Ленинабад

Приход ленинабадского молитвенного дома в честь равноапо­стольной Марии Магдалины уже несколько лет существовал в атмосфере непрекращающейся распри. К моменту появле­ния там протоиерея Сергия Никитина несколько священников успело смениться, не добившись нормализации обстановки. Чтобы лучше представить себе, к какому подвигу должен был готовиться отец Сергий Никитин, выезжая на место нового на­значения, полезно обратиться к документам Совета по делам Русской Православной Церкви за 1948-1951 годы. В одном из от­четов уполномоченных Совета того времени содержится копия обращения архиепископа Гурия (Егорова) к уполномоченному по Узбекской ССР М.Н. Тормашеву. Желая получить консульта­цию по юридическому аспекту проблемы архиепископ Гурий до­вольно подробно описал возникшую в Ленинабаде ситуацию.

Дело заключалось в следующем: в ответ на ряд заявлений членов ленинабадского прихода, образовавшегося «явочным порядком» еще «до издания постановления СНК СССР № 1325 от 28.Х1—43 г. “О порядке открытия церквей”», в начале февра­ля 1951 года при участии Епархиального управления была про­ведена реорганизация общины храма в честь равноапостольной Марии Магдалины в Ленинабаде. Двое приходских священников оказались переведены архиереем на другие приходы, новым на­стоятелем стал протоиерей Митрофан Марковский. После про­верки хозяйственной и финансовой деятельности молитвенного дома была переизбрана двадцатка, новый состав которой утвер­дили архиепископ Гурий и уполномоченный по Таджикистану.

Однако состав двадцатки оказался неугоден протоиерею Митрофану, который пытался заменить ее членов по свое­му усмотрению. Жалобы представителей церковного актива архиерею на своего настоятеля вскрывали довольно грубый характер этих попыток. Нетерпимость, оскорбления, непримиримость царили на собраниях двадцатки, часто приводя к срыву заседаний. Вина настоятеля в глазах архиепископа Гу­рия серьезно отягчалась еще и тем, что, не желая давать двад­цатке отчета о расходовании им приходских средств, протоие­рей Митрофан упорно пытался включить в ее состав уволенно­го ранее за хищение церковного имущества бывшего старосту, что не могло не вызывать вполне определенных подозрений.

Противостояние привело к тому, что 17 февраля 1952 года прямо в храме на заседании двадцатки произошла драка меж­ду двумя группами церковного актива, в результате «более по­терпевшие» обратились с жалобой в прокуратуру.

Вслед за этим архиепископом Гурием из Ташкента в Ле­нинабад были командированы члены Епархиального управ­ления — секретарь епархии архимандрит Иоанн (Вендланд) и протоиерей Феодор Семененко. В их присутствии очеред­ное собрание двадцатки прошло спокойно. На нем, несмотря на недовольство настоятеля, были практически восстановле­ны прежние, одобренные ранее архиепископом Гурием соста­вы церковного совета и ревизионной комиссии.

Дальнейшее развитие событий дает понять, насколько трудным было в то время положение епархиальных архиере­ев, организационные решения которых вступали в силу лишь с санкции вовсе не церковного органа — Совета по делам Рус­ской Православной Церкви. Какие злоупотребления могли возникать из-за этого фактического двоевластия, показывает продолжение ленинабадской истории.

Архиепископ Гурий утвердил вновь избранный состав цер­ковного совета и ревизионной комиссии, о чем писал в личном письме уполномоченному. Это письмо, так же как и протокол заседания двадцатки, благочинный протоиерей Петр Страдомский должен был передать уполномоченному по Таджикской ССР В.П. Гавришу, но не передал: товарищ Гавриш уехал лечить­ся на курорт.

Сославшись на содержание телефонного разговора с упол­номоченным, благочинный известил архиепископа Гурия и ленинабадскую двадцатку, что В.П. Гавриш не одобрил переизбра­ния и оставляет на своих местах прежний состав церковного со­вета и ревизионной комиссии. Таким образом, новоизбранный состав двадцатки так и не был допущен протоиереем Митрофа­ном Марковским к исполнению своих обязанностей, несмотря на благословение архиерея.

Как было сказано выше, к моменту отъезда из Курган- Тюбе назначенного на ленинабадский приход протоиерея Сергия Никитина протоиерей Петр Страдомский уже был от­странен от должности благочинного. Протоиерей же Митро­фан Марковский все еще продолжал оставаться настоятелем ленинабадского прихода.

