Возрождение.

Тассо, Торквато

(Tasso, Torquato)

(1544—1595) — итальянский поэт, автор лирических стихотворений, драматической пасторали «Амин­та», («Aminta», 1573), трагедии «Король Торрисмондо» («И ге Torrismondo», 1586), рыцарской по­эмы «Ринальдо» («Rinaldo», 1562), героической поэмы «Освобожден­ный Иерусалим» («Gerusalemme Liberata», 1575—1581), впослед­ствии кардинально переработанной и изменившей даже название на «Завоеванный Иерусалим» («Gerusa­lemme Conquistata», 1593), несколь­ких поэм на религиозные темы — «Сотворение мира» («Mondo Сгеа-to», изд. 1605), «Слезы Девы Ма­рии» («Lagrime di Maria Vergine», 1594), «Слезы Иисуса Христа» («Lagrime di Gesu Cristo», 1594) и др., многочисленных диалогов и трактатов философской, этической и эстетической тематики, среди кото­рых «Рассуждения о поэтическом искусстве» («Discorsi dell'arte poetica», ок. 1567 изд. 1587) и «Рас­суждения о героической поэме» («Discorsi del poema eroico», 1594).

«Аминта» («Aminta») (Ароматическая пастораль, 1573. Пер. М. П. Столярова иМ.А Эйхен-гольца)

Аминта (Aminta) — пастух, влюблен в Сильвию, которая, однако, отвергает его любовь и любовь вообще, ибо служит только Диане и не признает других радостей, кроме радостей охоты. Друг А. Тирсид (в котором Тассо изобразил самого себя) сове­тует ему преодолеть сопротивление Сильвии силой; А. не согласен, но все же идет к ручью, где обычно купается прекрасная охотница, и спасает ее от насилия со стороны влюбленного в нее Сатира. Нимфа Нерина рассказывает ему о гибели Сильвии в пасти волка; А. в отчая­нии бросается с обрыва Весть о ги­бели Сильвии оказалась ложной; уз­нав о самоубийстве А., она раскаи­вается в своей жестокости, и тут обнаруживается, что холодность ее была напускной. Падение А. смягчил густой кустарник; он жив и обрета­ет счастье в объятиях возлюбленной. «Аминта» открывает для жанра дра­матической пасторали эпоху его наивысшего расцвета и стоит у бли­жайшего истока еще более популяр­ного жанра — мелодрамы. Начало лирическое и драматическое здесь полностью уравновешены и гармо­низированы: внешнее действие вы­ведено со сцены; видимое действие ограничено движением чувства; эле­менты трагизма не разрушают об­щей гедонистической атмосферы, но парадоксально с ней сочетаются.

Действие «Аминты» развивается не сценически, как в театре, а описывается очевидцами или участниками на­ряду с передачей тех впечатлений и страстей, которые в них пробудились. Весь интерес «Аминты» — в преры­ваемом хорами лирическом рассказе, идея которого — прославление пастушеской жизни и любви: «если нра­вится— позволено». Это лирическая тема, которая раз­вивается не столько на показе характеров и событий, сколько на описании идиллических чувств. «Аминта»

изобилует живыми описаниями, монологами, сравнения­ми, сентенциями, страстными чувствами. Она проникну­та какой-то музыкальной истомой, полной изящества и тонкости, делающей сладостными даже слезы. Большая простота фабулы, а также стиля помогает, не теряя в изяществе, выигрывать в естественности. То, что произ­водит впечатление недоработки, небрежности, оказыва­ется тончайшим мастерством, при помощи которого ис­кусственному и жеманному быту придан пасторальный вид. Это утонченный мир, и сама его простота — утон­ченность. Современникам эта драма казалась чудом со­вершенства, и, наверное, нет произведения искусства, так тщательно отработанного, как «Аминта».

Никколо Макиавелли (Niccolo Machiavelli)

1459-1527

Мандрагора (Mandragora)

Комедия (1518, опубл. 1524)

Действие происходит во Флоренции. Завязкой служит беседа Калли-мако со своим слугой Сиро, обращенная, по сути, к зрителям. Юноша объясняет, почему вернулся в родной город из Парижа, куда его увезли в десятилетнем возрасте. В дружеской компании французы и итальянцы затеяли спор, чьи женщины красивее. И один флорен­тиец заявил, что мадонна Лукреция, жена мессера Нича Кальфуччи, прелестью своей затмевает всех дам. Желая проверить это, Каллимако отправился во Флоренцию и обнаружил, что земляк ничуть не покри­вил душой — Лукреция оказалась даже прекраснее, чем он ожидал. Но теперь Каллимако испытывает неслыханные муки: влюбившись да безумия, он обречен томиться неутоленной страстью, поскольку со вратить добродетельную Лукрецию невозможно. Остается только одна надежда: за дело взялся хитрец Лигурио — тот самый, что всег­да является к обеду и постоянно клянчит деньги.

