Днепропетровск и Минск 2 страница

Великим постом 1959 года иеромонаху Стефану впервые довелось совершать великий постриг. За несколько дней до это­го были пострижены архиепископом Гурием и две персональ­ные «благодетельницы» старшего монастырского священника. 26 марта он писал родным: «В понедельник на этой неделе м. Ана­стасия («Настенька» [Волощук]) и м. София (Софья Максимовна [Тарасова]) приняли великий постриг (в мантию). Анастасия — мать Евгения, а София — мать Агапита (в честь преп[одобного]

Агапита Печерского — безмездного врача). Как мне сказал владыка [Гурий] — последнее имя он предназначал для меня, но, узнав, что я особенно почитаю преп[одобного] Стефана Мах- рищского, переменил свое решение.

Вчера я сам постригал в мантию 8 рясофорных инокинь — первый раз. Постриг прошел очень удачно для первого раза. После пострига обратился с кратким приветственным словом к новопостриженным сестрам — почти все плакали <...>».

Настала Пасха 1959 года — вторая монастырская Пасха отца Стефана. Но светлая радость днепропетровских христи­ан очень скоро была омрачена: с 21 мая 1959 года архиеписко­па Гурия назначили митрополитом Минским и Белорусским. Духовенство, монашествующие и миряне, горячо полюбив­шие своего архипастыря, буквально оплакивали расставание с ним. Тем более что чувствовался приход новых времен: епар­хию принимал хорошо известный всем в Днепропетровске не­давний ее секретарь протоиерей Виталий Лелюхин, ставший теперь епископом Иоасафом.

Увы, вовсе не как о «добром пастыре», а напротив, как о «на­емнике», потакавшем расхитителям церковных овец (См.: Ин: 10, 11-15), оставил по себе память этот архиерей в Днепропетровской земле. Печальным свидетельством тому—и официальные доку­менты, и воспоминания верных чад Церкви Христовой. В самом деле, из 285 приходов, действовавших в Днепропетровской епар­хии в 1959 году, к 1961 году, когда епископа Иоасафа перевели в Винницу, оставались открытыми лишь 49. Конечно, такое рез­кое сокращение числа действующих церквей явилось прямым следствием новой — хрущевской — волны гонений на религию со стороны советского государства. Однако, как показывает се­годня обращение к документам, очень многое в условиях этого нового безбожного натиска на Церковь на деле зависело от по­ведения и настроя конкретных людей, в особенности — архие­реев, от их принципиальной позиции в отстаивании церковных интересов. И, к сожалению, в этом контексте днепропетровская ситуация 1959-1961 годов рождает лишь непреодолимое чувство недоумения, горечи и стыда. В своем отчете за 1959 год уполно­моченный Совета по делам Русской Православной Церкви при Совмине СССР Я. Днепровский писал в Москву: «О том, что пра­вящий епископ прислушивается к нашим советам и не стремит­ся укреплять устои церкви, говорят и такие факты: в июне, ког­да мною на приеме было устно объявлено Иоасафу о решении по вопросу закрытия Тихвинского женского монастыря в Дне­пропетровске, он в веселом тоне заявил: „Давно бы надо было ликвидировать это кодло”. <...>

В августе 1959 года в гор [оде] Днепропетровске закрыт женский монастырь, в течение года закрыта 21 церква и мо­литвенный дом и ни одной жалобы на неправильные действия местных органов власти не поступало потому, что эти вопросы выполняются строго по установленному порядку <...>.

Вопросов к Совету у меня нет, но есть просьба к Совету о том, что если в случае патриарх обрушится на епископа Иоасафа за большое количество закрытых церквей и молитвенных домов, поддержать Иоасафа, потому что он все для нас делает, но только боится, чтобы патриарх его не наказал».