Покинув место своего прежнего настоятельства, протоиерей Сергий поехал в сторону Ташкента, задержавшись в соответ­ствии с письменным благословением архиепископа Гурия на несколько дней в Сталинабаде, где ему пришлось дожидать­ся приема у уполномоченного по Таджикистану (отдохнувший на курорте В.П. Гавриш как раз сдавал дела преемнику). Обно­вив свою регистрацию и тем самым получив разрешение вла­стей на служение в Ленинабаде, он продолжил путь в Ташкент, в Епархиальное управление, за назначением на новый приход. Архиепископа Гурия в Ташкенте не оказалось. Он освящал храм в туркменском городе Мары (до 1937 года называвшемся Мерв), знакомом отцу Сергию еще по времени прохождения им университетской врачебной практики. Секретарь епархии архимандрит Иоанн (Вендланд) встретил приехавшего про­тоиерея и выдал ему бумагу, в которой сообщалось, что предъ­явитель последней назначен вторым священником молитвен­ного дома города Ленинабада. На словах было добавлено, что архиерей благословляет отца Сергия пока присматриваться к обстановке, а указ о назначении его настоятелем вышлет не­сколько позже.

Протоиерей Сергий приехал в Ленинабад (теперь он вновь называется по-древнему Ходжентом) — старин­ный уездный, а теперь областной город на берегу реки Сыр- Дарьи — 19 октября 1952 года. Храм в честь святой равноапо­стольной Марии Магдалины, по размеру в полтора раза боль­ше курган-тюбинского, находился в прекрасном состоянии и имел все необходимое. Был и псаломщик, и два хора — пра­вый и левый — со своими регентами, не говоря уже о полном комплекте богослужебных книг. Дом причта — через дорогу от храма — своей основательностью нисколько не напоминал курган-тюбинскую кибитку священника. Климат — мягче курганского и сталинабадского, во всяком случае, лето не та­кое тягостное и изнурительное, как там. Однако душевно протоиерей Сергий сильно страдал. Это страдание сквозит в его письмах из Ленинабада: «Общее впечатление: конечно, храм лучше, благоустроеннее. Мне уже не придется быть од­ним в з-х лицах — и попом, и дьяконом, и дьячком; все на сво­ем месте, но что-то не по душе мне здесь. Что будет, не знаю. Да будет воля Божия!

Лизочек, сходи к дедушке, расскажи ему, что он скажет? Напиши его мнение. Попроси помолиться за меня, мне трудно. Прошу и у вас, родных и знакомых, молитвенной помощи».

Позже он напишет об этом времени в письме к Е.С. Надеж­диной: «Такая тягота легла мне на душу, что самые тяжелые дни, проведенные мною на Вишере, во внутреннем смысле показа­лись более легкими, чем здесь. Внутри возник трудный душев­ный кризис. При помощи Божией и по молитвам близких людей, живущих и отшедших (в том числе, чувствую это, и незабвенно­го о. Василия), были даны силы преодолеть этот кризис».

По штату в Ленинабаде имелось два священнических ме­ста и одно диаконское. Однако довольно долго, вплоть до отъез­да из Ленинабада протоиерея Митрофана, священников было трое. Все это время вновь прибывшего протоиерея заметно угнетала двусмысленность его положения на приходе. Не мог он не принимать близко к сердцу и заметных переживаний на­стоятеля, предчувствовавшего скорую свою отставку.

«0[тец] Марковский встретил меня любезно, но очень сдержанно. <... > Он спросил меня в упор, по-хорошему: „О. Сер­гий, скажите мне все откровенно и без хитрости, каково поло­жение дела”. Я ответил так: архиепископа я не видел и не имел поэтому с ним беседы; назначение, подписанное архиман­дритом, я дал ему, о. Митрофану, а что будет дальше — надо ждать, но, думаю, что троих здесь не будет, если в штате двое. Я не сказал неправды, но не поставил точки над „и”. Но вся­кая хитрость и дипломатия настолько чужды мне и тягостны, что они тяжелым бременем ложатся на мою душу. Лучше было бы прямо назначить меня настоятелем. Мне чудится какой-то безмолвный укор и упрек в обращении со мной о. Митрофана. Скажу: он безукоризнен со мною, хотя и сдержан. Да он и дол­жен быть именно таким. Не знаю, но когда я смотрю на о. Ми­трофана, у меня сердце переворачивается, и я несколько раз уходил к себе в комнату и плакал».

Трое священников составили чреду, по которой один слу­жил седмицу, являясь одновременно и главным совершителем треб, другие помогали, затем происходила смена. Службы — каждый день, утром и вечером. Отношения с сослуживцами у отца Сергия, как сам он писал родным, были «самые хоро­шие», однако душевный покой не восстанавливался.

