию, указывая на " слабые места", " изъяны" общепринятой аргументации, призванной укрепить власть господствующих авторитетов: " Я мечтаю об интеллектуале, который ниспро­вергает свидетельства и универсалии, замечает и выявляет в энерции и притязаниях современности слабые места, провалы и натяжки ее аргументации" (84, с. 14).