Итак, к концу 1950-х годов относительное внешнее равно­весие государственно-церковных отношений, неустойчиво со­хранявшееся в стране с 1943 года, нарушилось. Обострившаяся с приходом хрущевской «оттепели» внутрипартийная борьба «прагматиков-государственников» (сторонников, так сказать, «взвешенного», сталинского курса по отношению к Церкви) в 1957 году привела к победе их оппонентов — поборников «воз­врата к ленинским нормам», сторонников идеологического подхода в определении целей церковно-государственной по­литики. В результате под видом изживания последствий культа личности Сталина Церкви и вообще религии в СССР вновь была объявлена жестокая война. Началась она с массированного на­ступления на монастыри. 16 октября 1958 года Совет Министров СССР принял постановление, наряду с прочими антицерковными мерами предусматривавшее сокращение общего числа оби­телей в стране. В числе прочих на скорое закрытие был обречен и Днепропетровский Свято-Тихвинский монастырь.

Иеромонах Стефан предчувствовал надвигавшиеся изме­нения, поэтому заранее принял меры по перемещению своей библиотеки на квартиру к Бояринцевым.

Игумения Евгения вспоминала, как незадолго до закры­тия монастыря ей довелось сопровождать отца Стефана в Пе­тушки к епископу Афанасию. Запомнилось, с какой трогатель­ной любовью общались друг с другом духовный отец и духов­ный сын.

Рано утром 5 августа 1959 года, будучи чредным священ­ником, иеромонах Стефан, как всегда, заранее пришел в храм и стал совершать проскомидию. Неожиданно в церковь во­шли приехавшие без предупреждения представители еписко­па Иоасафа — его личный секретарь и одновременно секретарь епархии протоиерей Константин Стаховский, протодьякон Иа­ков и благочинный Алексий Жбанчиков. Пройдя в алтарь, они потребовали прервать проскомидию. На просьбу позволить совершить литургию ответили отказом. Игумения, подумав, что в чем-либо провинился перед епархиальным начальством лично отец Стефан, просила дать служить второму священни­ку. В ответ на это было объявлено, что служба не состоится, по­тому что монастырь закрывается. Протоиерей Константин взял антиминс и унес его с собой.

Людей удалили из храма.

Отец Стефан, которому пришлось-таки прервать проско­мидию, в слезах, прижав Святую Чашу к груди, направился в свою келью.

На требование старшему священнику монастыря, игуме­нии и монастырскому секретарю срочно явиться в исполком иеромонах Стефан ответил, что в соответствии с правилами субординации он раньше обязан переговорить с архиереем.

Однако епископ Иоасаф представителей монастыря не принял. В исполкоме им объявили, что обитель закрыта рас­поряжением Патриарха и должна быть освобождена к вечеру текущего дня, потому что дети (в монастыре должен был раз­меститься интернат) уже с утра сидят в вагонах на станции.

На изъятые в монастыре деньги всех иногородних мона­хинь снабдили железнодорожными билетами до названного ими пункта назначения и отвезли на станцию. «Местных» раз­везли по домам.

Иеромонаху Стефану от имени епископа Иоасафа предла­галось остаться в Днепропетровске, но он отказался.

Протоиерей Валерий Бояринцев вспоминает: «Отца Сте­фана и отца Антония перевезли с вещами на улицу Старо­городскую, где был церковный дом на две двухкомнатные квартиры, и поселили там. Никаких физических издевательств не было. Разговаривали корректно, собрали все книги и вещи, дали машину и грузчиков и перевезли на квартиру. Пропаж не было. <...>

В сентябре 1959 года мы посещали отца Стефана дома, бывали на службах в Троицком соборе, где он сослужил владыке

Иоасафу. Позже он рассказывал, что владыка Иоасаф усиленно предлагал ему настоятельство в соборе. Отец Стефан сослался на болезнь и просил дать ему отдохнуть. Перед отъездом из Дне­пропетровска он освятил наш дом, благословив меня иконой Бо­жией Матери «Ахтырская» очень хорошей живописной работы.

