Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Характера понимания 2 страница






В том же духе Х.Патнэм в статье " Minds and Machines" [327, P. 362-385] настаивает на том, что, выстраивая аналогии компьютеров и людей, мы узнали вовсе не то, что относится к психофизическому параллелизму. Мы не можем лучше, чем прежде, описать взаимосвязь умственных и телесных вещей. Мы узнали больше – что проблема соотношения ума и тела, как она традиционно ставилась, не существует вовсе. Различий здесь не больше, чем между программным обеспечением и аппаратным обеспечением. Но ведь никому не приходит в голову задавать вопрос, как взаимосвязаны электрические сигналы с данными о доходах и налогах.

И у Рорти c его гипотетическими Антиподами, обходящимися без такой привилегированной субстанции, расположенной в неком " внутреннем пространстве", как декартовский Ум, находится множество аргументов против теории познания как теории особо важных для обоснования выводов репрезентаций. " Ментальное" напоминает ему " божественное" вдохновенных теистов, которые уверяют, что знают нечто такое, чего лишены другие. Декартовский дуализм был, по его мнению, не более, чем попыткой сделать " ум" самодостаточной сферой исследования (См.: [193, С. 65, 94, 100 и др.]).

Не станем здесь разбирать справедливость или несправедливость всех этих аргументов. Отметим другое. Независимо от того, достаточно ли основательна или вовсе безосновательна сама эта критика такого рода метафизических основ гносеологии, она показывает, что приняв концепцию понимания как ментального моделирования, мы были бы вынуждены привязать ее к некоторой онтологии по части определения особой природы некоторых идеальных сущностей. А как иначе обосновать правомерность заключений от ментальной модели к прототипу?

А между тем развиваемый нами системный подход, благодаря принятию принципа толерантности к метафизическому решению, позволяет игнорировать эти (разрешимые ли вообще?) проблемы.

 

Говоря о том, что понимание всегда связано с системным представлением (либо с представлением в системе) интересующей нас вещи, мы не берем на себя обязательств, хотя это и не исключено в частном случае, непременно различать объект и предмет, или модель и прототип. Системы могут мыслиться как вполне объективные вещи, либо всё же как ментальные модели чего-то, предполагаемого " в целом" чем-то иным, нежели они сами, – это в зависимости от того, как решает конкретный, применяющий системный подход, исследователь традиционные философские проблемы и от того, каков характер стоящей перед ним задачи. Для использования самого системного подхода и для ответа на вопрос, как мы понимаем, что мы делаем, когда понимаем, это не имеет решающего значения.

По крайней мере, мы не станем утверждать, что понимая, мы непременно понимаем что-то другое, а не ту самую вещь, которую понимаем. Иначе это развело бы нас с обычной практикой словоупотребления: ведь так и принято говорить – о " понятности объекта " (или – предмета, вещи любой природы, ситуации, события, текста и т.п.). Вригт хотел понять, почему люди движутся толпой, а не свои " сырые данные" или ментальный " строительный материал".

При этом предполагается структурирование понимаемого. Нельзя " понять Землю, Марс, Юпитер и Венеру", но можно по-разному понимать устройство Солнечной системы (а не различных ее моделей! Это – другая задача). О " понимании текста" говорят только потому, что изначально предполагают его структурированность (что значило бы, например, – " понять букву"?). Предлагая понимать Природу как Книгу, разве не предлагают рассматривать вселенную структурированной?

Разумеется, " той самой вещью, которую мы понимаем" – , может быть и модель (в частности, гипотеза, теория, следственная версия, текст в прямом смысле слова и т.п.), если она поставлена между исследователем и другой вещью, отличной от модели – iа', на которую переносится получаемая на модели информация. В таких случаях подчеркивается возможность еще и других моделей, которые придется сравнивать друг с другом и с объектом, говоря об адекватности.

Однако было бы нелепо говорить о модельном характере, скажем, религиозного понимания мира (системы религиозного представления бытия), которое всегда направлено непосредственно

 

на мир, основано на убеждении и вовсе не предполагает рефлексии над ментальными сущностями в виде множества представляющих эту реальность " предметов". Невозможно представить себе Библию, которая начиналась бы словами: " Согласно предлагаемой вашему вниманию модели предмета Мира, в начале сотворил Бог небо и землю".

