Характера понимания 5 страница

А кто-то из студентов вдруг (каких чудес не бывает!) захочет предложить такой список, в котором называемые имена будут связаны по характеру и преемственности развиваемых мыслителями идей, то есть внутренними отношениями – такими, которые определены природой самих философских концепций, – ведь не имена как таковые интересны, а имена как метки соответствующих философских учений. Тогда субстрат предъявляемой системы может оказаться, к примеру, такого вида (" идеи одного мыслителя, допустим, Платона, содержат идеи другого, скажем Сократа, а отношение между мыслителями именно этим и определено"):

([ ia ( _*{ iia É iiia } ) ]) t · { { iia É iiia }® ia }.

Конечно, есть и другие способы ответа на вопрос. Идеи предшественников могут включаться не полностью, а частично, использоваться для формулировки не сходных, а альтернативных суждений, или, допустим, структура одной философской системы либо какой-то ее признак могут быть соотнесены со структурой другой по произвольной своей части или только по некоторому аспекту, и т.д. Каждый из этих способов ответа мог бы быть выражен на ЯТО. В каждом из вариантов ответа преподаватель (ориентируясь на свои предпочтения) обнаружит какой-то из видов и ту или иную степень целостности. Именно это и оценивается затем, независимо от осознания преподавателем собственной шкалы оценок, в терминах " помнит", " знает", хорошо или не очень " понимает" предмет, " способен представить объект нетривиальным образом" и т.п.

Но обратим внимание на то, чт о мы делаем, оценивая степень целостности как степени " связности".

В [272, С. 29-34] Уёмовым предложено использовать для неколичественного измерения мер целостностей разных типов

именно " эталон" структурной целостности, или " связности", или, соответственно, " когерентности" в собственном смысле слова. Было принято необходимое условие всякой связи: связь имеет место тогда, когда отношение одного объекта вместе с тем является отношением другого (авторский пример: развал колес железнодорожных вагонов связан с шириной железнодорожной колеи; в нашем примере – обоснование платоновской онтологии связано с сократовской майевтикой и концепцией познания как воспоминания; перевод текста связан с оригиналом, если отношения оригинала воспроизведены). Формально это можно выразить так (здесь " Связь " – символ метаязыка):

Связь (ia · iia)® { [ a (_* a)]Þ [ a (_* a)] } (5.7)

Рассматривая консеквент этой импликации как структуру системной модели всякого связного списка, Уёмов получил путем подстановок и других преобразований ряд значений структурной целостности, которые различимы по степеням. Предполагалось, естественно, что при обнаружении связи в объекте целостность его оказывается выше, чем при ее игнорировании, а мы добавим, что объект в этом случае воспринимается как более понятный (бессвязная речь непонятна, как и природные явления, связь между которыми не обнаружена). В общем случае формально выразимы и различимы по степеням многочисленные виды связности, которые зависят, с одной стороны, от того установлена ли связь между всего лишь только некоторыми (минимальная когерентность) или же произвольными (максимальная когерентность) ч астями, э лементами, п ризнаками, с войствами, а трибутами (" чепсами " – в терминологии ЯТО); промежуточные случаи описываются отношениями на(к) " произвольной чепсе, от чего-то отличающейся", " чепсе, отличной от того, что зафиксировано" и т.д.

С другой стороны, должен учитываться и тип неопределенности не только субстрата, но и самой устанавливаемой структуры – является ли она опять-таки просто " некоторой", " только некоторой" (т.е. с оператором ограничения L) или, скажем, утверждается, что " произвольное" отношение некоторого компонента связного списка является каким-то отношением другого компонента. Примером последнего случая мог бы служить ответ нашего студента, связавшего философию Сократа и Платона, если бы он, полагая, будто Платону полностью удалось передать

сократовскую индуктивную диалектику, усилил свое суждение по формуле (5.7), предложив консеквент вида:

... [ A (_* a)]Þ [ a (_* a)].

По-видимому, рост связности по обоим основаниям – субстратному и стуктурному – еще больше усиливает общую целостность системы и делает наше понимание вещи " все более хорошим".