В сентябре 1959 года в теплый день мы с папой и тетей Ка­тей провожали отца Стефана к поезду в Москву...»

О некоторых обстоятельствах пребывания иеромонаха Сте­фана в столице после Днепропетровска сообщают его духов­ные дети. Протоиерей Александр Куликов, бывший тогда се­минаристом, рассказывал, как будущий епископ навестил его в семинарии. На всю жизнь запечатлелось в сердце маросейского настоятеля буквально отеческое отношение к нему со стороны неожиданного гостя. А.Б. Ефимов вспоминает, что, приехав из Днепропетровска в Москву после закрытия Тихвин­ского монастыря, отец Стефан жил на квартире у своей сестры Елизаветы Алексеевны и однажды зашел проведать свою ста­рую маросейскую знакомую Евгению Александровну Нерсесо­ву, с которой в 1920-х годах они вместе организовывали помощь сосланному священнику Сергию Дурылину. Во время этого по­сещения Евгении Александровны и состоялось уже не детское, как раньше, а «взрослое» знакомство ее внука-студента Андрея со своим будущим духовным отцом. «Он взял и отвел меня к своей сестре, и там мы с ним беседовали, — вспоминает Анд­рей Борисович. — Вскоре после этого он приехал к нам на дачу, на 43-й километр. <...> Ночевал и служил».

Из Москвы иеромонах Стефан ненадолго съездил в Сред­нюю Азию. Архиепископ Василий (Златолинский) помнит, как приехал к нему, тогда еще священнику, в город Талас Киргизской ССР духовный отец. Гостил один или два дня. Приезд отца Стефа­на пришелся на воскресный день, и по просьбе молодого настоя­теля дорогой гость говорил проповедь.

Завершая рассказ о днепропетровском периоде жизни бу­дущего епископа Стефана, остается сказать о том, что к этому времени относится формальное признание советскими орга­нами юстиции несправедливости обвинительного приговора, вынесенного группе «мечёвцев» в 1931 году.

Приложение к групповому следственному делу, по которо­му проходил вместе с другими «клённиковскими» С.А. Ники­тин, содержит определение судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РСФСР от 4 ноября 1958 года. Это опреде­ление явилось результатом пересмотра постановления колле­гии ОГПУ от 30 апреля 1931 года, осудившей за антисоветскую деятельность Сергия Никитина, священника Бориса Холчева, Романа Ольдекопа, Николая Сахарова и других. Формальным основанием для пересмотра дела в 1958 году явилось заявление с просьбой о реабилитации Николая Семеновича Сахарова.

В результате 4 ноября 1958 года судебная коллегия Верховно­го Суда отменила постановление от 30 апреля 1931 года и прекра­тила следственное дело «за отсутствием состава преступления». При этом признавалось, что «в деле кроме кратких показаний лиц, указанных в протесте [судебного прокурора], ничего нет. Ни одного свидетеля по данному делу вообще не допрашива­лось. Каких-либо доказательств, подтверждающих то, что <...> указанные <...> лица являлись участниками антисоветской ор­ганизации, в деле не имеется. <...> В процессе следствия по делу были нарушены процессуальные нормы, и никаких объектив­ных данных, доказывающих виновность перечисленных <...> лиц, органами расследования добыто не было».

Сведений о том, что факт реабилитации был известен иеромонаху (а впоследствии и епископу) Стефану, на сегод­няшний день не имеется.

Несколько оправившись после днепропетровских собы­тий, иеромонах Стефан поехал к митрополиту Гурию в Минск. Здесь он был назначен в клир Минской митрополичьей Кре­стовой церкви в честь Казанской иконы Божией Матери.

Храм этот был особенным. Обычно Крестовые церкви являют­ся домовыми. Эта же располагалась рядом с архиерейским до­мом и — так сложилось исторически — была открытой для по­сещения народом. На деле эта Крестовая митрополичья цер­ковь в то время исполняла в Минске функции кафедральной. И хотя храм, будучи фактически приходским, не имел ни двад­цатки, ни старосты (формально всем ведал сам митрополит), ситуация в нем сложилась весьма сложная.