«Жизнь моя здесь до некоторой степени искусственная; <...> положение <...>, как говорится, межуличное. В самом деле, получил от архиепископа указ о настоятельстве, еще на­ходясь в Кургане; получил от благочинного справку уполномо­ченного, где подтверждается мое настоятельство, а о. Митро­фану пришлось предъявить справку, где я назначаюсь штат­ным священником, а не настоятелем. Архимандрит, отправляя меня в Ленинабад, сказал от имени архиепископа <...>, что через неделю, много через 2, я получу указ о настоятельстве.

Вот уже з недели, как я здесь, — и ни гу-гу. Не думай, что я хочу этого настоятельства; дай Бог, чтобы его совсем не было. Не в том дело, а в том, что, будучи вторым священником, я не могу войти в самую толщу отношений церковно-приходского совета, о. Марковского, двадцатки и этой пресловутой Догад- киной. Мне сказал архимандрит: „Вы пока приглядывайтесь”. Если я буду так жить не 2 недели, а и 2 года, все равно я не смогу войти в отношения, создавшиеся в здешнем молитвенном доме. А эта неопределенность чрезвычайно плохо действует на меня. Хорошо ли, плохо ли, но если я настоятель, я и буду действо­вать, как могу и как мне подсказывает совесть. А это прозяба­ние ни к чему не ведет».

Разделенность прихода на две партии, одна из которых выступала за протоиерея Митрофана, другая враждовала против него, определяла атмосферу взаимоотношений при­хожан и друг с другом, и со священниками, поставленными окормлять приход. Практически сразу после приезда в Ленина­бад нового священнослужителя обе группировки попытались склонить его на свою сторону. Но прибывший пастырь с самого начала сознательно занял позицию строжайшего нейтралите­та. «Тут как-то приходили ко мне поодиночке 2 старухи, начали что-то говорить об о. Митрофане (это, значит, из партии Догад- киной); но я сейчасже одернул их и сказал, что если они хотят приходить ко мне за советом или духовной надобностью — мой дом всегда для них открыт, — но что я и слушать не хочу ника­ких нашептываний, никаких сплетен. Так и ушли ни с чем».

Получив информацию о том, что у старух «с новым священ­ником не вытанцовывается», предводительница оппозицион­ной настоятелю партии Александра Алексеевна Догадкина сама попыталась путем ряда хитростей «покороче познакомиться» и «приручить» отца Сергия через известное ему еще с Курган- тюбинских времен семейство Толмачовых (знакомство, правда, было не из самых приятных). Толмачов, или Ефимыч, регент левого хора, хитрый, опасный и неискренний человек, здесь, в Ленинабаде, сумел причинить протоиерею Митрофану Мар­ковскому много неприятностей, «подведя его даже лишний раз под неудовольствие архиерея». Однако, несмотря на все стара­ния, «мадам Догадкиной» так и не удалось втянуть отца Сергия в партийные игры.

Хотя методы «приручения», примененные к нему, и давали некоторое представление об атмосфере, царившей в приходе, но само временное положение второго священника не позво­ляло будущему настоятелю не только активно воздействовать на ситуацию, но даже и по-настоящему вникнуть в ее суть.

19 ноября 1952 года он писал своей племяннице: «Завтра исполняется месяц, как я здесь. А положение все еще невыяс­ненное, какое-то ложное, хотя, впрочем, в этом есть и положи­тельный момент, а именно: если бы я сразу приехал как насто­ятель, то могла бы меня встретить одна из партий камнями. Не думай, что я фигурально выражаюсь, — нет, в буквальном смысле. <...> Состояние какое-то неопределенное. Мои собра­тья: о. Митрофан очень хитрый и неискренний человек, хотя очень приятен в обращении; о. Константин (с которым, по- видимому, мне придется служить как настоятелю) человек не­плохой, искренно верующий, начитанный, неглупый, недурно говорящий проповеди, но как-то моя душа не созвучна с ним. <...> Так что здесь, пожалуй, больший затвор, чем был в Кур­гане. Что хорошо здесь, так это река: спокойная, величествен­ная, плавная, огромная. Я могу неопределенное время сидеть на берегу и наслаждаться — и всегда ухожу с миром в душе».

Весь конец ноября протоиерей Сергий проболел: пропотел во время крестин, а затем продрог в церкви на воскресной все­нощной, в результате простудился. В начале декабря 1952 года он, так и не оправившийся от сильнейшего насморка и ангины и лежащий с субфибрильной температурой, наконец получил из Ташкента долгожданный указ о назначении его настояте­лем ленинабадского храма.

«За 1, 5 месяца, несмотря на „искусственную”, как я выра­жаюсь, жизнь, — писал новый ленинабадский настоятель се­стре в Москву, — ко многому пригляделся, и ни за что здоровое зацепиться нельзя. Как только буду чувствовать себя лучше, по­еду в Ташкент для личных переговоров с архиепископом. Очень тяжелое сейчас у меня состояние — и физическое, и душевное. Положиться не на кого: везде или явные, или тайные недобро­желатели. Не знаю, чем все это кончится».

