Курган-Тюбе

В документах Совета по делам Русской Православной Церкви при Совете Министров СССР иерей Сергий Никитин значит­ся настоятелем Курган-Тюбинского молитвенного дома (так уполномоченные часто именовали в своих отчетах православ­ные среднеазиатские храмы) с 24 декабря 1950 года.

Сохранившиеся с того времени письма отца Сергия позво­ляют достаточно много узнать об обстоятельствах его жизни в Средней Азии. Кроме этих писем и документов Совета по де­лам Русской Православной Церкви, источниками по данному периоду его служения являются воспоминания духовных де­тей Владыки.

Курган-Тюбе Кулябской области Таджикской ССР — «край света» по определению самого иерея Сергия Никити­на — представлял собой типичный среднеазиатский горо­док со смешанным населением, где можно было встретить русских, таджиков, узбеков, армян, осетин, грузин, евреев, греков. Удаленность его от административных центров ил­люстрирует время пути от Ташкента до Курган-Тюбе: сна­чала поездом двое суток до Сталинабада, потом — через горный хребет либо 12 часов по узкоколейке, либо около трех-четырех часов на автомобиле. Довольно высокие горы значительно ближе горизонта, глинобитные одноэтажные домики («кибитки», как именовало их местное население), резко континентальный климат, улицы, густо засажен­ные деревьями. Летом — страшная пыль и невыносимая жара, зимой — холод. Основное средство передвижения местных жителей — верхом на верблюдах и ослах, в горах паслись бараны, немного коров и козы. Вот что представлял собой город Курган-Тюбе в то время.

О простоте и скромности быта священника Сергия Никити­на говорит описание, данное его сестрой Е.А. Стурцель, в октя­бре 1951 года в течение месяца гостившей у брата-иерея: «Ки­битка (это дом из глины) очень приличная, просторная. В ней две комнаты, разделенные несплошной перегородкой. В первой комнате, вроде канцелярии, стоит стол с хозяйственными] книгами, счетами и бумагами. Сейчас поставили еще одну кро­вать, на которой спит Серженька. Здесь же стоит печь, которую заново перекладывали; надеемся, что она будет давать тепло. Потом висит рукомойник, и у окна — маленькая тумбочка. В другой комнате, как войдешь, налево — кровать, на которой я сплю, стол, в углу — полочка с иконами, в другом углу наи­скось шкапчик с посудой и бельем. Очень чисто, стены побеле­ны. <...> Весь участок совершенно изолирован и обнесен кру­гом высокой сплошной глиняной оградой, которая называется дувалом. Внутри этого двора помещаются молитвенный дом, кибитка священника и с другой стороны кибитка сторожихи, 2 уборные — одна наша, другая общая, посреди двора колодезь. На ночь ворота запираются на замок. Собачонка Тузик <...> очень скрашивает Серженькину жизнь».

Жилище священника не было приспособлено к зиме, а мо­литвенный дом не отапливался вовсе, и новый настоятель пер­вое время очень страдал от вездесущего холода. Но, несмотря на это, отец Сергий весь отдался храмовому богослужению.

«Ты спрашиваешь, зачем я прибегнул к такому героическо­му средству, как облить руки кипятком? — писал он в одном из своих писем того времени. — А что же было делать? Весь­ма важный и ответственный момент, паузы делать нельзя, а у меня полная анестезия рук: ни Чаши, ни других предметов не ощущаю; хорошо еще, что догадался».

Новому курган-тюбинскому священнику пришлось мно­гое менять в сравнении с прежним порядком.

Его предшественник был человеком то ли совсем тем­ным, то ли недобросовестным и корыстолюбивым. Во всяком случае, в поисках наживы он легко потакал суевериям (напри­мер, больных детей накрывал какими-то ковриками, которые должны были их вылечить). Причем активно «гастролировал» с этими «требами» по всей Вахшской долине, за что и был уво­лен епископом Гурием.

Привыкшие к такому грубому магизму местные жители, естественно, невзлюбили нового настоятеля, не пожелавшего потакать суевериям, а вместо «ковриков» призвавшего христи­ан обращаться к церковным таинствам, и богослужений почти не посещали. Клирошане, сторожа и остальное «ближайшее окружение» также стали высказывать свое недовольство вво­димыми новшествами. При прежнем настоятеле служб было не так много — весьма урезанная всенощная под воскресенье и воскресная литургия, если не случалось великих праздни­ков на неделе. Новый священник сразу значительно удлинил службу, ввел ежедневные вечерние богослужения, добавил ли­тургию в субботу. Псаломщик тут же возроптал, и вскоре при­шлось обходиться без его услуг.