5.1.3. Герменевтическое истолкование как системное представление. Есть веские основания полагать, что герменевтика также никогда не обходится без системного подхода, хотя последний и применяется чаще всего имплицитно. Однако термины, в которых описываются процедуры герменевтического истолкования, не устоялись, и это создает трудности для анализа. В одних случаях полагают " истолкование", " понимание" и " интерпретацию" синонимами. В других считают, что " интерпретация является процедурой, целенаправленной относительно понимания", она всегда " завершается пониманием" [304, P. 56]. Третья группа авторов (Хайдеггер, Гадамер и др.), напротив, полагает, что понимание, являясь не способом познания, а способом бытия, не может считаться и завершением какой-либо процедуры – это непрерывный процесс движения в " герменевтическом круге". Гадамер замечает: " … движение понимания постоянно переходит от целого к части и от части к целому. И задача состоит в том, чтобы строя концентрические круги, расширять единство смысла, который мы понимаем. Взаимосогласие отдельного и целого – всякий раз критерий правильности понимания. Если такого взаимосогласия не возникает, значит понимание не состоялось" [61, С. 72].

В последнем случае всякая интерпретация, по-видимому, оказывается лишь временной, рабочей, промежуточной экспликацией нескончаемого процесса понимания, когда окончательное " взаимосогласие отдельного и целого" все еще не достигнуто – ведь, по остроумному замечанию Хайдеггера, задача понимания решается не путем выхода из герменевтического круга, а путем вхождения в него.

Однако " понимание" неразрывно связывается с " интерпретацией", фактически, у всех авторов, и наш вопрос может быть поставлен так: действительно ли в процессе истолкования или интерпретации, как их ни эксплицируй, непременно приходится представлять объект (речь ведется о " текстах" в самом широком смысле слова, об их авторах, о самом читателе) системно?

 

Перед нами очерк П.Рикёра " Философская интерпретация Фрейда".

Рикер отмечает, что необходимо отличать разные позиции по отношению к текстам Фрейда, прежде всего – позицию " читателя" и позицию " философского интерпретатора". Речь явно идет о разных концептах системного представления, и Рикер подробно описывает работу со вторым концептом (своим собственным), указывая, что философ читает Фрейда так же, как он читал бы Платона, Декарта или Канта, – хотя и не отказываясь от своей точки зрения, но все-таки претендуя " на определенную долю объективности". В результате " философская интерпретация добавляет к архитектонической перестройке произведения нечто такое, что принадлежит к другому дискурсу – дискурсу философа, который мыслит исходя из Фрейда, то есть идя следом за ним, вместе с ним и навстречу ему" [187, С. 249]. " Архитектоническая перестройка" произведения несомненно указывают на структуру, которая приводится в соответствие с философским концептом. Ясно, что и субстрат строящейся системы, чтобы соответствовать уже принятой архитектонике, будет отличаться от заданного самим Фрейдом – не на всё в тексте интерпретатор обратит внимание, а что-то может быть и примыслит.

Рикер полагает, что " между историками философии существует негласное, но вполне определенное соглашение по поводу того, какой степени объективности можно достичь в этой дисциплине; вполне возможно понять того или иного автора, не искажая его взгляды и не пересказывая их". Ссылаясь на историка философии Марселя Геру, Рикер пишет, что "...не существует возможности абсолютного совпадения с произведением; … мы можем воссоздать произведение, исходя из совокупности тем, которые подсказывает нам интуиция, и особенно исходя из сети взаимодействий, образующих нечто вроде субструктуры, или несущей конструкции произведения; вот почему мы не повторяем, а реконструируем. Однако, с другой стороны, мы ни в коей мере не искажаем изучаемое произведение,...мы создаем не то, чтобы двойник произведения,...а его подобие, то есть, в собственном смысле слова, его замену, обладающую той же самой структурой" [187, С. 252].

Речь здесь, конечно же, ведется о построении системы, выступающей относительно анализируемого произведения адекватной моделью. И точно также Рикер ставит вопрос о непосредственном

 

фрейдистском понимании " археологии субъекта" вообще и о рефлексивном (рефлексия и выступает структурой) психоаналитическом самопонимании (См.: [187, С. 250]).

Может быть кто-то возразит, что герменевтика Рикера, прошедшего школу структурализма, – не самый характерный пример герменевтической методологии. Действительно, в сочинениях Хайдеггера или Гадамера нелегко было бы найти столь же отчетливую опору на системный подход. И тем не менее без системных представлений не обходятся и они, как и вообще ни один автор, описывающий процедуры понимания или интерпретации. Другое дело, что усилия, и Хайдеггера, и Гадамера сосредоточены на исследовании того, что рассматривается ими как " предпонимание" (" пред-рассудок", " пред-мнение", " пред-структура", " пред-суждение", а также " горизонт" – См: [62, С. 317-323]), т.е. на почти свободном парении в мире бытийных концептов, на их непрерывном уточнении.