Лигурио жаждет угодить Каллимако. Поговорив с мужем Лукре­ции, он убеждается в двух вещах: во-первых, мессер Нича необыкно венно глуп, во-вторых, очень хочет иметь детишек, которых Бог все никак не дает. Нича уже советовался со многими докторами — все в один голос рекомендуют съездить с женой на воды, что совсем не по душе домоседу Нича. Сама же Лукреция дала обет отстоять сорок ранних обеден, но выдержала только двадцать — какой-то жирный священник стал приставать к ней, и с тех пор у нее сильно испортил­ся характер. Лигурио обещает познакомить Нича со знаменитейшим врачом, недавно прибывшим во Флоренцию из Парижа, — по про­текции Лигурио тот, быть может, и согласится помочь.

Каллимако в роли доктора производит на мессера Нича неизгла­димое впечатление: он великолепно изъясняется по-латыни и в отли­чие от прочих врачей демонстрирует профессиональный подход к делу: требует принести мочу женщины, дабы выяснить, в состоянии ли она иметь детей. К великой радости Нича, вердикт выносится бла­гоприятный: его супруга непременно понесет, если выпьет настойку мандрагоры. Это вернейшее средство, к которому прибегали фран­цузские короли и герцоги, но есть у него один недостаток — первая ночь смертельно опасна для мужчины. Лигурио предлагает выход: нужно схватить на улице какого-нибудь бродягу и подложить в по­стель к Лукреции — тогда вредное действие мандрагоры скажется на нем. Нича горестно вздыхает: нет, жена никогда не согласится, ведь эту набожную дуру пришлось уламывать даже для того, чтобы полу­чить мочу. Однако Лигурио уверен в успехе: в этом святом деле про­сто обязаны помочь мать Лукреции Сострата и ее духовник фра Тимотео. Сострата с энтузиазмом уговаривает дочь — ради ребенка можно потерпеть, да и речь-то идет о сущем пустяке. Лукреция при­ходит в ужас: провести ночь с незнакомым мужчиной, которому при­дется заплатить за это жизнью, — как можно решиться на такое? В любом случае она не пойдет на это без согласия святого отца.

Тогда Нича и Лигурио отправляются к фра Тимотео. Для начала Лигурио запускает пробный шар: одна монашка, родственница мессе-Ра Кальфуччи, по случайности забеременела — нельзя ли дать бед­няжке такого отвара, чтобы она выкинула? Фра Тимотео охотно Оглашается помочь богатому человеку — по его словам, Господь °Добряет все, что приносит пользу людям. Отлучившись на минутку, Лигурио возвращается с известием, что надобность в отваре отпала, *™о девица выкинула сама — однако есть возможность совершить

другое доброе дело, осчастливив мессера Нича и его жену. Фра Тчмо-тео быстро прикидывает, что сулит ему затея, благодаря которой можно ждать щедрой награды и от любовника, и от мужа — причем оба будут ему благодарны по гроб жизни. Остается только уговорить Лукрецию. И фра Тимотео без особого труда справляется со своей за­дачей. Лукреция добра и простодушна; монах уверяет ее, что бродяга, возможно, не умрет, но раз опасность такая существует, нужно побе­речь мужа. А прелюбодеянием это «таинство» никак нельзя назвать ибо совершится оно во благо семьи и по приказу супруга, которому должно повиноваться. Грешит не плоть, а воля — во имя продолже­ния рода дочери Лота некогда совокупились с собственным отцом, и никто их за это не осудил. Лукреция не слишком охотно соглашается с доводами духовника, а Сострата обещает зятю, что сама уложит

дочь в постель.

Лигурио спешит с радостной вестью к Каллимако, и тот велит Сиро отнести мессеру Нича пресловутую настойку мандрагоры — сладкое вино с пряностями. Но тут возникает затруднение: Каллима­ко обязан схватить первого попавшегося оборванца на глазах тупицы мужа — уклониться никак нельзя, ибо Нича может заподозрить не­ладное. Хитроумный паразит мгновенно находит выход: в роли Кал­лимако выступит фра Тимотео, а сам юноша, нацепив накладной нос и скривив на сторону рот, станет прогуливаться возле дома Лукре­ции. Все происходит в полном соответствии с планом: увидев пере­одетого монаха, Нича восторгается умением Каллимако менять внешность и голос — Лигурио советует положить в рот восковой шарик, но для начала дает навозный. Пока Нича отплевывается, на улицу выходит Каллимако в драном плаще и с лютней в руках — за­говорщики, вооруженные паролем «Святой рогач», набрасываются на него и волокут в дом под радостные восклицания мужа.