Вышедший из подполья 55-летний иерей Сергий Никитин, до этого 15 (а возможно, и почти все 25) лет служивший тайно, весь погрузился в исполнение своих священнических обязанно­стей. В марте 1951 года он писал племяннице в Москву: «Я до та­кой степени поглощен своей работой, что <...> времени не хва­тает: то служба, то надо к проповеди готовиться и для этого пере­читать соответствующую литературу, обратиться к подлиннику, т.е. Священному Писанию, углубиться в него, поразмыслить, составить план; то — требы, то, наконец, самая неприятная для меня вещь — составление и ведение приходно-расходной кассо­вой книги и приходно-расходной материальной книги. Васень­ка, кстати, я не знаю хорошенько, что такое „сальдо”. Обязатель­но напиши бухгалтерское определение, мне это нужно».

Со средствами было очень плохо, для уплаты налога при­ходилось даже занимать у родных и близких.

С приходом весны превозмогание постоянного холода сменилось борьбой с изнурительной жарой. «Числа с 24 марта сразу наступило лето — такое, как у нас в июне. Служу в под­ряснике, надетом только на кальсоны (без рубашки), и все равно спина вся мокрая. Воздуха не хватает, голос у меня сла­бый, непоставленный. Я применяю огромные усилия, чтобы говорить громко, — и обливаюсь потом, весь в изнеможении. Что же будет в июле? Боюсь и думать». И это при том что «по­года в этом году не такая жаркая, как в прошлые годы, все удивляются, а таджики говорят, что „урус привез с собой из Москвы холод”».

В храме новому настоятелю прислуживали сыновья печ­ника сироты Степа и Коля, гречата. Он очень полюбил маль­чиков, заботился о них, и те отвечали ему взаимностью. Как- то в Прощеное воскресенье на службе богомольцев не было, но иерей вышел говорить проповедь.

— Кому же Вы будете говорить? — спросил Степа. — Ни­кого ведь нет.

— Людей нет, но храм полон Небесных сил, имя и буду го­ворить.

Ответ поразил мальчика, но удовлетворил его.

Архиепископ Мелитон (Соловьев) рассказывал о жизни священника Сергия Никитина в Курган-Тюбе: «У него в при­ходе было, как он мне говорил, 15 национальностей. Было много православных из бывших магометан, и они подавали записки с такими вот именами: Абдурахман, Измаил и тому подобными. И надо было поминать так, потому что эти име­на православные, но только в переводе: Абдурахман — это Авраам, например. <...> Его очень любили в Курган-Тюбе, он всегда там ходил в ряске. <...> Когда он шел по тротуару, ему уступали дорогу все тамошние жители. Когда он при­ходил в библиотеку, все стояли в очереди, а ему открывали свободно дверь:

— Батюшка, пожалуйста, смотрите и выбирайте любую книгу, какую нужно, вот табуреточка».

Местное население и даже власти относились к священни­ку неплохо, тем горше было терпеть «от своих», не оставляло чувство одиночества и оторванности от действительно близких людей. Даже до архиерея добраться было крайне затруднитель­но: «Очень хотелось бы проехать в Ташкент, но не знаю, удастся ли. Дело в том, что сейчас сезон отпускников, студентов, курор­тников и т[ак] далее, и т[ак] далее. На самолете не достанешь места, а ехать с поездом долго, да и на него нужно взять билеты, а я „человека не имам”, который бы все это устроил к благопо­лучному концу, тем более что нужно уладиться в очень сжатый срок — с понедельника до субботы. В субботу я должен уже быть у себя, так как воскресного дня пропустить нельзя. Буду стараться, а там не знаю, что выйдет!»

6 апреля 1951 года иерей Сергий писал своей крестной доче­ри Наталье Петровне Сосновской: «Я живу одиноко; моя бедная Паша, если и выздоровеет (на что мало надежды), не сможет жить со мной. Кроме того, и условия жизни и климат здесь тя­желые, так что ей, старому человеку, они были бы не под силу.

Очень бы хотелось взять отпуск в конце лета и приехать в Москву, но не знаю, дадут ли в этом году отпуск, а если да­дут, смогу ли собраться с силами и приехать. Очень это дорого. И к себе ждать никого не могу тоже из-за этих же причин. Ко­нечно, лучше бы самому приехать.

Утешение нахожу в богослужении; душа моя тогда умиро­творяется, испытываю состояние покоя — а потом опять начи­наются всякие шероховатости и неприятности. Меня и преду­преждал епископ, что буду терпеть от „лжебратии”, которая является главной язвой современного церковного общества. И власти, и общественность — все относятся хорошо, а вот свои „верующие” — от них приходится терпеть».