Заметим, что о " предпонимании" говорят и тогда, когда оно задано в форме проверяемых утверждений, с помощью которых объясняется нечто (в виде научной гипотезы, например), и тогда, когда оно имеет характер неопределенного предчувствия, которое лишь в ходе длительной работы все отчетливее обозначается, но никогда не окончательно. О.Ф.Больнов полагал, что герменевтика интересуется только вторым случаем, а естествознание – только первым (См: [307, S. 311–312]).

Однако оба случая, хотя их различие и привлекло к себе особое внимание благодаря усилиям философской герменевтики, – не такая уж новинка для методологии и, вообще, для гносеологии. По крайней мере, еще аристотелевская " Вторая аналитика" как раз фиксирует необходимость предварительного знания для любого рассуждения {71 а 10-15; 71 b 33; 76 b 11-18} [7, С. 257, 261, 274-275].

Авиценна, определяя цели логики, разъяснял это так: " До каждого понятия или суждения. получаемого посредством мысли, мы должны знать нечто другое, дабы узнать (посредством) его то, что еще не было познано. Пример по отношению к понятию: если мы не знаем что такое человек и кто-нибудь разъяснит и скажет, что человек – “говорящее животное”, то надо нам сначала знать значение (слова) “говорящий” и постичь его смысл – лишь тогда мы узнаем значение понятия “человек”, которого ранее не знали" [90, С. 70]. А в другом труде Авиценны можно

 

прочитать, что предварительное понятие не обязательно должно быть научным, истинным или хотя бы совершенно ясным, но переход от него к тому, что осмысляется, требует некоторого порядка, который, собственно, и является предметом логики: " Под “мыслью” мы...подразумеваем решение человека перейти от понятий, имеющихся в его разуме, – будь то понятие воображаемым или утвердительным, будь то утверждение научно обоснованным или гипотетическим, или позицией и допущением – к понятиям, находящимся вне его разума. Этот переход в то, в чем производится изменение, не лишен порядка и формы" [91, С. 205].

Можно усмотреть мотив интереса к предпониманию и в лейбницевской отсылке к предустановленной гармонии (гипотеза это или предчувствие?), и в бэконовских " идолах", и в кантовском априоризме, и в уже приведенном выше гегелевском указании на зависимость всякой интерпретации от наличных знаний и установок интерпретатора.

В методологии математики и естествознания тема предпонимания множество раз обсуждалась в качестве интертеоретических предпосылок знания – сведений об экспериментальном материале, предыдущих теориях, математическом аппарате и логико-математических процедурах, а также наличии философских ориентиров в виде картин мира, структурной онтологии, норм, верований и традиций познания, идеалов рациональности и т.д. (См.: [94], [113], [114], [134] и др.).

Скажем, Гейзенберг весьма сочувственно пересказывает то место из " Космической гармонии" Кеплера, где речь идет о " чисто витальной способности души, которая мыслит не дискурсивно,...а потому свойственна не только людям, но и диким животным и доброй скотине", и о том, что "...познавать – значит сравнивать воспринимаемое чувствами вовне с первообразами внутри и удостоверяться в согласии одного с другим", а также мысли В.Паули, связывавшего эти первообразы со смыслонаправляющими, символическими архетипами К.Г.Юнга, которые "...действуют как упорядочивающие операторы и формирующие факторы, образуя как раз искомый мост между чувственными восприятиями и идеями, а потому... составляют... необходимое условие возникновения естественнонаучной теории" [68, С. 278, 280]. А Г.Вейль, интересовавшийся математической интуицией, в частности брауэровской " праинтуицией",

 

пытался разрешить загадку прообразов через философские идеи Канта, Фихте и, конечно, Гуссерля (См.: [50]).

Различные аспекты предпонимания исследовались в рамках общей, социальной и когнитивной психологии, в лингвистике и культурологии в виде юнговских " архетипов" бессознательного, " неявного знания" М.Полани, " неявного тезауруса" когнитологии, павловского " динамического стереотипа", " установки" Л.Ланге и Д.Узнадзе, " глубинных структур" Н.Хомского, " претекстов" (знания предшествующих текстов) М.Бахтина и т.д. – с тонким различением терминов " апперцепция", " диспозиция", " пресуппозиция", " антиципация", психическая " матрица", " рессентимент" (предубеждение), " репертуар" и других.