На следующий день фра Тимотео, которому не терпится узнать, чем завершилось дело, узнает, что все счастливы. Нича с гордостью повествует о своей предусмотрительности: он самолично раздел и ос­мотрел уродливого бродягу, который оказался совершенно здоров и на удивление хорошо сложен. Убедившись, что жена и «заместитель» не отлынивают от своих обязанностей, он всю ночь беседовал с Со- стратой о будущем ребеночке — конечно, это будет мальчик. А обо­рванца пришлось чуть не пинками поднимать с постели; но, в общем-то, обреченного юношу отчасти даже жаль. Со своей стороны Каллимако рассказывает Лигурио, что Лукреция прекрасно поняла разницу между старым мужем и молодым любовником. Он ей во всем признался, и она увидела в этом Божье знамение — подобное могло произойти только по соизволению небес, поэтому начатое сле­дует непременно продолжить. Беседу прерывает появление мессера Нича: он рассыпается в благодарностях великому доктору, а затем оба они вместе с Лукрецией и Состратой отправляются к фра Тимо­тео — благодетелю семьи. Супруг «знакомит» свою половину с Кал­лимако и приказывает окружить этого человека всяческим вниманием как лучшего друга дома. Покорная воле мужа Лукреция заявляет, что Каллимако будет их кумом, ибо без его помощи она никогда бы не понесла ребенка. А довольный монах предлагает всей честной компании вознести молитву за удачное завершение доброго дела.

Никколо Макиавелли (Niccolo Machiavelli)

1459-1527

Мандрагора (Mandragora)

Комедия (1518, опубл. 1524)

Действие происходит во Флоренции. Завязкой слркит беседа Калли­мако со своим слугой Сиро, обращенная, по сути, к зрителям. Юноша объясняет, почему вернулся в родной город из Парижа, куда его увезли в десятилетнем возрасте. В дружеской компании французы⁴ и итальянцы затеяли спор, чьи женщины красивее. И один флорен­тиец заявил, что мадонна Лукреция, жена мессера Нича Кальфуччи, прелестью своей затмевает всех дам. Желая проверить это, Каллимако отправился во Флоренцию и обнаружил, что земляк ничуть не покри­вил душой — Лукреция оказалась даже прекраснее, чем он ожидал. Но теперь Каллимако испытывает неслыханные муки: влюбившись до безумия, он обречен томиться неутоленной страстью, поскольку со­вратить добродетельную Лукрецию невозможно. Остается только одна надежда: за дело взялся хитрец Лигурио — тот самый, что всег­да является к обеду и постоянно клянчит деньги.

Лигурио жаждет угодить Каллимако. Поговорив с мужем Лукре­ции, он убеждается в двух вещах: во-первых, мессер Нича необыкновенно глуп, во-вторых, очень хочет иметь детишек, которых Бог все никак не дает. Нича уже советовался со многими докторами — все а один голос рекомендуют съездить с женой на воды, что совсем не по душе домоседу Нича. Сама же Лукреция дала обет отстоять сорок ранних обеден, но выдержала только двадцать — какой-то жирный священник стал приставать к ней, и с тех пор у нее сильно испортил­ся характер. Лигурио обещает познакомить Нича со знаменитейшим врачом, недавно прибывшим во Флоренцию из Парижа, — по про­текции Лигурио тот, быть может, и согласится помочь.

Каллимако в роли доктора производит на мессера Нича неизгла­димое впечатление: он великолепно изъясняется по-латыни и в отли­чие от прочих врачей демонстрирует профессиональный подход к делу: требует принести мочу женщины, дабы выяснить, в состоянии ли она иметь детей. К великой радости Нича, вердикт выносится бла­гоприятный: его супруга непременно понесет, если выпьет настойку мандрагоры. Это вернейшее средство, к которому прибегали фран­цузские короли и герцоги, но есть у него один недостаток — первая ночь смертельно опасна для мужчины. Лигурио предлагает выход: нужно схватить на улице какого-нибудь бродягу и подложить в по­стель к Лукреции — тогда вредное действие мандрагоры скажется на нем. Нича горестно вздыхает: нет, жена никогда не согласится, ведь эту набожную дуру пришлось уламывать даже для того, чтобы полу­чить мочу. Однако Лигурио уверен в успехе: в этом святом деле про­сто обязаны помочь мать Лукреции Сострата и ее духовник фра Тимотео. Сострата с энтузиазмом уговаривает дочь — ради ребенка можно потерпеть, да и речь-то идет о сущем пустяке. Лукреция при­ходит в ркас: провести ночь с незнакомым мужчиной, которому при­дется заплатить за это жизнью, — как можно решиться на такое? В любом случае она не пойдет на это без согласия святого отца.