Аналогичным образом могут распределяться по степеням и другие виды целостности. Подробное рассмотрение и соотнесение всех этих видов друг с другом, а так же со значениями других системных параметров, потребовало бы специальной работы. Наградой автору могла бы служить рациональная теория успешного понимания. Нашей же задачей, напомним, является лишь обоснование адекватности применения системного подхода к анализу " понимающих" процедур, а потому ограничимся здесь только некоторыми общими соображениями.

Та или иная высокая степень целостности концепта, субстрата и структуры не обязательно детерминируют друг друга, но при наложении усиливают интегральную целостность и, соответственно, повышают доверие к пониманию – вплоть до объявления его истинным, на что и указывает широкий интерес к концепции когерентности. Любопытно проследить, как именно по наличию целостности не только оцениваются знания учащихся, но и принимаются или отвергаются научные гипотезы или, скажем, различные интерпретации текста. Вот, к примеру, история с дешифровкой знаменитого Фестского диска (См.: [139]).

Предложено уже несколько десятков интерпретаций надписи на этой глиняной табличке. А начиналось все с синтаксических попыток дать экстернальное толкование этого текста, безотносительно к его смыслу – с поисков внешнего сходства знаков диска со знаками известных систем письменности: египетской, малоазийской (хетто-лувийской), критской. Каждая из этих попыток, естественно, сопровождалась и попытками интернального семантического системного представления самого текста. Когда в 1911 г. Дж. Хемпль предложил читать таблицу по-гречески, пользуясь правилам кипрского слогового письма, то переводу (адекватному ли?) поддались только первые 19 строк одной стороны диска. Смысл текста тогда показался чисто ритуальным.

Однако другие исследователи, опираясь как будто на те же синтаксические методы (иконографический, акрофонический, статистический), построили уже другие по концептам семантические системы: указания о раздаче земельных наделов, гимн в честь Зевса и Минотавра, автоописание диска как печати, военное донесение, военный гимн, фрагмент исторической хроники, рассказ о гибели Атлантиды, рассказ о звездном небе и т.д.

Не оставляет впечатление, что каждый из исследователей предполагал свой концепт заранее и подбирал под него такую семантическую структуру, которая в какой-то мере ложилась на субстрат (сами знаки) с его предполагаемой синтаксической структурой. Но другие исследователи отвергали очередную интерпретацию именно по критерию целостности: дешифровка казалась либо неполной, либо незавершенной, либо недостаточно упорядоченной, либо недетерминирующей.

Но больше всего претензий вызывала недостаточная степень структурной целостности переводов. И в самом деле, трудно принять такой, например, перевод С.Дэвиса (фрагмента стороны В таблички): " Я поставил печать, я отпечатал, я поставил печать, оттиски, много я отпечатал моих отпечатков прочных, я оттиснул, я отпечатал оттиски печатей, отпечатки,...я оттиснул, я отпечатал, я отпечатал, я оттиснул, я отпечатал..." и т.д. Кто знает, может быть как раз эта дешифровка истинна, может быть именно это и запечатлел древний автор. Возможно, это была пробная вещь ученика гончара, желавшего посмотреть, как получается его работа, а смысл был ему так же безразличен, как человеку, " расписывающему" свою ручку. Но… современному читателю трудно с этим примириться. Мы хотели бы понять послание не как почти несвязный список столь гомогенных вещей. Убедительной окажется только высоко целостная интерпретация – даже если она ложна!

В целом ситуация с расшифровкой Фестского диска на сегодняшний день выглядит может быть примерно так:

([{ a · a, iia, { iia ® a } } (_* { a · а, iiia, { iiia ®

® a } }) ]) { t, [(t')“t”]}

Ясно, что степень понимания этого текста (не с точки зрения каждого дешифровщика, а с позиции научного сообщества) остается низкой – и по концепту, и по структуре, и даже по субстрату,

но она все же несколько выше, чем в 1908 г., когда все три дескриптора могли быть выражены только свободными списками.