Случались, однако, проблемы и с властями. Например, заместитель председателя Курган-Тюбинского горисполкома Базаров стал требовать от нового настоятеля составления и предоставления в горисполком списков верующих его прихо­да с подробными данными, что было, конечно же, нарушением прав верующих даже по букве советского законодательства. И хотя Базарову начальством впоследствии было разъяснено, что таких данных он требовать не вправе, можно себе пред­ставить, что пришлось испытать отцу Сергию, так как по даль­ности расстояний информация о возникшей проблеме могла дойти до епархиального архиерея отнюдь не скоро. Об этом инциденте становится известно из доклада Гавриша В.И., упол­номоченного Совета по делам Русской Православной Церкви по Таджикской ССР, которому епископ Гурий высказал свою претензию по данному вопросу в октябре 1951 года.

На службах приходилось обходиться без псаломщика, никого найти на это место так и не удалось: не было вообще никого из мало-мальски культурных людей, способных читать на клиросе, хотя певчие, пусть и «безграмотные до неприли­чия», но все же имелись. Священнику самому необходимо было как-то восполнять все эти недостатки.

Несмотря на трудности, отец Сергий сумел изыскать сред­ства и затеял фундаментальный ремонт храма: сделали крышу и потолок, настелили новый пол в алтаре и на амвоне, все это заново покрасили, была благоустроена и храмовая террито­рия. Верным помощником священника в хозяйственных делах оказался староста Василий Петрович Луковкин. Настоятель Курган-Тюбинского храма писал в Москву сестре уже в ав­густе 1951 года: «Если будет случай, спроси Клавдию, нельзя ли будет приобрести Общую минею и Цветную триодь, а так­же Октоих. Наш храм купил бы, пересылка за наш счет. Так­же спроси, нельзя ли будет достать серебряно-вызолоченную чашу, такой же дискос и звездицу, а также серебряное кадило. Сколько будет стоить? Указать отдельно цену каждого предме­та. Мы хотим приобрести для церкви. Относительно моего возглавления хозяйственной жизни прихода могу сказать в циф­рах следующее: на 1-ое июля 1950 г. у моего предшественника был остаток 160 руб. 04 коп.; на I июля 1951 г. остаток выразилея в сумме 28336 руб. 46 коп. Вот результаты моего хозяйство­вания и ведения дела».

Огромной отрадой, конечно же, были гости, приезжав­шие к заброшенному на «край света» священнику, невзирая на дальность расстояний. Кроме сестры Елизаветы Алексеев­ны, в Курган-Тюбе в январе 1952 года десять дней гостил друг отца Сергия и замечательный христианин Николай Василье­вич Шилов — главврач лепрозория в городе Кзыл-Орда (Ка­захстан). В своей лечебнице для больных проказой Николай Васильевич ввел ежедневное совместное утреннее молитвен­ное правило, которое сам и возглавлял. Присланная из Москвы в результате кляузы специальная комиссия Наркомздрава (произошло это еще до 1946 года, когда тот был переимено­ван в Минздрав) подтвердила сообщавшиеся в доносе факты и передала о том по начальству. Однако из-за высокого профес­сионализма и известности Николая Васильевича Наркомздрав не смог найти доктору равноценной замены и вынужден был смириться с религиозностью главврача и с установленным им в кзыл-ординском лепрозории распорядком.

Поскольку время приезда Николая Васильевича совпало с Крещением Господним, курган-тюбинский иерей благосло­вил гостю исполнять обязанности псаломщика, и тот, к вели­кой радости друга, и пел и читал на службе.

Конечно, посредством писем или передач священник Сер­гий Никитин общался и с ташкентскими своими друзьями. Много помогало ему семейство протоиерея Феодора Семененко, а также настоятель ферганского храма священник Борис Холчев. Время от времени приходилось бывать в Сталинабаде, там отец Сергий неизменно останавливался в доме благочин­ного по Таджикистану протоиерея Петра Страдомского и его матушки Прасковьи Федотовны, всегда с добротой относив­шихся к курган-тюбинскому священнику.

В годы своего среднеазиатского служения отец Сергий через сестру Елизавету Алексеевну и племянницу Валерию часто обра­щался за духовным советом и молитвой к «дедушке», заштатно­му московскому священнику Константину Всехсвятскому. Дру­зья и духовные дети также оказывали посильную помощь, и не только молитвенную. Например, еще летом 1951 года из столицы в Курган-Тюбе при соблюдении всех правил конспирации иерею Сергию Никитину по почте была отправлена посылка со священ­ническим облачением. В отправке принимали участие Е.В. Ам­барцумов, В.И. Гоманьков и священник Михаил Соловьев (впо­следствии архиепископ Мелитон).