Тогда Нича и Лигурио отправляются к фра Тимотео. Для начала Лигурио запускает пробный шар: одна монашка, родственница мессе­ра Кальфуччи, по случайности забеременела — нельзя ли дать бед­няжке такого отвара, чтобы она выкинула? Фра Тимотео охотно соглашается помочь богатому человеку — по его словам, Господь одобряет все, что приносит пользу людям. Отлучившись на минутку, Лигурио возвращается с известием, что надобность в отваре отпала, ибо девица, выкинула сама — однако есть возможность совершить другое доброе дело, осчастливив мессера Нича и его жену. Фра Тимо-тео быстро прикидывает, что сулит ему затея, благодаря которой можно ждать щедрой награды и от любовника, и от мужа — причем оба будут ему благодарны по гроб жизни. Остается только уговорить Лукрецию. И фра Тимотео без особого труда справляется со своей за­дачей. Лукреция добра и простодушна: монах уверяет ее, что бродяга, возможно, не умрет, но раз опасность такая существует, нужно побе­речь мужа. А прелюбодеянием это «таинство* никак нельзя назвать, ибо совершится оно во благо семьи и по приказу супруга, которому должно повиноваться. Грешит не плоть, а воля — во имя продолже­ния рода дочери Лота некогда совокупились с собственным отцом, и никто их за это не осудил. Лукреция не слишком охотно соглашается с доводами духовника, а Сострата обещает зятю, что сама уложит дочь в постель.

Лигурио спешит с радостной вестью к Каллимако, и тот велит Сиро отнести мессеру Нича пресловутую настойку мандрагоры — сладкое вино с пряностями. Но тут возникает затруднение: Каллима­ко обязан схватить первого попавшегося оборванца на глазах тупицы мужа — уклониться никак нельзя, ибо Нича может заподозрить не­ладное. Хитроумный паразит мгновенно находит выход: в роли Кал­лимако выступит фра Тимотео, а сам юноша, нацепив накладной нос и скривив на сторону рот, станет прогуливаться возле дома Лукре­ции. Все происходит в полном соответствии с планом: увидев пере­одетого монаха, Нича восторгается умением Каллимако менять внешность и голос — Лигурио советует положить в рот восковой шарик, но для начала дает навозный. Пока Нича отплевывается, на улицу выходит" Каллимако в драном плаще и с лютней в руках — за­говорщики, воорркенные паролем «Святой рогач», набрасываются на него и волокут в дом под радостные восклицания мужа.

На следующий день фра Тимотео, которому не терпится узнать, чем завершилось дело, узнает, что все счастливы. Нича с гордостью повествует о своей предусмотрительности: он самолично раздел и ос­мотрел уродливого бродягу, который оказался совершенно здоров и на удивление хорошо сложен. Убедившись, что жена и «заместитель» не отлынивают от своих обязанностей, он всю ночь беседовал с Со-стратой о будущем ребеночке — конечно, это будет мальчик. А обо­рванца пришлось чуть не пинками поднимать с постели; но, в общем-то, обреченного юношу отчасти даже жаль. Со своей стороны Каллимако рассказывает Лигурио, что Лукреция прекрасно поняла разницу между старым мужем и молодым любовником. Он ей во всем признался, и она увидела в этом Божье знамение — подобное могло произойти только по соизволению небес, поэтому начатое сле­дует непременно продолжить. Беседу прерывает появление мессера Нича: он рассыпается в благодарностях великому доктору, а затем оба они вместе с Лукрецией и Состратой отправляются к фра Тимо­тео — благодетелю семьи. Супруг «знакомит» свою половину с Кал­лимако и приказывает окрркить этого человека всяческим вниманием как лучшего друга дома. Покорная воле мужа Лукреция заявляет, что Каллимако будет их кумом, ибо без его помощи она никогда бы не понесла ребенка, А довольный монах предлагает всей честной компании вознести молитву за удачное завершение доброго дела.