Однако представим себе, что когда-нибудь будет достигнуто всеобщее согласие, и понимание текста примет такой простой вид:

ia Þ ( [ Lа (_* Lia)] ) Lt (5.8)

Строго говоря, даже понимание в смысле (5.8) еще не предел целостности. Можно представить себе вырожденный случай, когда смысл текста лишь в том и состоит, чтобы представить грамматику только данного текста, как это бывает с уникальными кодами шифровок. Тогда мы имели бы такую редкую ситуацию:

ia Þ ( [ Lt (_* Lia)] ) t

Такое максимально целостное (абсолютное) пониманиепо всем дескрипторам (опять же независимо от его фактической истинности), с одной стороны, как будто является идеальной целью всякого процесса понимания, к нему стремятся и получают от него удовлетворение, но, с другой стороны, подтверждая пословицу " лучшее – враг хорошего", указывает на его (понимания как процесса) конец, на его тотализацию, на вырождение, коллапс в догму, поскольку понимание, которому предписано быть абсолютным, и есть догма. На такое " догматическое" понимание, не предусматривая каких-либо разночтений, ориентированы (достигают ли – это уже другой вопрос) научные конструкты. Но с того же начинаются и всякий фундаментализм – от религиозного и политического до внутринаучного. Примеры подобного коллапса всем хорошо известны. Не об этом ли свидетельствуют и все случаи идеологизации теорий?

В свою очередь, абсолютное понимание, кроме максимальной целостности, можно характеризовать и другими значениями системных параметров, в частности, упорядоченностью, функциональной зависимостью элементов, нестабильностью и нестационарностью (люди гораздо чаще меняют свои догмы, " абсолютное понимание", чем это принято считать, как раз из-за его ригидности; потому-то и ненадежны любые тотальные идеологии), а так же валидностью – ведь об обычном понимании не скажешь, что оно " сильное", а о догматической убежденности именно в этом духе и высказываются: догма должна быть " крепкой" – только тогда она чего-то стоит. Абсолютное понимание

ликвидирует простор для доброкачественного релятивизма, плюрализма, толерантности.

Максимальная целостность понимания требует от него свойства быть внутренней системой. В самом деле, если объект представлен только такой структурой, то субстрат просто по своей природе, естественно обязан обладать указанной структурой, не может ею не обладать. Догматические принципы человека поэтому воспринимаются как неотъемлемые характеристики личности, а их смена – как смена типа личности. В постсоветский период с его изменением догматов заявления типа " Я стал совершенно другим человеком" широко распространены, звучат слишком часто, чтобы их можно было отнести за счет неискренности заявляющих.

Сам же факт возможности характеризовать различные степени понимания набором значений системных параметров, с которыми коррелирует целостность, как раз и объясняет обращение исследователей то к признаку полноты, то к признакам завершенности, детерминированности, упорядоченности, валидности и др.

Какие гносеологические выводы из всего этого следуют?

Во-первых, это довольно странный на первый взгляд вывод о том, что понимание, которое практически всеми признается (и вполне основательно, если помнить о его осмысляющей, а не воспринимающей направленности) феноменом субъективным, чуть ли ни интимным, действительно может получать объективную, или, лучше сказать, интерсубъективную оценку: лучшее понимание то, которое более целостно. Понимание доступно объективному контролю даже больше, чем установление истинности – нет нужды ждать прагматических подтверждений со всеми сопутствующими проблемами верификации и фальсификации.

Во-вторых, процедура измерения степени понимания объекта, хотя зачастую и выполняется интуитивно – путем эмпатии, вслушивания в язык, неосознанного пребывания в герменевтическом круге и т.д., все же поддается вполне рациональному измерению. Вопреки распространенной точке зрения (См., к примеру, фундаментальные труды Г.Кайбурга мл. [321] или К.Берки [25]), измерение не обязательно связано с измерением количества и численным выражением. У нас речь шла о качественном соотнесении степеней понимания. И именно такого типа рациональное " взвешивание" с помощью системного метода,

по-видимому, адекватно не только анализу гносеологических проблем, но и иных проблем, обычно относимых к сфере гуманитарного познания – везде, где количественные соотношения перестают быть интересными. Можно сказать, что критерий понимания даже более рационален, чем критерий истины – ведь он не требует выхода во внетеоретическую область.