Монахиня Евгения (Волощук) после закрытия Днепро­петровского монастыря решила съездить в Минск, спросить митрополита Гурия, как ей быть дальше, и была оставлена Владыкой при себе, при Крестовой церкви. Воспоминания игумении Евгении являются основным источником сведений о кратком периоде пребывания в Минске отца Стефана.

Вскоре после перевода архиепископа Гурия из Днепропе­тровска в Минск один из клириков митрополичьего Крестового храма, некий иеромонах Николай, организовал бунт, восстано­вив против своего архиерея часть прихожан. Игумения Евге­ния считает, что на самом деле конфликт был спровоцирован властями. Когда однажды митрополит направлялся на службу в свою Крестовую церковь, возбужденные иеромонахом Нико­лаем люди закрыли входные двери храма, стали тянуть архие­рея за рясу, говорить обидные слова. На выручку пришли ипо­дьяконы, открывшие двери изнутри, митрополит Гурий вошел и служил. Случалось, иеромонах Николай во время бесед с по­жилым архиереем позволял себе кричать на Владыку в полный голос, обзывать и издеваться над ним в его же собственном ка­бинете. Все это святитель терпел с ангельской кротостью.

К приезду отца Стефана в Минск иеромонаха Николая в клире Казанского храма уже не было. Но народ, возбужден­ный скандалистом и подстрекаемый теперь уже кем-то дру­гим, не унимался. Игумения Евгения вспоминала, рассказы­вая о трудностях служения в Минске ее духовных наставни­ков: «Эта чаша не миновала и архимандрита Стефана. <...> Бывало, приходит служить, а бесчинные — за полы одежды, за рясу тащат из храма по ступенькам...

Верующие вступались за своих пастырей. Часто бывали конфликты. Работала в храме тогда одна минчанка из быв­ших партизан, Мария Климентьевна Дехтярь (сейчас она в схиме Мелания), <...> она «приемчики» всякие знала и мог­ла защищать от этих бесчинных мужчин и Владыку, и отца архимандрита:

— Как вам не стыдно!?

К ней уж и люди примыкали. И так, в церкви — абы что... А враг радовался... Такое было время».

Прибыв на новое место, иеромонах Стефан жил в комнате при архиерейском доме. Квартиру найти никак не удавалось, прописки в Минске он так и не получил. Указ о назначении в клир митрополичьей Крестовой церкви был вручен ему лишь после Рождества 1960 года. В те же рождественские дни в Минск в гости к митрополиту Гурию приехал архиепископ Ташкентский и Среднеазиатский Ермоген (Голубев). После этого посещения, где-то в марте, отец Стефан неожиданно по­лучил вызов в Москву, в Патриархию, где выяснилось, что ар­хиепископ Ермоген порекомендовал Святейшему Патриарху Алексию отца Стефана в качестве кандидата во епископы.

Игумения Евгения рассказывает, как собирали все необ­ходимое для архиерейского рукоположения готовившемуся выехать из Минска в Москву ставленнику: «Как-то собрали его: ничего ведь у него не было. Я помню, что мы с еще одной схимницей помогали. Облачение срочно пришлось переши­вать и чистить. Владыка Гурий пожаловал отцу Стефану пана­гию и митру. А мне сказал:

— У меня-то мантии нет, чтобы дать ему. Свою-то я отдал...

У митрополитов ведь — голубая. А пойти купить не так-то и просто было <...>.

Где-то в загашниках все же нашли отцу Стефану какую- то мантию, старую. Починили, постирали, так и поехал, как только вызвали его».