Продолжение было печальным. Поток жалоб в Совет по де­лам Русской Православной Церкви от ленинабадских прихо­жан не прекращался. Недоброжелательность, отсутствие люб­ви к Богу и ближнему, стремление во что бы то ни стало на­стоять на своем продолжали толкать ленинабадских «братьев» судиться «перед неверными» (: Кор. 6: 6). После обнародования указа о снятии протоиерея Митрофана Марковского с долж­ности настоятеля уполномоченный получил телеграмму уль­тимативного содержания. В ней прихожане требовали вос­становить протоиерея Митрофана в его прежней должности, а в случае отказа грозили закрыть молитвенный дом на замок и никого в него не пускать. Одновременно «верующие» проси­ли уполномоченного приехать в Ленинабад, чтобы лично разо­брать их конфликт.

Итак, желаемое умиротворение не достигалось. Требо­вался совет епархиального архиерея, и протоиерей Сергий, едва оправившись от болезни, поехал в Ташкент для встречи с ним. В ответ архиепископ Гурий обещал для очередной по­пытки усмирения мятежного прихода прислать ему в помощь архимандрита Иоанна (Вендланда) и протоиерея Феодора Семененко.

В Ташкенте протоиерей Сергий Никитин встретил при­ехавшую из Москвы Марию Николаевну Соколову (впослед­ствии монахиню Иулианию), направлявшуюся в Фергану к священнику Борису Холчеву, настоятелю тамошней церкви во имя преподобного Сергия Радонежского. В 1951-1952 годах Мария Николаевна писала иконы для алтарной преграды это­го храма. В основном иконы были выполнены на холстах в сте­нах Троице-Сергиевой лавры, а затем переправлены в Фергану и уже там, на месте, приклеены на деревянную основу. Для завершения работ Мария Николаевна вместе со своей уче­ницей Екатериной Сергеевной Чураковой и приезжала к отцу Борису.

О поездке Марии Николаевны отцу Сергию Никити­ну было известно заранее, она должна была передать ему из Москвы позолоченный наперсный крест. Из Ташкента вы­езжали вместе, в смежных вагонах (Фергана расположена по той же дороге, что и Ленинабад, но вдвое дальше от Таш­кента). Внезапно почувствовав себя плохо, протоиерей Сер­гий перешел в вагон к Марии Николаевне. С приступом сте­нокардии (или, по-старому, грудной жабы), крайне опасным для жизни, едва успели довезти его до узловой станции Урса- тьевской, где оказали необходимую помощь, а затем перепра­вили в Ленинабад. В письме к родным от 28 декабря 1952 года больной писал: «Сейчас я совершенно нетрудоспособен. По­лучил месячный отпуск для лечения. Наверно, не останусь для лечения в Ленинабаде, а поеду в Ташкент <...> Чувствую себя лучше, но неважно: все держатся боли в области сердца, левой руке; одышка, общее отвратительное состояние, зави­сящее, по-видимому, от некоторого удушения всего организ­ма (недостаточное снабжение кислородом). Вы не тревожь­тесь, Господь милостив. Страшна не смерть, а страшен грех, отделяющий нас от Жизни.

Приехали, как и было обусловлено в беседе с архиепи­скопом, для упорядочения дел в приходе архимандрит Иоанн и о. Федор Семененко. Но я лежу и не могу им помочь, и это волнует меня — надо для лечения уехать отсюда».

На I января 1953 года в клире молитвенного дома Марии Магдалины в городе Ленинабаде числились «настоятель Ники­тин С.А., протоиерей; Бедняков К.Н., священник; Сергеев Д.И., диакон». Но фактически по-настоящему к исполнению на­стоятельских обязанностей в этом «тяжело больном» приходе протоиерей Сергий приступить так и не успел. Коронарные явления, похожие на приступы стенокардии, один из которых случился по дороге из Ташкента в Ленинабад, на деле оказа­лись симптомами начинавшегося брюшного тифа.

13 марта 1953 года уже распоряжением нового епархиаль­ного архиерея — епископа Ермогена (Голубева) — протоие­рей Сергий Никитин из города Ленинабада Таджикской ССР был переведен настоятелем в Покровский собор города Са­марканда Узбекской ССР. Собственно, епископ Ермоген на­значил протоиерея Сергия на свое прежнее место служения, откуда сам он I марта 1953 года был рукоположен во еписко­па Ташкентского и Среднеазиатского. Архиепископа Гурия за месяц до того переместили на Саратовскую кафедру.