В-третьих, возвращаясь к вопросу о " кончине теории познания", мы еще раз должны отметить, что гносеология (или эпистемология, если это предпочтительнее) выжила бы даже в том случае, если бы вовсе перестала интересоваться проблемой обоснования истины. Ничто не мешает строить теорию познания, по крайней мере, как теорию понимания, причем строить по методологическим канонам архитектоники научных теорий.

В такой теории могли бы быть поставлены многие из тех вопросов, которые ставятся герменевтикой, включая не только оценку степеней понятности, но, скажем, еще и вопросы глубины и широты понимания, которые было бы естественно связать с анализом соотношения понимания экстернального и интернального видов, а также с проблематикой соотнесения систем и подсистем.

Более четко в такой теории могли бы быть сформулированы и известные вопросы о совместимости концептуальных каркасов, возможностях перевода, а соответственно, и вопросы организации взаимопонимания, поднимаемые в герменевтике, психологии, когнитологии, политологии.

5.2.3. Взаимопонимание и несовместимость концептуальных каркасов. Одной из причин появления специальных языков науки была, наряду с необходимостью иметь экономные, оперативные и эвристичные средства познания, еще и прагматическая потребность исследователя быть однозначно понятым в ходе научной дискуссии. Хотя в полном объеме эта задача вряд ли решаема, в частности, из-за неизбежной полисемии первичных, или, как их называл Рассел, " элементарных", " неопределяемых", " примитивных", понятий, лежащих в основаниях всякой концепции, все же ход рассуждений ученого может быть всегда эксплицитно отслежен благодаря интернациональным и межпарадигмальным языкам, в первую очередь, языкам логики и математики.

Хуже обстоит дело с коммуникациями в натуральных языках. Здесь – почти по И.Губерману:

У нас пристрастие к словам –

совсем не прихоть и не мания;

слова необходимы нам

для лжи взаимопонимания.

Правда, к известной тютчевской мысли о невозможности изречь мысль правдиво не все относятся как к бытийной трагедии. Скажем, Г.Гессе взглянул на данный вопрос с другой стороны: "...так и надо, чтобы то, что для одного – бесценная мудрость, для другого звучало как вздор" [11]. Но не паломник, а сам святой восточного миропонимания – никто иной, как Конфуций, – для решения главной, по его мнению, задачи взаимопонимания предлагал каждому новому правителю-вану начинать с директивного " исправления имен" (См.: [86, С. 161].

Именно эту программу, по-видимому, и хотел выполнить Гегель. Желая повторить (" на более высокой ступени", конечно) подвиг Аристотеля по части создания логики как всеобщего Органона, он предложил свой универсальный концептуальный каркас, пригодный, по замыслу автора, в качестве основы для анализа развертывания всякого мышления и для " снятия" всех относительных каркасов. Требовалась, правда, такая малость, как признание, не считая тезиса об ущербности формальной логики, еще и того, что истинная философия, а особенно Наука Логики, может быть изложена и понята только на немецком языке.

Другие писатели (Б.Уорф, У.Куайн, Т.Кун, Р.Рорти и др. – см., в частности, [333]) – подвергли эту претензию критике. Критика была, практически, по общему теперь признанию, справедлива, во всяком случае, в той ее части, где отрицается возможность создания какого бы то ни было концептуального каркаса, не окрашенного в цвета определенной теории, не испытывающего влияния со стороны конкретного мировоззрения и даже просто со стороны грамматических структур данного натурального языка.

Однако Поппер, различив понятия " несовместимости" теорий, когда "...несовместимость является логическим отношением и, таким образом, предполагает общий логический каркас" [167, С. 583], и их полной " несоизмеримости", когда общий логический каркас отсутствует, выступил против истолкования этой критики в духе релятивизма без границ. Он отметил, что

неплодотворными являются дискуссии как раз в рамках одинакового концептуального каркаса – ни к чему, кроме укрепления догматизма, они не ведут. Хотя метафора Уорфа " наши тюрьмы – это наши каркасы", [167, С. 581] в каком-то смысле верна, мы все же можем расширять стены своей тюрьмы, делая ее все светлее и просторнее.