Собственно говоря, наличие предпонимания очевидно уже на уровне обыденного сознания. В рассказе М.Зощенко " Бешенство" малообразованные граждане получили из газеты сведения о том, что в городе есть бешеная собака, потому и убили первую попавшуюся – знали наперед, что она бешеная. Точно так же советские граждане из газет узнавали о " шпионах", которых показательно судили на знаменитых процессах 30-х годов, и граждане требовали для этих " бешеных псов империализма" смертной казни вполне искренне. (Кстати, предубеждения и предрассудки – вовсе не привилегия пресловутого " человека с улицы". Г.Гессе (в романе " Степной волк") писал, например, что "...даже самый духовный и самый образованный человек видит мир и себя самого всегда сквозь очки очень наивных, упрощающих, лживых формул – и особенно себя самого! ").

Так что не требуется особого философского анализа, чтобы понять, почему, когда абориген-островитянин впервые видит кошку, он подводит ее под понятие " крыса" (пример А.А.Богданова), а студент технического вуза, приступающий к изучению философии, ожидает от нее сиюминутной практической пользы.

Однако феноменология Гуссерля и герменевтика Хайдеггера и Гадамера с интересом последних к " пред-рассудку" вдохнули в обсуждение этой старой темы новую жизнь благодаря вниманию к ориентирам " жизненного мира" или границам восприятия, заданным естественным языком, концентрирующим жизненный опыт. После этого бэконовские idola tribus – " идолы рода" – сблизились с Lebenswelt – " жизненным миром" и " архетипами", а idola fori – " идолы рынка" – с влиянием языка, "...который изначально направляет всякое познание", с той

 

поправкой, что влияние это не обязательно негативно: "...язык есть вместе с тем позитивное условие самого опыта и направляет этот опыт" [62, С. 412].

Благодаря влиянию герменевтики (или в параллель с ним) аналитическая философия также сделала решительный поворот к исследованию естественного языка. Витгенштейновский анализ языковой игры как того, что фактически обосновано лишь верой в картину мира, не расцениваемую валентностями истинности или ложности, очевидно адресуется к тем же " предрассудкам" и " жизненному миру". В прагматику языка погружена и современная аналитическая философия.

Однако все поиски в области смысловых герм носят содержательный характер, они мало чего говорят о структуре процесса понимания, а значит ни в коей мере не снимают вопроса о системном представлении понимаемого. Между тем герменевтическое истолкование, в конечном счете, как раз на это и ориентировано. Уже после выбора концепта, зачастую неожиданного и почти всегда противостоящего какому-либо научному (science) понятию, непременно говорится, хотя и о многоступенчатом, но всегда о понимании предмета через его структурирование (на каждой из ступеней) под принятый концепт таким образом, чтобы предполагалось целостное представление о нем. Гадамер даже называет это " аксиомой всякой герменевтики", определяя ее как " предвосхищение завершенности" [62, С. 436].

Все, чем характеризуется при этом герменевтический поиск смыслов – необходимость дальнейшей конкретизации, предположение о возможности еще и иных смыслов, требование указания тех свойств или отношений вещей, которые соответствуют принимаемому смыслу, и т.д., в той же мере может быть отнесено и к характеристике выбора концепта системы.

Действительно, когда теория систем выдвигает требование определенности концепта системного представления, то это, как говорилось, вовсе не означает выдвижения условия его абсолютной ясности и четкости. К выбору концепта системы предъявляются лишь требования, чтобы он был определим как вещь, чтобы предполагались какие-то вещи, которым эта вещь могла бы быть приписана в качестве свойства или на которых она выполнялась бы как отношение, чтобы указывались свойства или отношения вещей, на которых концепт мог бы реализоваться, соответственно, как отношение или как свойство, и чтобы,

 

наконец, могло бы быть указано отношение этого концепта к собственному субстрату (т.е., фактически, " концепт концепта", к которому, в свою очередь, вновь предъявляются те же требования, и так ad infinitum).

В этом плане полностью определить концепт нельзя. Получается, что " определенный концепт" – вещь принципиально неопределённая. Концепт определенен только в том аспекте, что зафиксирован на данном этапе размышления – в виде того, что способно соединить нечто, может быть дотоле разрозненное (физически или психологически – не важно), в одну вещь. И вообще, слово " концепт" лучше переводить не словом " понятие", как это чаще всего делается, а именно словом " смысл" – " съмысл " ведь и означает " сомысль", " соединение мыслью", как и латинское " concipio " – собирать, составлять по заранее установленной форме, образовывать.