Перед тайно служившим в течение долгого времени иереем Сергием Никитиным после выхода из подполья встало много новых задач. Поэтому весьма интересными представля­ются строки его писем, свидетельствующие о новом практиче­ском и духовном опыте, приобретенном после года легального служения. «Во время разговора у меня, как ты знаешь, бывает „э, э”, а вот, слава Богу, проповеди всегда говорю гладко, и ни­когда „э, э” не было. Стал говорить и служить гораздо уверен­нее, также все жесты, действия, походка и пр[очее]. Раньше мне казалось, что все на меня смотрят, и я смущался, а теперь я одинаково служу и в пустом, и в наполненном молящимися храме». «Стал лучше понимать людей в связи с своим трудом, а мой труд — это громадная школа терпения. Я всегда знал это, но в масштабах ошибался. Прошу у Бога только терпения, терпения и терпения. Недаром Сам Спаситель сказал: „Претерпевый до конца, той спасен будет»”.

Во второй половине июня 1952 года священник Сергий Ни­китин был возведен архиепископом Гурием (Егоровым) в сан протоиерея. После возвращения из отпуска, во время которого новоиспеченный протоиерей Сергий съездил в Москву, архи­епископ сообщил ему, что желает перевести его из Курган-Тюбе «на большое место и в большой город». Причем существовала альтернатива: либо вторым священником Сталинабадского храма и одновременно благочинным по Таджикистану, либо настоятелем Ленинабадского храма. Оба варианта не сулили ни мира, ни спокойствия, так как в первом случае отец Сергий автоматически оказался бы в двойственном положении одно­временно и начальника, и подчиненного по отношению к про­тоиерею Петру Страдомскому. Настоятель Сталинабадской церкви Петр Страдомский только что был снят с должности благочинного и, несмотря на дружественное расположение к отцу Сергию, имел все же характер весьма непростой.

Второй вариант был еще более тяжелым, так как в ленинабадской общине уже в течение долгого времени бушевало жестокое пламя раздоров.

Через некоторое время выяснилось, что уполномоченный отклонил кандидатуру протоиерея Сергия на должность бла­гочинного, мотивировав это тем, что «Никитин служит очень мало, и его пока преждевременно выдвигать на такое ответ­ственное место». Отпускать же не доставлявшего ему никаких неприятностей священника из Таджикистана в какие-либо предложенные архиепископом Гурием приходы Киргизии или Туркменистана чиновник тоже не захотел, думая о собствен­ном спокойствии. Итак, протоирею Сергию Никитину пред­стояло быть ввергнутым в «ленинабадское пламя».

Но до начала октября еще нужно было оставаться на ме­сте. И тут не обошлось без искушений: пришлось уволить сторожиху, во время отпуска настоятеля поселившую у себя в кибитке какого-то пьяницу и дебошира. А вслед за приня­тием на ее место другой старушки-певчей во время уборки храма произошла кража с престола наперсного серебряно- вызолоченного настоятельского креста — памяти о протоие­рее Константине Ровинском.

«Вот видишь, какие неприятности на меня обрушились! — писал протоиерей Сергий по этому печальному поводу сестре. — И мое сердце начинает остывать от Кургана — как будто меня внутренне приготовляют к перемене места. Я, как пророк Иона, „огорчился даже до смерти”».

С 23 сентября по з октября 1952 года у протоиерея Сергия Никитина в Курган-Тюбе гостила И.С. Мечёва. Она помогала ему собраться для переезда на новое место назначения.

Сдав дела новому настоятелю, протоиерей Сергий отбыл в Ленинабад. Сам он так описывал свой отъезд из Курган-Тюбе: «Последний день, проведенный мною в Кургане, был день преп[одобного] Сергия, что очень утешило меня в моем новом послушании и в моем странствовании. 5-го в воскресенье го­ворил прощальное слово; многие плакали, и я прослезился. Говорил о том, что мне не хотелось бы уезжать из Кургана, где много было положено моих сил и в храме которого осталась часть моей души и моего сердца.

В Кургане за последнее время было тихо, спокойно, безмя­тежно. И мы всегда ищем для себя приятного, тихого и покой­ного, но Господь посылает нам не то, что для нас приятно, а то, что полезно, — полезно, конечно, для бессмертной части наше­го существа, нашей души. И поэтому необходимо подчинить­ся без ропота и без неудовольствия воле Божией. Просил мою паству с любовью принять моего заместителя и жить между собой в мире и согласии».

«Мои ребята осиротеют без меня. Колюшка плакал горькими слезами, узнав о моем переводе, и я, утешая его, также плакал. Степа также плакал. Старухи мои огорчены: они привыкли к проповедям, а сейчас, по-видимому, этого не будет <...>.

Странно чувствую себя: я уже не хозяин здесь — все пол­номочия мои кончились, — и вдруг все стало чужим. Хочет­ся поскорее приехать „к себе”, хотя бы в Ленинабад. Получив туда назначение, сначала расстроился, и „уны во мне дух мой, во мне смятеся сердце мое”, а потом успокоился, предав себя Воле Божией. Постараюсь по совести разобраться в тамошней неурядице, а там — что Господь даст. Из Кургана еду в Ташкент по вызову архиепископа, а из Ташкента поеду в Ленинабад...»