Эти проблемы, конечно, имеют далеко не только академический интерес. В постсоциалистических государствах на место унитарной идеологии заступил плюрализм различных идеологических каркасов (что, кстати, многими воспринимается как идеологический вакуум), но сожительствуют идеологии не по принципу конструктивной критики, к чему призывал Поппер, а в стиле разговора глухих, переходящего в крик на языке инвектив. В таком разговоре ищут победы, а не согласования каркасов. Однако победа может быть только " одна на всех", и минимальная цена ее – уничтожение противника, тотальное господство только некоторого (La) каркаса, поддержанного мощью государства. В конце концов тюрьма такого каркаса оказывается тесной даже для ее строителей.

Чем здесь может быть полезен системный подход? Было бы наивно ожидать от него разрешения всех трудностей человеческого взаимопонимания, а тем более предложений по части создания еще одного универсального каркаса. Но в то же время нельзя надеяться на ясное осознание реальных жизненных проблем без рефлексии над структурной, а поскольку речь идет о понимании, то и системной, стороной дела. Может быть системный подход способен помочь осуществить эту рефлексию более четко, чем это обычно делается в русле натурального языка.

А с системной точки зрения вопрос о взаимопонимании предстает как вопрос синтеза систем – научных, идеологических, нравственных, религиозных, эстетических, лингвистических, – результатом которого вновь должна оказаться некоторая система. Тезис несоизмеримости выглядит так: две (или больше) системы с разными концептами нельзя свести к одной, приемлемой для всех участников коммуникации, когда, по Гадамеру, происходит " чудо понимания", которое не есть " какое-то загадочное общение душ, но причастность к общему смыслу" [62, С.346].

Но что означает сама эта невозможность получить новую систему? Ведь вступившие в соприкосновение концепции, как были, так и остались, если, конечно, одна из них не проявила агрессивной

ксенофобии и не уничтожила другую. Ничто нам не мешает теперь думать о них как об одной вещи. А согласно принципу универсальности системного представления и эту вещь можно представить в системном качестве. Системный результат можно получить всегда. Два любых системных представления можно представить как новую систему, хотя бы по отношению несоизмеримости (используем для концепта результирующей после операции синтеза системы греческую букву t, значение которой во всем остальном такое же, как у привычной буквы t):

t ([( [([ a (_* a)]) t ], [([ a (_* a)])[(t °)“t”]] ] _* ) a)

Здесь t ° – один из символов ЯТО, он указывает на так называемый " диспарат определенной вещи", и означает при строгом определении “такой объект, который отличен и от t, и от любого подобъекта t, и от любого иного объекта, содержащего t ”, а в натуральном языке его приблизительно характеризуют как то, что не имеет с данной вещью ничего общего. Вся формула, таким образом, говорит о возможности получить из двух систем с непересекающимися по смыслу концептами новую систему – в частности, по реляционному концепту несоизмеримости. Стало быть, сокрушаясь по поводу несоизмеримости, на самом-то деле имеют в виду не получение просто новой системы, а невозможность получения желаемой системы, такой, субстрат которой представлял бы из себя связный список, т.е. чтобы хотя бы некоторые отношения одной системы имели место в другой – то, что у Поппера указывается как наличие общей логической основы коммуникации. Ведь признать несовместимость и означает признать некоторую общую логику, по которой эта несовместимость обнаружена.

Таким образом, не всякий результат устраивает коммуникантов. Фактически-то они принимают некую содержательную социальную норму, предполагаемую и Поппером, требующую все же достижения хоть какого-нибудь согласия, – то ли во имя сохранения Знания, основы нашей цивилизации, то ли вообще Жизни на Земле – как международное право согласилось проявлять лояльность по отношению ко всем формам идеологии, кроме человеконенавистнических ее форм.