Скажем, пытаясь понять представление японцев о чувстве семейного долга, мы должны принять во внимание, что систему по концепту " семья" японец привычно строит, соединяя в некую целостность всех предков далекого прошлого и всех потомков далекого будущего [181, С. 88]. Отсюда следуют личные обязательства японца отнюдь не только по отношению к ныне живущим людям. Но именно на такого рода работе со смыслами настаивает и герменевтик. Разве что мы скажем, что для этого вовсе не обязательно мыслить свой объект в виде текста: представление японской семьи в качестве " книги" вряд ли чего-нибудь добавит к нашему пониманию японских нравственных устоев.

Да, действительно, кажется, что Хайдеггер, Гадамер и многие другие решают противоположную задачу: субстрат (текст или предмет культуры, понимаемый как текст) как бы задан, найти же следует концепт. Центр внимания вроде бы перенесен именно в область смысловой эвристики.

Однако противоположной системному представлению целью было бы, как мы видели (См. Табл.4.1), описание, абстрагирование и восхождение от абстракций к конкретному понятию, т.е. " вытягивание" понятия из эмпирических данных. А против такой трактовки процедур мысли, присущих пониманию, возражал еще Дильтей, полагавший, что понимание связано не столько с абстрагированием и обычным образом понимаемой индукцией для некоторого ряда наблюдаемых случаев, а, как он полагал, с какой-то совершенно " особого рода индукцией" – с выведением

 

всеобщего закона " из их структуры, системной организации, соединяющих случаи как части в одно целое" [83, С. 148–149]. Причем в основе этой процедуры лежит интуиция, и процедуру эту Дильтей, между прочим, признаёт общей как для наук о природе, так и для наук о духе. В любой герменевтической работе всегда подчеркивается необходимость достижения целостного представления предмета именно в свободно найденном интерпретатором смысле.

Что же тогда означает герменевтическое требование целостности любого понимания, как не требование системного представления предмета?

Пожалуй, чаще всего можно встретить определение " системы", особенно в многочисленных философских справочниках, именно через понятие целостности – понятие якобы более фундаментальное, чем " система". Ответственность за широкое распространение этого взгляда, по-видимому, несет В.Н. Садовский [195, С. 83, 104] – философ, много сделавший для возрождения системной методологии.

У " целостности" есть множество экспликатов – однородность, стройность, неделимость, гармоничность, органичность, организованность, непротиворечивость, " подчинение единым закономерностям ", неаддитивность и даже системность. Из " Словаря русского языка" [210, С. 638] узнаем, что " целостный" означает " внутренне единый, воспринимаемый как единое целое", а " целое", в свою очередь, имеет семь значений, включая то, которое указывает на " целостность". Определять " систему" через столь многозначное понятие, не позаботившись об ограничении его смысла, конечно, нежелательно. Но дело не только в этом.

Практически все значения " целостности" опосредованы явным или имплицитным указанием на понятие " система". Анализировать свойство целостности удается не до того, а лишь после представления объекта в виде системы. Именно так и поступали, в частности, Бодуэн де Куртене и Н.В. Крушевский, говоря о степени целостности (" системности", " гармоничности") естественного языка. На это ориентируется и читатель литературы по когнитивной психологии: сущность разума – в его способности к целостному восприятию, а целостность восприятия опосредована усвоением предмета вместе с его отношениями в определенном смысле, выходящем за пределы непосредственного опыта (См.: [43, С. 211]).

 

С.С. Аверинцев резонно замечает по поводу " Параллельных жизнеописаний" Плутарха, что " если в пределах каждой биографии герою еще как-то дозволяется быть самим собой, то, как только дело доходит до синкрисиса, оба героя преобразуются в нечто иное – в двуединый инструмент для выяснения некоторой общей ситуации или общего морально-психологического типа" [1, С. 20]. Но это и есть указание на необходимость рассматривать свойства, заданные целостностью, как свойства системы, образованной по задуманному Плутархом концепту.

Разумеется, и сама целостность, понятая каким бы то ни было образом, также может выступать концептом системного представления – наряду с другими концептами, но возражение вызывают попытки что-либо утверждать о целостности вне системного представления. Этого, фактически, и не делает никто из герменевтиков. Когда полагается, что понимание – непрерывный процесс интерпретаций, то всегда имеется в виду нескончаемые процедуры все новых системных представлений – как с тем же самым, так и с иными концептами.