Мандрагора» («Mandragora») (Комедия, возможно, была написана по случаю бракосочетания Аоренцо ди Пьетро Медичи — 1518; первая достоверно известная и прошедшая с большим успехом постановка в Венеции — 1522. Пер. Н. Томашевского)

«Мандрагора» открывает традицию жанра комедии нравов в эпоху Воз­рождения. Неоднократно переводи­лась на русский язык, в том числе А. Н. Островским.

Лигурио (Ligurio) — приживал, по своему театральному амплуа, «пара­зит», роль которого, однако, перера­стает эти первоначальные рамки и становится центральной во всей пье­се. Именно он приходит на помощь Каллимако и наилучшим образом устраивает его отношения с пре­красной Лукрецией. Каллимако — тридцатилетний чело­век, которого два десятка лет тому назад опекуны увезли из родной Фло­ренции в Париж, откуда он теперь и возвращается, увлеченный рассказа­ми о небывалой красоте молодой дамы Лукреции. Кроме того что она хороша собой, она, как выясняется, добродетельна, и хотя Лукреция едва ли любит Ничу, своего богатого про­стофилю мужа, но склонить ее к из­мене представляется почти невоз­можным. За это берется Л., о чем Каллимако рассказывает своему слу­ге Сиро: «Ты знаешь Лигурио, того, что вечно норовит подкормиться за моим столом? Когда-то он был пове­ренным по брачным делам, а потом стал прихлебателем в богатых домах. Но поскольку человек он презабав­ный, то вот мессер Нича и свел с ним дружбу, и Лигурио вечно над Ничей подтрунивает. И хотя Нича за свой стол его не сажает, но иной раз ссужает его деньжишкой. Я нарочно сдружился с Лигурио и открылся в своих чувствах к Лукреции. Лигурио поклялся помогать мне руками и ногами» (I, 1).

Первый план Л. — заманить Лукре­цию на воды, где нравы вольнее, где устраиваются разного рода увеселе­ния. Однако в этом плане есть и свои недостатки; «Ты же знаешь, — объясняет Л. Каллимако, — что на эти воды съезжается народ разный и вполне может сыскаться человек, ко­торому мадонна Лукреция понравит­ся так же, как тебе, да к тому же он окажется еще богаче тебя, да и при­влекательнее» (I, 3). Это тем более вероятно, что Каллимако выигрывает лишь на фоне Ничи, чью глупость вполне уравновешивает своей беспо­мощностью. Без Л. он как без рук Л. решает, что поездка на воды не понадобится, если Каллимако удаст­ся сыграть роль врача, приглашенно­го к Лукреции с тем, чтобы реко­мендовать ей верное средство зачать ребенка: шесть лет она в браке, а детей нет. План Л. состоит в том, что Каллимако пропишет питье для Лукреции и объяснит Ниче, что «тот, который переспит с ней после снадобья, умрет ровно через восемь дней...» (II, 6). Ничу это, естественно, не устраивает, но ему советуют по­жертвовать жизнью какого-либо подгулявшего молодчика, которого можно будет отловить на окрестных улицах и, завязав предварительно гла­за, препроводить в постель к Лукре­ции. Нича быстро сдается. Лукрецию принуждают согласиться, заручив­шись одобрением ее матери и сове­тами подкупленного священника. Все происходит так, как задумал Л: Каллимако, переодетый пьяным прохожим, попадает к Лукреции и уславливается с нею о дальнейших встречах. Начало любви достойно того, кто помог ей осуществиться. Дальнейшее течение любви, вероят­но, будет таким же, каким было ее начало. Цель достигнута, но опороче­на способствовавшими ее достиже-нию средствами. В этом случае сра­зу Же вспоминается тот факт, что Комедия Макиавелли последовала за его «Государем» и может быть рас

смотрена как приложение тех же принципов, только не к сфере поли­тической, а к сфере частной жизни. Л., разумеется, не правитель, а всего лишь «паразит», но превращающий­ся в того, кто правит, без чьего вме­шательства не делаются дела. Не пародия ли он на Государя, не иро­ническое ли подтверждение вынуж­денности обращаться к безнрав­ственным средствам в обществе, ли­шенном как нравственных идей, так и нравственных людей? Каковы люди, таковы и средства, принося­щие успех, таков и тот, кто спосо­бен добиться успеха. Во всяком слу­чае, с помощью Л. Каллимако доби­вается любви, но с его же помощью это чувство, с которого когда-то на­чиналась эпоха Возрождения, оказы­вается теперь опороченным и ли­шенным своего достоинства.