Москва

Итак, исполнились давнее пророчество блаженной Матреши и предсказание епископа Афанасия (Сахарова): архимандри­ту Стефану было предложено принять архиерейство. А.Б. Ефи­мов рассказывает со слов самого Владыки: после смерти ар­хиепископа Макария (Даева) оказалось свободным место по­мощника митрополита Крутицкого и Коломенского Николая. Тогда же, находясь в Минске, в гостях у митрополита Гурия, архиепископ Ермоген встретил отца Стефана (Никитина) и вскоре предложил Патриарху Алексию архимандрита Сте­фана на это место. Святейший принял минского архимандри­та, пригласил к себе в покои, больше часа с ним разговаривал. Кандидат Патриарху понравился и был направлен к митропо­литу Николаю, который также после часовой беседы согласил­ся взять его к себе в помощники. Вскоре архимандрит Стефан определением Священного Синода был назначен на Можай­скую кафедру.

В воскресный день з апреля 1960 года состоялось его наречение во епископа Можайского, викария Московской епархии. Чин наречения совершали: Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий, митрополит Крутицкий и Коломенский Николай, митрополит Кировоградский и Ни­колаевский Нестор, архиепископ Ташкентский и Среднеази­атский Ермоген и епископ Дмитровский Пимен (будущий Па­триарх).

При наречении во епископа архимандрит Стефан сказал: «Ваше Святейшество и богомудрые архипастыри! По воле Бо­жией, благословением Святейшего Патриарха и Священного Синода, я, недостойный, призван к епископскому служению.

Никогда я не дерзал и помышлять о столь великом, ска­жу— величайшем служении, какое доступно человеку. По сво­ему воспитанию и образованию я был подготовлен к иной дея­тельности, а именно к деятельности врача, и в течение многих лет занимался врачеванием телесных недугов людей.

Страшусь величия сана, боюсь ответственности перед Бо­гом и если принимаю и ничтоже вопреки глаголю, то только лишь исполняя послушание, как монах, опасаясь нарушить волю Божию, реченную через архипастырей.

Я много лет служу священником Святой Православной Церкви, но монашество принял недавно. Кроме исполнения за­поведей Божиих, как всякий христианин, монах должен при­нести от себя в дар Богу — и блаженны те, которые от „младых ногтей” принесли как дар — нетронутые духовные дарования. Я же, недавний монах, могу принести Богу лишь нищету духов­ную и оскудение крепости телесной. Но твердо верю и уповаю: хотя мой духовный сосуд и скудельный, но Божественная благо­дать укрепит меня, ибо сила Божия в немощи совершается. Вспо­минаю слова апостола Павла, читанные мною при посвящении в чтеца: „Ибо, хотя Он и распят в немощи, но жив силою Божиего; и мы также, хотя немощны в Нем, но будем живы с Ним силою Божиего в вас” (2 кор. 3: 4). И хочется воскликнуть с апостолом: „Все могу о укрепляющем мя Иисусе Христе” (Флп. 4: 13), только не отступила бы от меня благодать Божия ради грехов моих.

Святейший Владыко и вы, богомудрые архипастыри! По­молитесь о мне, недостойном, чтобы ниспослал на меня Го­сподь Свою Божественную благодать, всегда „немощная врачу- ющи и оскудевающая восполняющи”. Не лишайте меня, святи­тели Божии, своих мудрых отеческих наставлений. Аминь».

Рукоположение состоялось в день Благовещения Пресвя­той Богородицы, 7 апреля, в Московском Богоявленском па­триаршем кафедральном соборе. Хиротонию совершали те же архиереи, что и чин наречения, вместе с приехавшим из Мин­ска митрополитом Гурием.

Перед вручением жезла епископу Стефану Святейший Патриарх отметил, что новопоставленный явил себя «добрым делателем на ниве Христовой, благоговейным и непостыдным служителем алтаря» и по достоинству принял епископский сан. А в ответ на слово архимандрита Стефана об испытывае­мом им благоговейном страхе перед величием архиерейского служения Патриарх призвал ставленника положиться на бла­гость Господа и благодать таинства и со смирением перед

Божией волей отдать «все свои силы и всю ревность» на ис­полнение архипастырского долга. Он также отметил, что но­вый епископ имел возможность ежедневно вблизи видеть под­виг архипастыря, подразумевая служение митрополита Гурия в Днепропетровске, а затем и в Минске. И посоветовал при всех трудностях, которые встретятся в служении, находить ободре­ние в размышлении о судьбах Божиих и в уповании на Божий Промысл.