И опять-таки, принципиальной разницы между пониманием текста и пониманием, скажем, неорганической природы здесь не видно. Это отмечали многие, к примеру, еще молодой Р.Штейнер, который хотя и использует слово " система" нетерминологическим образом, тем не менее проговаривает то, что требует прагматика естественного языка: " Мы получаем научное удовлетворение от какого-нибудь воззрения лишь тогда, когда оно нас вводит в завершенное целое. Но чувственный неорганический мир ни в одной точке своей не является завершенным....Только в своей всецелостности он закончен. Чтобы получить целое, мы должны стремиться понять совокупность неорганического как единую систему. Такая система есть Космос " [293, С.67].

Лишь одно в герменевтической трактовке " целостности", пожалуй, настораживает – отождествление этого понятия то с " завершенностью", то с относительной " полнотой", то со " смысловым единством". Но это уже, как мы увидим, издержки имплицитности применения системного подхода, при которой полисемия термина, прокрадывается в текст несмотря ни на какой этимологический контроль.

Что же, собственно, может дать " переименование" уже устоявшейся вроде бы философской темы понимания в системологическую,

 

помимо уточнения используемых герменевтикой и гносеологией понятий? Прежде всего, по-видимому, надежду на б о льшую четкость и ясность в постановке вопросов, а также на возможность применения средств, используемых теорией систем, для рассмотрения некоторых традиционных герменевтических и гносеологических проблем – с целью получения в результате более общезначимых утверждений. Не говоря уже о надежде снять искусственно возведенную " берлинскую стену" между методологией гуманитарного, социального и естественнонаучного познания.

5.2. Системный подход к анализу " истинности" и " понятности"

Он не имел дара выдумывать истину, и мог ее понять, только обратив мысли в события своего района...

А. Платонов. Чевенгур.

Важна битва за знания, а не победа. За каждой победой, т.е. за всем, что достигает апогея своего, сразу же наступают сумерки богов, в которых само понятие победы растворяется в тот самый момент, когда она будет достигнута.

Н.Винер. Я – математик.

Победа из средства достижения истины превращается в саму истину... В слове " победа" мне слышится торжествующий топот дураков.

Фазиль Искандер.

5.2.1. Истинность знания и понимание объекта. Когда Р.Рорти говорит о " кончине эпистемологии", то предпосылкой такого вывода служит (исторически, впрочем, обоснованное) убеждение, что традиционно главной проблемой гносеологии считается проблема истинности, обнаружения ее надежного критерия, а аргументирует автор от тезиса о невозможности построить хорошую теорию истины, опирающуюся на концепцию

 

корреспонденции или иную, связанную с ней, точку зрения. Соглашаясь с Х.Патнэмом, Рорти пишет: "...Какой бы ни была ситуация с происхождением понятия истины, тот факт, что мы им обладаем, сам по себе не дает гарантии того, что должна быть интересная теория о нем. Б о льшая часть написанного в философских книгах по поводу “истины”, на самом деле, посвящено обоснованию, точно так же, как б о льшая часть написанного по поводу “блага” посвящено наслаждению и боли" [193, С. 208].

Типичный для философского постмодерна (и не только для него) подход к старой проблеме четко изложен Х.Томлинсоном в статье под лихим названием " После истины" [339]. " Разоблачение" (dismantling) данного понятия усматривается в том, что, несмотря на особую роль " истины" в научных исследованиях, это понятие, как полагает автор, не является собственно научным, а служит основой апологетики сайентизма и относится к тому, что он называет " риторикой науки". Идея истины опирается на представление о мире " самом по себе" и на концепцию " отражения" этого мира в языке или теории. На самом же деле мир – это то, что задано определенной теорией, а теорий много и они далеко не всегда соизмеримы. Предлагается вовсе оставить понятие истины, обсуждая лишь прагматическую сторону вопроса. " Представитель постмодернизма не станет спрашивать " истинно ли нечто? ", но спросит " Что оно значит (делает)? (What does it do?)" [339, P.55].

Известно, что у проблемы истины множество аспектов. В метафизическом смысле это проблема объективации знания, в аксиологическом – проблема его оценки и ценности (у Екклесиаста: " Кто умножает познания, умножает скорбь" [8]), в художественном – возможность воплощения переживания, в религиозном – проблема убежденности в основаниях бытия, в экономическом – профит, в прагматическом – как раз то самое " Что оно делает? ", т.е. вопросы работоспособности, полезности, надежности, приемлемости для социальных коммуникантов.






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.