Так что минимальным требованием взаимопонимания является презумпция толерантности. Именно на нее мы и ориентировались выше, говоря о толерантности системного подхода

к принятию метафизического решения. Смысл свойства толерантности отличающихся друг от друга концепций по поводу некоторых данных ia и iia (не обязательно отличных друг от друга)может быть передан довольно пространной, но весьма простой по смыслу формулой:

( i ^х а (_* ([ [([ а (_* ia)]) t ] · [ ([ a (_* iia)])[(t')“ t ”] ])) Толерантность =_df

=_df ( i ^х а (_* ([ [([ а (_* ia)]) t ] · [ ([ a (_* iia)])[(t') “t” ] ])) ®

® { {[ iiia (_* a)]Þ [ iiia (_* a)]}®([ iiia (_* a, a)]) t} (5.9)

Формула (5.9) говорит о том, что отношение толерантности разных по смыслу концепций (систем) выполняется в том случае, если концепции связаны каким-то общим для них отношением, на основе которого (оно будет использовано теперь как новая структура) и может быть выполнено новое системное построение. Как видим, отношение, по которому системы могут рассматриваться как связные, вовсе не обязательно является общей в целом структурой синтезируемых систем, как это можно было бы предполагать, читая Поппера.

Таково, по-видимому, минимальное требование к синтезу систем с разными концептами – " несовместимых концептуальных каркасов". Как мы видели выше, отношение дополнительности научных построений вполне соответствует требованию толерантности. Можно даже сказать, что идея комплементарности, где бы она ни реализовалась, всегда толерантна.

Однако так ли уж безоблачны перспективы взаимопонимания при наличии " совместимых концептуальных каркасов"? Слово " каркас" в этом расхожем выражении звучит может быть и красиво, но не снабжено четким значением. Это – система? А что имеется в виду под " совместимостью" – тождество (пересечение, следование?) концептов, структур, применяемых понятий? А ведь за этим видны совершенно разные познавательные ситуации. Пока дискуссии ведутся в натуральном языке, не возникает и особых проблем: каждый волен верить в то, что другой под каркасами и их совместимостью понимает то же, что и он. Проблемы возникают при попытке уточнения. Чаще всего, кажется, подразумевается все же совпадение концептов.

Исходя из предположения об одинаковых концептах, но разных субстратах и структуре двух синтезируемых систем, в

статье [240, С. 39], написанной еще до того, как были созданы развитые варианты ЯТО, а значит и возможности более тонкого анализа, было указано девять возможных результатов такого синтеза систем с атрибутивным концептом. Использовались обозначения P, R и m для обозначения, соответственно, концепта, структуры и субстрата, а синтезируемые системы выглядели как [ R₁ (m₁)] P и [ R₂ (m₂)] P. Данная, унаследованная еще от логики предикатов, форма записи, конечно, скрадывала все различия по части определенности и неопределенности, не исключала двусмысленностей и не отличалась оперативностью. Но она все же давала представление о первичной классификации возможных результатов синтеза двух указанных систем. Вот как они выглядели:

Разумеется, теперь существует принципиальная возможность построить новую, гораздо более разветвленную таблицу или, скорее, серию таблиц, в которых нашли бы отражение результаты синтеза структур и субстратов разных видов неопределенности. Для этого можно было бы воспользоваться существующими в ЯТО многочисленными теоремами реистического, атрибутивного и реляционного синтеза. Но не станем здесь этого делать. Такого рода работу выполнял А.И.Уёмов [239], который показал, что с учетом процедур, имеющихся в ЯТО, можно выявить ни много, ни мало, как 5830 типов (!) научного знания с соответствующим разнообразием их синтеза. А нашей задачей является все же не построение теории взаимопонимания, а лишь обоснование возможности адекватного применения ПТС к анализу возникающих в процессе познания проблем.

Отметим только, что результаты синтеза могут быть и предсказаны, и оценены на степень понятности по указанному нами критерию. Когда исходные синтезируемые системы уже заданы, любой из их дескрипторов может иметь самые разные значения неопределенности. Тогда, если, к примеру, одна из концепций претендует на охват произвольных объектов обсуждаемого универсума, а другая адресована только к некоторым, то