Вручая архиерейский жезл епископу Стефану, Святейший Патриарх сказал: «Приими жезл сей, как знамение даруемой тебе от Бога власти духовной для указания пастве, вручаемой тебе, спасительного пути Божия и вместе для отражения от нея опасностей, лежащих на сем пути».

Забегая вперед, можно сказать, что эти патриаршие наказы в совершенстве были исполнены Преосвященным Стефаном.

А пока он приступил к своим новым обязанностям, начав прием посетителей в Новодевичьем монастыре. Сразу же ему было поручено Патриархом к Великому Четвертку (то есть через неделю после рукоположения) приготовить все необхо­димое для освящения святого мира. «Я <...> чувствую, —от­мечал митрополит Гурий, рассказывая в Минске о первых по­слушаниях нового московского епископа, — с какой любовью, с каким усердием, с какой заботой и теплотою все это он дела­ет». В Страстную седмицу и на Пасху епископ Стефан сослу­жил Святейшему Патриарху Алексию в Богоявленском Патри­аршем кафедральном соборе.

Вернувшись в Минск с хиротонии епископа Стефана, вла­дыка Гурий обратился к прихожанам Крестовой церкви с пропо­ведью о недавнем ее священнослужителе. Говоря о жизненном пути новопоставленного архиерея, митрополит свидетельство­вал, что еще до принятия протоиереем Сергием монашества он уже был как «монах без пострижения». И из множества его добродетелей особо выделял глубокую веру и кротость, пояс­няя: «Вера не такая, что, когда хорошо, так веришь, а как только

какая-нибудь напасть, так шатаешься, нет! Он много испыты­вал и трудного, и скорбного; и ничто его не пугало, а наоборот, укрепляло его твердую и глубокую, сердечную веру. <...> А вто­рое, что, вероятно, и вы заметили в нем доброе, — это его кро­тость, необычайная кротость. <...> И вот эта кротость-то, она, как сказано в Евангелии Иисусом Христом, «наследит землю» (наследит себе положение). И вот его кротость, которую он при­лагал во всяком своем слове, во всяком своем деле — везде — и наставляла больше, чем какой-нибудь гнев или суровость. Его кротость известна была всем людям. <...> А мне потом еще Патриарх говорил: „Как он мне нравится! ” И действительно, может он нравиться!..»

Епископу Стефану довелось стать архипастырем Церкви Хри­стовой в очень тяжелое для нее время.

Как отмечалось, приутихшие было в годы Великой Отече­ственной войны гонения на религию вновь начали набирать обороты. Уже 7 июля 1954 года ЦК КПСС в своем постановлении «О крупных недостатках в научно-атеистической пропаганде и мерах ее улучшения» потребовал от всех партийных органов, Министерства высшего образования СССР, Министерств про­свещения союзных республик, комсомольских организаций всех уровней «покончить с запущенностью антирелигиозной работы, развернуть научно-атеистическую пропаганду».

Газеты и журналы вновь наполнились антирелигиозными публикациями в стиле «Воинствующего безбожника». Но из-за борьбы внутрипартийных течений маховик гонений раскручи­вался с переменным ускорением и по-настоящему набрал обо­роты как раз к концу 1950-х годов. С новой силой развернулась антирелигиозная пропаганда, в которой активно использова­лись ренегаты как из мирян, так и из бывших священников. С 1958 года стали закрывать монастыри и храмы. Церковные учреждения были обложены огромными налогами, за неуплату которых духовенство привлекалось порою и к уголовной ответ­ственности с наказанием вплоть до лишения свободы на 3 года.

В феврале 1960 года был смещен со своего поста предсе­датель Совета по делам Русской Православной Церкви при Со­вете Министров СССР Г.Г. Карпов, который, как казалось руко­водству страны, недостаточно подходил на роль гонителя. Его место занял В.А. Куроедов — партийный функционер, в про­шлом идеологический работник, готовый беспощадно гро­мить Церковь.

Шло настоящее гонение, хотя и не кровопролитное, как в 20-е и 30-е годы, но не менее планомерное и решитель­ное. Безбожники обещали вскоре показать миру последнего оставшегося в России попа.

Став архиереем в такое страшное время, епископ Стефан оказался на переднем фронте борьбы Церкви за свою самосто­ятельность, борьбы с посягательствами государства на саму христианскую веру. И хотя архипастырем ему довелось быть совсем недолго, свой долг Владыка выполнил с честью. Еще одно предсказание святителя Афанасия сбылось: архиерейство оказалось для епископа Стефана тяжелым крестом.

Принимая духовенство и членов приходских советов церк­вей Москвы и Московской области, он не мог не огорчаться, сталкиваясь с фактами противостояния двадцаток и настояте­лей. Миря конфликтовавших со священниками старост, Влады­ка уговаривал последних не выносить сор из избы. Е.В. Апушкина вспоминает рассказы епископа Стефана, как он в ответ на аргументы скандалившего старосты спрашивал:

— А вы православный?

-Да.

— Тогда подойдите к настоятелю и возьмите у него благо­словение.

Безусловно, огромной нагрузкой для Владыки была долж­ность председателя Хозяйственного Управления Московской епархии.

Много служил он совместно с Патриархом в столичном Богоявленском кафедральном соборе, в Троице-Сергиевой лавре, в храмах Московской области: в Покровской церкви села Хомутова, в Казанской села Шеметова, в храмах сел Жига­лева, Туголеева, Аксиньина, поселка Болшево, в церкви святых Богоотец Иоакима и Анны города Можайска и других.

Посещал архипастырь подведомственные ему храмы и для проверки на предмет соблюдения устава. Скромно приехав, незаметно вставал у порога, а после службы делал необходи­мые замечания и указания священнику.

Сам епископ Стефан очень любил молиться в малом собо­ре Донского монастыря в честь Донской иконы Божией Мате­ри, где был погребен Святейший Патриарх Тихон. Службы там совершал причт храма Ризоположения, что на Донской улице.

Лично испросив благословения Патриарха Алексия, Владыка служил там преимущественно в честь русских святых, празд­нование памяти которых часто отходит на второй план при со­впадении с памятью святых древних.

Конечно же, служил он и в Ризоположенской церкви, где проживал в небольшой комнатке, дверь которой вела прямо в храмовый придел. Там же размещался раньше и его предше­ственник архиепископ Макарий. Каковы были условия жизни епископа Стефана в этот период, рассказывают многие духов­ные дети Владыки.

Комната была не слишком удобной, тем более что здесь же располагалась храмовая ризница. А.Б. Ефимов вспоминает:

«Относительно свободно можно было к нему туда прихо­дить. <...> Комнатка его располагалась прямо в церкви и была довольно тесная и душная, такой каменный мешок. А у него сердце было слабое, в частности — после Средней Азии. Как войдешь в притвор храма — маленькая дверца. На ней надпись: „Соблюдайте благоговейную тишину”. Сразу за две­рью „кухонька” крошечного размера — просто малюсенький проход в пол квадратного метра, где тетя Катя готовила Вла­дыке еду, весь чад шел к нему в комнату. Один шаг через эту самую тети Катину прихожую, и ты уже у Владыки. Прямо — письменный стол. За ним спальня — отделенная книжными шкафами кровать и что-то еще. На тыльной стороне шкафов висели какие-то ковры. Справа — дверка, ведущая напрямую в храм; ночью Владыка выходил туда молиться. Надо сказать, ничего и нужно-то не было, когда он так вот сидел за столом и весь радостью светился... У меня фотография сохранилась».

Быт Владыки был чрезвычайно простым. В сущности, для себя ему мало что требовалось. Рассказывает прото­иерей Валерий Бояринцев: «Сидим за столом в его комнате в Ризоположенской церкви. Владыка Стефан сам — в простом латаном подряснике. Показывал мне подарки Патриарха Алек­сия — панагию и крест. Рассказывал, что за камни их украша­ли. Потом показал деревянный резной иерейский крест и сказал, что он очень ему дорог, так как был вырезан в лагере. Я дал „умный” совет: нужно, мол, его украсить, и можно носить.

— Да, да, — согласился он и больше ничего не сказал.

Заметив мой взгляд, направленный на латочки на его под­ряснике, сказал:

— Дома — можно... А на богослужение нужно надевать лучшее».

Книжные шкафы со множеством книг были старые и без стекол в дверцах. Как-то на предложение духовного сына, студента, подыскать новый шкаф архипастырь ответил, что главное — не то, какой шкаф, и не то, какие корешки у книг, а то, каковы книги по сути, по содержанию.

Тетя Катя, бывшая при Владыке келейницей, вынужде­на была ночевать прямо в храме на раскладушке. Часто здесь же на ночь перед отпеванием ставились гробы с покойниками. Преданная старушка ради духовного отца благодушно терпела все эти неудобства. В какой-то момент в Патриархии епископу Стефану обещали найти казенную дачу, где мог бы в более под­ходящих условиях жить больной и немолодой уже архиерей, но «не в правилах Владыки было напоминать о своих личных нуждах».

Зато нуждам Церкви он посвящал себя всецело.

«Сколько самых разных людей у него бывало в Ризополо- женском храме — по 17-18 человек в день; тяжелейшие судьбы и обстоятельства. И он старался выправить, помочь», — вспо­минает А.Б. Ефимов.

Вскоре после того как владыка Стефан приступил к сво­им многочисленным обязанностям в Московской Патриархии, в здании канцелярии Святейшего он встретил попавшего в беду священника Димитрия Тяпочкина (будущего архимандрита Се­рафима). Стоит напомнить, что после закрытия Днепропетров­ского Свято-Тихвинского монастыря архимандрит Стефан отка­зался от места настоятеля в Днепропетровском кафедральном соборе, которое ему с настойчивостью предлагал епископ Иоасаф (Лелюхин). После отъезда архимандрита Стефана в Москву епископ Иоасаф назначил на это место как раз отца Димитрия Тяпочкина, переведя его из храма села Михайловки Кринического района Днепропетровской области.

Иерей Димитрий, ревностный пастырь, исповедник, 14 лет проведший в лагерях за веру, стал проповедовать и без устали исповедовать людей, потекших к нему в собор огром­ным потоком. Долго власти, активно трудившиеся над уни­чтожением веры в народе, этого не потерпели, отец Димитрий был лишен «регистрации» и в двухдневный срок выдворен из Днепропетровской области. С тем он и появился в канце­лярии Патриарха в Москве. Епископ Стефан, выслушав его, воскликнул:

— Вот это самое готовили для меня! — имея в виду пред­лагавшееся ему епископом Иоасафом настоятельство.

Владыка Стефан, походив по инстанциям, через митро­полита Николая (Ярушевича) смог посодействовать отцу Ди­митрию в восстановлении для него возможности служить. И здесь же, в здании Патриаршей канцелярии, епископ Лео­нид (Поляков) пригласил иерея Димитрия к себе в Белгород­скую епархию. Надо заметить, что по тем временам такое «легкое» возвращение регистрации хорошему священнику было событием практически чудесным. Епископ Стефан, ко­нечно же, рад был помочь ревностному пастырю, пострадав­шему от властей за добросовестное исполнение своего долга.